— Не знаю. Иногда мне кажется, что это совершенно невозможно, а иногда — что он способен на все.
— Но ведь Папа и Мама — родители, и они так умоляют его. Он, конечно, смягчится. Тем более что Папа соглашается принять их дурацкий ультиматум. Скоро этот кошмар прекратится.
— Да, Косточка совсем не злой мальчик… Но ты знаешь, Серж, — покачал головой дядя Володя, — у детей между собой особые отношения. Они стараются все делать по правде и по совести. По крайней мере так, как они это понимают. Косточка у них безусловно главный, но и другие тоже могут повлиять.
— То есть? — спросил я.
— Мне известны их настроения, — объяснил он. — Сироты будут требовать для Папы самого сурового наказания. Я знаю, они на этом настаивают. Они считают, и, наверное, не без оснований, что он повинен Бог знает в каких преступлениях — в гибели их отцов — доктора, маршала, всенародноизбранного правителя…
— Значит, это нужно немедленно объяснить Папе! — воскликнул я. — Он отменит свое распоряжение об отправке ребят в Москву. Должен же он понять, что для него лучше, если Косточка будет решать все один. Нужно немедленно бежать к Петрушке!
— Я уже говорил об этом с Петрушкой, — вздохнул дядя Володя. — Он и слушать не хочет, только смеется. Для Папы, дескать, будет куда спокойнее, если вся компания соберется вместе. Для Папы это лучшая гарантия своей безопасности. Нет, Петрушка не даст нам поговорить с Папой.
— Вот гад!.. В конце концов Папа и сам должен прийти к такому выводу. Но к этому времени детей уже привезут в Москву! Он начнет выполнять их условия, а Парфен с Еремой будут держать их в осаде. Это замкнутый круг. Так может продолжаться до бесконечности. Вернее, это не будет продолжаться до бесконечности, потому что где-нибудь обязательно сорвется и тогда… Даже подумать страшно!
— Я пробовал говорить с детьми. Пробовал переубедить их, но они мне больше не верят… — Дядя Володя понурился. И снова у него сделался такой вид, словно он уже смирился с тем, что должно произойти что то ужасное. Я не мог вынести этого вида.
— Но ведь ты у нас всегда был лучшим знатоком детской психологии! — набросился я на него. — Придумай что-нибудь!
— Я хочу тебе кое что показать, Серж, — вдруг сказал дядя Володя, вставая. — Давно собирался показать. Иди ка сюда…
— Что такое? — поморщился я.
— Чем объяснять, лучше просто взглянуть. Иди посмотри!
Он пересек веранду и, открыв дверь в комнату, поманил меня туда.
Я сразу вспомнил, что раньше он никогда не приглашал меня внутрь, а всегда усаживал на веранде. Вспомнилось также, как однажды, еще весной, когда я заходил к нему, я ощутил, что здесь пахнет какой то тайной. Тогда мне даже показалось, что может быть он прячет там женщину. А потом, когда мне на глаза попались какие то вопиюще громадные очки, которые пришлись бы впору разве что снежному человеку, он суетливо спрятал их с глаз долой без всяких объяснений. Да, у него там явно содержалось нечто, что он по каким то причинам прятал от посторонних. Секретная комната. Темная комната.
И вот теперь он сам звал меня туда.
— Ну, — вздохнул я, с трудом поднимаясь, — что там у тебя?..
Я вошел, и, как только дядя Володя щелкнул выключателем, мне показалось, что у меня снова началось что то вроде припадка. Как будто меня проткнули словно шар и я стал стремительно сдуваться, уменьшаясь в размерах. А может быть, увеличилась сила тяжести, и у меня подкосились ноги. Или я просто стал куда то проваливаться… Я пошатнулся и машинально ухватился за локоть дядя Володи, как будто боялся, что еще немного упаду на колени.
Все пространство комнаты было удивительным образом гипертрофированно. Комната была довольно большая, да, но дело было не в ее настоящих размерах. Не то чтобы она казалась большой, но в ней я сам себе показался каким то мгновенно укоротившимся и уменьшившимся.
Впрочем, тут тоже не было ничего сверхъестественного и сложного. Это был трюк с масштабом. Единственная хитрость, благодаря которой возникала эта стереометрическая иллюзия, заключалась в том, что все в этой комнате без исключения, буквально все предметы имели неестественно большие размеры.
Благодаря профессионально развитому чувству пропорций и абсолютно точному глазомеру, я сразу определил, что все здесь имеет одинаковое и пропорциональное увеличение — в масштабе 1:1,5.
