— И результаты? — добродушно поинтересовался я, протягивая миссис Никаш свою чашку, чтобы получить еще одну порцию кофе, превосходного, но имевшего какой-то не знакомый мне вкус. — Насколько крепко с этими таблетками можно заснуть?
Они обменялись взглядами, призванными решить, могут ли они вполне довериться мне. У них была очень темная кожа, оба они были поджары, одинаково некрасивы, напоминая в своем абсолютном сходстве однояйцовых близнецов.
Естественно, они не пожелали дать мне полный и недвусмысленный ответ, но видно было и то, что они на что-то намекают и хотят, чтобы я этот намек понял. Что я — чуть позднее — и сделал. Они намекали на то, что этими таблетками они воспользуются сами, когда придет время положить конец их земному существованию, — и таблетки помогут им совершить переход в иной мир быстро и без мучений, в полной независимости от произвольных решений самонадеянных докторов, считающих себя вправе распоряжаться страданиями этой жизни. Чтобы дать доказательства своего успеха, они подарили мне маленькую бутылочку, содержавшую несколько таблеток снотворного, отличающихся от предписанных докторами не по силе воздействия или продолжительности сна, которые они вызывали, но по скорости наступления сна и, что немаловажно, по легкости и приятности ощущений при просыпании.
Поскольку теперь, с маленькой бутылочкой в кармане, я был готов лицом к лицу встретиться с бессонницей, я решил не торопиться домой, а, вопреки порывам ветра, выполнить давнее обещание и навестить Амнона прямо на его работе. Он был так поражен и рад увидеть меня, что чуть не раздавил в своих медвежьих объятьях.
— Я уже решил, что обкормил тебя этими моими проклятыми теориями, — признался он — странное, но трогательное признание, вызвавшее у меня чувство вины. — Но я разберусь с ними, Бенци, вот увидишь. Если я кажусь тебе немного упертым, то это потому лишь, что я не хочу, подобно всем остальным, пережевывать старую жвачку. А хочу сказать пусть немного, но такое, что будет абсолютно оригинальным.
И над этой своей оригинальной идеей он размышлял, не переставая, день за днем, дома и в библиотеке, а также ночью во время ночного дежурства, особенно сейчас, когда в связи с повышением, ему не нужно было больше все время ходить по периметру фабрики, а можно было сидеть с «уоки-токи» и телефоном в маленькой лачуге, забитой до потолка его бумагами и книгами. Но перед тем как заговорить о собственных его проблемах и планах, он хотел услышать обо всех женщинах, которых я отправил в Индию. Добрались ли они уже до Калькутты? Микаэла обещала позвонить ему оттуда прямо в его хижину. Если Микаэла открыла ему то, что скрывала от меня, сказал я себе, возможно, что он знает о ней и другие вещи. И к моему удивлению, я открыл, что Амнон и на самом деле знает многое и насчет нее, и насчет меня — то, что никто не говорил ему, но до чего он додумался сам благодаря собственной интеллигентности и интуиции, но в особенности, благодаря его огромной любознательности, бравшей начало в наших школьных днях и касавшейся его друзей и знакомых.
* * *
— Догадывался ли ты о моей необъяснимой любви? — не мог я удержаться, чтобы не спросить его, не глядя ему в глаза и склонившись над бумагами, разбросанными по столу в попытке разобраться в его уравнениях и кривых.
Он был удивлен тем неожиданным доверием, которое я проявил к нему. Нет, честно признался он. Впервые он услышал об этом от Микаэлы, когда они прощались. Он догадывался о том лишь, что в Индии со мной что-то случилось, но он думал, что это «что-то» связано с Эйнат, а не с ее матерью. Да, впервые он почувствовал это, когда я вернулся из Индии, на обратном пути со свадьбы Эйаля, когда мы остановились на маленьком пригорке по дороге домой из Иерусалима вдоль побережья Мертвого моря и я начал развивать перед ним личную свою теорию о сжатии Вселенной и о том, как дух способствует материальному этому сжатию, до тех пор, пока от Вселенной ничего не остается, с тех пор он стал беспокоиться обо мне.
Я всегда был хорошим другом, о котором не приходилось никогда волноваться, успевающим студентом, который упрямо и точно движется к цели, определенной ему родителями. Но когда он увидел, с какой поспешностью я женился на Микаэле — которую, если только я правильно понял его, я на самом деле вовсе не любил так, как она того заслуживает, он почувствовал, что я иду по его следам, сбиваясь со своего пути. И даже сейчас, когда я приехал к нему в середине ночи — что это, как не свидетельство моей плохой формы?
