Мне тоже было известно, что у Косточки имелись собственные капиталы, размещенные в виде мастерски законспирированных банковских счетов, — весьма значительные капиталы, — хотя и ничтожные по сравнению с финансами Папы.
Дети успешно взламывали компьютерные коды, рассылали по инстанциям ложные приказы и распоряжения, однако для действительно ощутимого контроля над властью требовалось нечто большее. Сначала все их усилия были направлены на приумножение капиталов, но при всей изощренности возможностей, которые давала игра, деньги как таковые не давали настоящей свободы действий. В перспективе, конечно, можно было приумножить капиталы настолько, чтобы сравняться с Папой, — но это был весьма кропотливый, а главное, долгий путь.
Папа, как известно, не препятствовал забавам с денежными операциями. Похоже, и сам с удовольствием был готов «поиграть» против игры как таковой. Против «Великого Полудня». Наращивание семейных капиталов в любой форме вполне отвечало его интересам. К тому же время от времени его специалистам удавалось прослеживать и вскрывать отдельные финансовые жилы — всю сложную цепочку подставных лиц и банков, — и тогда, используя самую примитивную силу, Папа попросту конфисковывал найденные деньги.
Косточка довольно быстро пришел к выводу, что власть в конечном счете есть сумма усилий конкретных, реальных людей — исполнителей, которые исполняют то, что им приказано, превращают идею в реальность. Бессистемно нанимать неких людей (боевиков, террористов, отдельные воинские подразделения) было заведомо бесполезно. Во первых, подкупленные люди, могли быть в любой момент элементарно перекуплены Папой как обычные наемники. Во вторых, Папа держал куда более сильную армию наемников, и конкурировать с ней было бессмысленно. Постепенное же наращивание сил было невозможно по тем же причинам: Папа всегда имел преимущество в «весовой категории» и, проводя профилактические чистки, последовательно сводил все усилия на нет. Здесь требовался подход более эффективный.
Может быть, сам Косточка додумался до этого. Может быть, это было коллективное решение многих игроков. Не исключено даже, что сам Папа и его служба безопасности подбросили идею.
Схема выглядела классически стройно. Нужно было вычислить, разыскать и привлечь к делу самых заклятых, смертельных врагов Папы. Из них составить кулак, который, при факторе внезапности, мог нанести удар, адекватный силе Папы. И Косточка вычислил и разыскал таких людей. Он объединил их. Это были все те разрозненные и довольно многочисленные субъекты, которых Папа когда либо «кинул», прищемил, обидел, искалечил — т. е. попросту не добил в пору своего становления и у которых с ним были личные счеты.
Само собой, Косточка действовал не на прямую, не от своего лица, но через лицо подставное. Причем, это не был вымышленный персонаж, а совершенно конкретное лицо, человек, чрезвычайно близкий Папе. Быть может, он и сам не догадывался о своей роли, а если и догадывался, то, возможно, счел, что подобное развитие событий ему даже на руку.
— Ты знаешь, — сказал мне дядя Володя, — я, кажется, догадываюсь, кто этот человек. Только теперь…
— Надеюсь, это не я? — пробормотал я.
— Ты? — в свою очередь изумился дядя Володя. — Какая мысль! С какой стати? Ты наверно шутишь? Разве ты близок Папе?
— Не я? — вздохнул я и даже нашел в себе силы усмехнуться. — Слава Богу. Уже легче.
— Да ну тебя, Серж! Что за шутки!
— Ладно, прости, — извинился я, притворившись, что действительно пошутил. — Кто же это?
— Попробуй угадать.
— Ты говоришь, что это человек чрезвычайно близкий Папе?.. Может быть… — Я похолодел от своей догадки. — Неужели Мама?
— Господи, Серж, ты меня с ума сведешь. У тебя странное воображение… Хотя, по правде сказать, и меня посетило это подозрение. Уж больно в последнее время Папа мучил ее, бедную… Может быть, кто то и хотел бы столкнуть их, но ты же знаешь нашу Маму — это невозможно.
— Ну да, — согласился я, — конечно. Хорошо. Тогда скажи, что ты сам думаешь, Володенька. Я боюсь опять сморозить какую-нибудь глупость.
— Нет, ты все же попытайся. Мне важно проверить свою собственную логику.
Я еще немного подумал.
— Кажется, я догадываюсь…
— Кто же?
— Альга?
— Вот уж действительно глупость сморозил! — улыбнулся дядя Володя.
— Нет?.. — смутился я. — Но Папа мог тысячу раз смертельно обидеть ее. Она могла считать его своим врагом.
— Лучше уж я тебе сам скажу, — сказал он.