Вот кровать, размерами как раз подходящая для баскетболиста. Огромная кровать, На ней вполне можно спать поперек или развлекаться сразу с двумя женщинами. Стол перед огромным окном, который был мне почти по грудь. Стул, усевшись на который, я едва мог дотянуться ногами до пола. На столе лежали громадные очки, которые я уже однажды видел. Тут же лежали спичечный коробок, величиной с ладонь, сигареты, размером с сигару. Громадные вилки, ложки, стаканы. Мощная катушка с толстыми нитками и длинной иголкой. Наперсток величиной с небольшую рюмку. Громадные — телефон, книги, карандаши, авторучка, даже канцелярские кнопки. Даже выключатель на стене и лампочка в абажуре были неестественно, нестандартно велики… Как я уже сказал, буквально все было таким.
Я задумчиво стал перебирать странные предметы, лежавшие на огромном столе. Мне показалось, что они словно наэлектризованы. Я пытался и не мог угадать свойство нарождающегося во мне ощущения. Мой взгляд упал на высоченный и невероятно объемистый зеркальный шкаф. Шкаф, на который… Вот именно!.. На этом шкафу, если бы меня сейчас кто подсадил, я бы мог расположиться, словно на обширной площадке — совершенно как в детстве. И, ей Богу, я действительно был не прочь забраться на него прямо сейчас!
— Ты ведь почувствовал, да? — воскликнул дядя Володя, дергая меня за рукав. — Ты почувствовал?
— Просто как все гениальное, — кивнул я, восторгаясь удивительной фантазией нашего чудака. — Но я полагаю, все это устроено здесь не только для того, чтобы вызвать определенные ощущения? — предположил я. — Или это своеобразная машина времени?
— Ну, на это я не претендую, хотя в идее присутствует и такой аспект. Эта комната, — объяснил он, — что то вроде тренажера, при помощи которого взрослый может не просто ощутить себя ребенком, но снова сделаться им!
— Неужели?
— Я проверял это на себе, — заверил он и принялся рассказывать о своем удивительном изобретении.
Речь, стало быть, шла о настоящем эксперименте. Для этого и оборудована специальная комната, в которой все масштабы и пропорции способствуют возбуждению в человеке глубинных детский ассоциаций. Человек, который достаточно долго находится в этой комнате, должен вновь воспринимать мир по детски. Что то происходит в душе. Что то происходит с мыслями и ощущениями. Своего рода бессознательный процесс внутренней перестройки и перевоспитания. Что то имеющее отношение к прикладной психологии или своеобразное ответвление Павловской теории об условных и безусловных рефлексах. А рефлексы, в конечном счете, начинают изменять анатомию.
— В общем, это память тела — только и всего, — скромно сказал дядя Володя. — Хотя тут, впрочем, присутствует еще что то. Какая то мистика. Кстати, я понял это благодаря тебе, Серж. По крайней мере, ты замечательно подтвердил мои догадки.
— То есть?
— Когда мне попалось на глаза несколько брошюр — работы вашей идеологической группы. Там, где ты теоретически обосновываешь влияние архитектуры Москвы на социум в целом, вплоть до национального самосознания. А еще раньше, когда Майя рассказывала мне, как горячо увлечена ее подруга Альга твоими архитектурными идеями. Особенно, энергетической концепцией твоего проекта. К сожалению, это довольно сложно для меня — архитектура, объемы, пропорции, масштабы.
— Ничего сложного! — с увлечением заверил его я. — Это древняя гипотеза. Материя, организованная определенным образом, способна аккумулировать, а затем излучать особый вид энергии, которая, в свою очередь, упорядочивает подчиненные структуры. Очевидно, существует закон взаимозависимости пропорций материального и идеального…
Я взял в руки огромные очки, затем спичечный коробок, карандаш. Ну да, именно так я должен был когда то воспринимать эти предметы, когда я брал их в свои маленькие детские руки.
— Представляю! Тебе пришлось изрядно потрудиться, чтобы собрать все это, — с уважением признал я.
— О, еще бы! — вздохнул дядя Володя.
Он трудился над обстановкой своей «секретной» комнаты несколько лет и тратил на это буквально все деньги… Проще всего было изготовить мебель. Он рисовал чертежи, заказывал отдельные детали в разных местах, а затем привозил и сам собирал вручную. В особенно большие расходы он влез, когда собирал гигантское пианино. Но, кроме мебели, нужно было изготовить множество предметов обихода. Тут дело было даже не столько в финансовых трудностях, сколько в проблемах общения с мастерами. Его знали во всех редких ремесленных мастерских и, наверное, принимали за тихопомешанного. Что было не так уж далеко от истины. Впрочем, все мы, как выясняется, немного сумасшедшие. Однако он платил за свои чудачества деньги, и по его эскизам мастера кустари одиночки различных специальностей — слесаря, стеклодувы, часовщики, граверы и т. д. — вытачивали, выпиливали, вырезали эти странно нестандартные вещи. Так явились на свет гигантские монеты, купюры, пипетки, ключи, ремни, зубные щетки, книги, подушки и даже специальные муляжи фруктов и различных продуктов, включая конфеты и грецкие орехи.