Сам он, увы, погружен в ежедневные низменные заботы из- за своего брата — да, из-за этого несчастного парнишки. Но я- то… я, который всегда представлялся ему идеальным, уравновешенным человеком — в кого я превратился? Во что-то вроде космического аппарата, сошедшего с орбиты, что бесцельно блуждает среди звезд. Но космический аппарат может вернуться на запрограммированную траекторию. Я ведь должен был видеть, как астронавты возвращаются на оставленный ими объект, снова ложась на правильный курс. Потому что именно в этом и состоит громадное преимущество космоса — здесь возможно все.
На мгновение он затих, удивляясь, что перекладывает вину за свои неудачи на своего умственно отсталого брата. А затем, словно не в состоянии совладать с переполнявшими его эмоциями, поднялся и горячо обнял меня снова, вдавив пистолет, висевший у него на ремне, прямо мне в грудь, так, что я вынужден был тоже встать, чтобы обнять его в свою очередь, — и так, обнявшись, мы стояли в маленькой дежурной сторожке, слушая завывание ветра снаружи, сопровождаемое неземным свистом, издаваемым «уокитоки». И хотя я всем сердцем переживал за него, я чувствовал, что меня отталкивает его сентиментальность, одолевшая его слишком поздно. Упаси меня Бог от того, чтобы я впал в подобное состояние, когда на первый план выходит жгучая жалость к себе, думал я с нарастающим отвращением. Уж лучше тогда просто исчезнуть, уйти — но не в депрессию, а в нирвану, в которой заканчиваются все инкарнации. И я подумал о замечательных таблетках Накаша, которые спасут меня ночью. «Вы всегда можете положиться на Накаша», — любил говорить Хишин.
Весть о том, что Дори направляется путешествовать по Европе в одиночку, продолжала изумлять меня. Как такое было возможно? — думал я, исполненный зависти и злости. Не опасно ли это? И еще одна мысль пришла мне в голову. Я должен найти Эйнат и поговорить с ней. Вежливо, но решительно я высвободился из объятий Амнона, и поскольку у меня был телефон квартиры Эйнат, я спросил его, не знает ли он, где она может быть в это время. Он ничего о ней не знал с момента отъезда Микаэлы, но полагал, что она все еще работает официанткой в одном из пабов, где она работала раньше.
Несмотря на подробные объяснения, я с трудом разыскал это место. Свирепый ветер швырял мотоцикл из стороны в сторону, так что в итоге я заблудился, крутясь по маленьким улочкам у моря в северной части города. И прошла уйма времени, прежде чем я остановился у выкрашенной в красный цвет деревянной двери с названием паба, намалеванным на ней. Это было небольшое заведение, по-видимому, не слишком популярное, поскольку далее в ночь, подобную этой, лишь горсточка людей нашли в ней убежище, но и они сидели с каким-то неуверенным видом, как если бы они так до сих пор не решили, оставаться им здесь или уйти.
Музыка, не слишком громкая, звучала приятно. Мне пришлось напрячь зрение, чтобы увидеть Эйнат в джинсах и красной куртке с названием паба, вышитым на ней; она как раз собирала стаканы с одного из столиков. Вспоминая о том, как она впала в панику той ночью, когда, простившись с Микаэлой, я отвез ее домой, я не подошел к ней сразу, а только помахал издалека и уселся в тихом уголке, где чуть позже мы могли бы поговорить. Хотя она должна была понимать, что я появился здесь, чтобы найти ее, она не подошла ко мне, а послала вторую официантку взять у меня заказ, а сама заняла место за стойкой бара, как если бы чувствовала себя спокойнее, возведя еще один, дополнительный барьер между нами.
Она знает абсолютно все, вдруг понял я со страхом. После того, как я отправился на край земли, чтобы позаботиться о ней, и, быть может, в решающий момент спасти ее жизнь, может ли она хотеть порвать все контакты между нами? Даже сейчас я помнил до мелочей все результаты ее анализов крови, и руки мои точно так же хранили воспоминания о ее уменьшившейся печени. Но помочь себе я не мог.
Я забрал у официантки свое пиво, прошел к бару и сел напротив нее, чтобы заставить ее выслушать то, что я хотел сказать. Но Эйнат, которая, безусловно, следила за каждым моим движением, поспешила уйти в отдаленный угол паба и начала разговаривать с людьми, сидевшими за столом. Небольшое количество посетителей и тихая музыка не давали мне возможности принудить ее сесть напротив и выслушать хотя бы мои вопросы без того, чтобы привлечь всеобщее внимание. И потому я остался стоять возле бара, потягивая свое пиво неторопливыми глотками, зная, что раньше или позже она должна будет вернуться.