— Нет нет! — перебил его я, входя в азарт.
— Если Косточка, мальчик, мог до такой степени всерьез восстать против Папы, то… у Майи, пожалуй, есть все основания считать Папу врагом.
— Серж! — прошептал дядя Володя, покраснев.
Его лицо исказилось страданием. Даже слезы выступили на глазах.
— Прости, Володенька, прости! — Я был готов себя избить. — Ты же знаешь, я нездоров. Я, наверное, опять брежу, несу ахинею.
— Да, Серж, ты несешь ахинею… — согласился дядя Володя. — А кроме всего прочего, — сказал он, пересиливая себя, — как можно подозревать девушек? Разве от их лица возможно было бы делать соответствующие распоряжения? Для этого нужен определенный авторитет. Человек должен, по крайней мере, быть близок к власти.
— Тогда я все понял! — нетерпеливо воскликнул я. — Это Парфен!
— Вот это уже теплее.
— Мм… Тогда Петрушка! Конечно, это он — вертлявый мерзавец! Этот при любом раскладе еще потом и в выигрыше останется.
Дядя Володя отрицательно покачал головой.
— Опять нет?… Мм… может быть, наш банкир?
— Денежный мешок — и только. Да и распоряжается ли он своими деньгами — еще большой вопрос. Есть люди и посолиднее.
— Кто то из лидеров России?
— Ты на правильном пути, — одобрил дядя Володя.
Я долго перебирал в уме наших славных лидеров. Все они вполне тянули на почетную роль Папиных врагов, но я не мог остановиться ни на ком конкретно.
— Ладно, — развел руками я, — сдаюсь.
Дядя Володя сделал таинственное лицо и, наклонившись ко мне поближе, шепнул:
— Это он… наш новый равноапостольный Федя Голенищев!.. А что, — торопливо продолжал дядя Володя, — ведь на самом деле никто даже не видел его тела. Откуда это известно, что он погиб? Может, он не погиб, а находится в некотором секретном месте и оттуда направляет тех, кто должен уничтожить его убийцу…
— Убийцу? — переспросил я. — Так, значит, его все таки убили. А он, тем не менее, направляет? Ты, кажется, тоже заговариваешься, Володенька. Федя жив, хотя его убили, и он же руководит?!
— Ну да, — кивнул дядя Володя, — что то в этом роде. Почему бы нет?
Я долго сидел молча. Что тут скажешь. Потом безнадежно вздохнул:
— Знаешь, ты тоже дурак, Володенька. Это ужасно глупо. Это все равно что… — Я на секунду умолк, подбирая пример. — Это все равно что заявить, будто в качестве подставного лица они выбрали кого то из наших покойников — беднягу Толю Головина или, скажем, несчастного маршала Севу. А то и нашего доброго доктора… Они все нарочно так устроили. Они ведь тоже могли как-нибудь не совсем умереть, и теперь действовать из какого-нибудь секретного места. А?
— Да, действительно, — растерянно промолвил дядя Володя. — Это тоже чрезвычайно похоже на правду.
— А еще лучше… — Я наморщил лоб, напряженно стараясь поймать ускользающую мысль. — А еще лучше, и в этом будет самая что ни на есть правда, если это… — Я снова умолк, а потом вдруг выпалил: — Если это он сам… Папа!
И вскочил с места.
— Да! — вскричал дядя Володя, тоже вскакивая с места.
Мы смотрели друг на друга, пораженные этим предположением. Потом я медленно опустился на диван. У меня перед глазами мелькали какие то точки. Дядя Володя сел рядом со мной.
— Мы оба сумасшедшие, Володенька, — сказал я. — И не только мы с тобой. Все вокруг посходили с ума.
— Да, — согласился он, — если у нас дошло до такого…
— Как бы там ни было, — продолжал я, — все таки все замыкается на них двоих — на Косточке и Папе. С Папой все ясно. Теперь все зависит оттого, как поведет себя мальчик. Что ты об этом думаешь? Может он пойти на… крайнее?
— Не знаю. Иногда мне кажется, что это совершенно невозможно, а иногда — что он способен на все.
— Но ведь Папа и Мама — родители, и они так умоляют его. Он, конечно, смягчится. Тем более что Папа соглашается принять их дурацкий ультиматум. Скоро этот кошмар прекратится.
— Да, Косточка совсем не злой мальчик… Но ты знаешь, Серж, — покачал головой дядя Володя, — у детей между собой особые отношения. Они стараются все делать по правде и по совести. По крайней мере так, как они это понимают. Косточка у них безусловно главный, но и другие тоже могут повлиять.
— То есть? — спросил я.
