Когда отец после полудня вернулся домой, он нашел меня погруженным в глубокий сон. Но будить меня он не стал, поскольку, в отличие от матери, всегда уважал мой сон. Он не стал меня будить даже тогда, когда моя тетушка из Глазго позвонила еще раз, до возвращения моей матери из Индии, выступая в роли промежуточного звена, а точнее, посредника между нами и Эдгаром, которого мать, по одной ей ведомым соображениям, выбрала своим гидом для этого путешествия, — вероятнее всего, из-за его связей с фирмами, ведущими бизнес с Индией. И она не ошиблась! Телефонные звонки, телеграммы и факсы, посланные Эдгаром, сделали ее передвижение приятным и необременительным, благодаря старательности преданных индийских клерков: ее ожидали в аэропортах и железнодорожных станциях, ей бронировали номера в недорогих, но вполне современных гостиницах, и пожилая эта женщина с заболевшим ребенком на руках нигде не ощущала недостатка в комфорте.
А теперь они вернулись.
Мать улетела во вторник, а вернулась в пятницу вечером. Все ее путешествие продолжалось семьдесят семь часов; примерно двадцать шесть из них она провела в воздухе и еще шесть пришлось на поезда. Поскольку я только в четверг вернулся в больницу, мне не хотелось усложнять жизнь своим коллегам еще одним отсутствием, так что я не отправился встречать их в аэропорт, предоставив это отцу. Как только я освободился от дежурства в службе скорой помощи, я тут же, невзирая на наступление сумерек, устремился в Иерусалим на своем мотоцикле; поднятый козырек позволил мне насладиться ароматом диких трав и начавших цвести миндальных деревьев.
В доме родителей повсюду горел свет, и я сразу заметил новые морщины на измученном лице матери, которое тем не менее было освещено каким-то внутренним сиянием. Шиви, которую мать называла не иначе, как Шива (ибо так ее обычно называли друзья Микаэлы), была в очень неважном, но, к счастью, не в критическом состоянии. Она стала тоньше и смуглее, а со своим «третьим глазом» (который мать не стерла за все время их путешествия) и в маленьком желтом сари напомнила мне на мгновение тех индийских ребятишек, которые бежали за мной, когда я спускался к Гангу. За время своего отсутствия она научилась ходить, и, поскольку сейчас она сразу узнала меня — в отличие от того времени в аэропорту, когда две англичанки привезли ее домой из Англии, — она нетвердыми шажками сразу устремилась ко мне. Я подбросил ее в воздух и поймал, крепко прижав к груди ее крохотное тело. Все это время думая о ней, я воспринимал ее как неотъемлемую часть Микаэлы, не понимая, что не в меньшей степени она является частью меня самого.
Оказалось, что Микаэла разрешила моей матери забрать ребенка безо всяких споров. Она была реалисткой и знала, какие опасности подстерегают маленького ребенка в Индии. В течение недолгой ветреной ночи, проведенной моей матерью в Калькутте, у нее создалось впечатление, что привлекательность Индии для Микаэлы зиждилась на простом человеческом опыте, который давал возможность работы бок о бок с «тротуарными» врачами-волонтерами, в свою очередь, укреплявшая в ней ощущение значимости ее собственной личности, что находило выражение в том уважении, с которым относились к ней простые индийцы, принимавшие ее за такого же врача, хотя на самом деле она не окончила даже среднюю школу. Тем не менее моя мать была уверена, что Микаэла скоро вернется.
— Но все дело в том, сможешь ли ты принять ее обратно? — сказала она, стараясь не встретиться со мною взглядом. — Потому что если нет, тебе самому придется вернуться в Иерусалим.
— Ты не помнишь, успела ты пройти вакцинацию перед тем, как уехать, или нет? — спросил я мать, которая, кажется, только сейчас поняла, какой опасности она подвергала свое здоровье. Но отец мой был настолько переполнен радостью, что опустился на колени, ожидая, пока малышка, которую я бережно опустил на пол, продолжит, топая, свои исследования. Похоже, что он вовсе не таил зла на свою жену за ее исчезновение; более того — он явно гордился ее поступком. Поцеловал ли он ее, обнял ли, встретив в терминале аэропорта? Я никогда не видел, чтобы они целовались или обнимались в моем присутствии, не говоря уже о посторонних, и иногда я удивлялся, как случилось, что я вообще появился на свет.
* * *
Наконец двери открылись, и они медленно покатили его кровать из операционной в помещение интенсивной терапии. Он был погружен в глубокий сон, весь забинтован и подсоединен к капельницам и сверкающей аппаратуре, но никто из сестер, ожидавших его в реанимации, не знал, что с ним делать и как ему помочь, потому что никто рядом с ним не размахивал ни ножом, ни пилой, не видно было также никаких трубок или игл, призванных имплантировать то, что давным- давно было удалено. Не видно было ни единой капли крови, после мучительных страданий долгой ночи, вызванных упрямыми попытками докопаться до основания безнадежно расколотой души. И может быть, они поступили правильно, принеся в палату большую клетку, в которой находились две хищные птицы, соединенные цепью, надеясь, что птицы своим пением сумеют смягчить его боль. И правда, впервые на его лице появилась улыбка. А что, спросил он, правда ли, что у этих молодых побегов уже появились корни? Вопрос был адресован суетившимся вокруг его кровати сестрам, среди которых находилась оставленная в кухне в своей школьной форме маленькая девочка, которая превратилась, повзрослев, в высокую красивую девушку, прокравшуюся тайком в палату, переодевшись медицинской сестрой, чтобы заботиться о нем. Но лучи света, отразившиеся в изумруде ее глаз, выдали ее. И тогда я, не в силах более сдерживаться и погружаясь все глубже в бездонный сон, перестал бороться.
— Любимая, — прошептал я ей. — Любимая. Единственная моя любовь…
Via dolorosa — крестный путь (лат.).
Маген Давид Адом — израильская служба скорой помощи.
Телекарта — пластиковая телефонная карточка, употребляемая для телефонных разговоров.
«Коттедж» — упаковка особым образом обработанного творога (Израиль).
Под субботой автор имеет в виду систему запретов, накладываемых на евреев Торой и ультрарелигиозной частью населения Израиля.
