Неожиданно пошёл мелкий дождь и поднялся ветер. Сегодня для моего гуру был чёрный день. Развивающийся флаг нащёлкал влажным полотном по щекам, а какой‑то легкомысленный пэтэушник, открывая на ходу лимонад, обрызгал новое чебышевское пальто.
— Ну почему Пашку не обрызгал? – отвесил подзатыльник юному последователю маркиза де Сада. – Лучше бы мне рожу облил, чем одежду, – страдал Чебышев.
Пока ждали своей очереди идти через площадь, колонну распустили.
Когда шли по площади, настроение повысилось до апогея. Окружающие, в том числе и мы с Пашкой, широко раскрывая рты, орали «ура» после каждого лозунга. Детишки, видя радостных мам и пап, махали флажками.
Стоявшее на трибуне местное начальство довольно улыбалось и, когда оператор направлял туда камеру, махало руками.
«Какими милыми два раза в год бывают они, – подумалось мне, – а приди завтра на приём – совсем другие люди».
Миновав площадь, все расслабились – официальная часть позади. Закурили, положив древки флагов на плечо. Заорали, окликая своих. Мы с Пашкой подошли к мастеру.
— Михалыч, куда знамёна девать?
— Пошли со мной. Вон машина стоит, видите? В кузов бросайте.
Избавясь от революционного балласта, все разбежались по своим делам.
— У нас на набережной обычно встреча, – повёл меня Заев.
И точно. Дойдя до Волги и спустившись по широкой каменной лестнице, мы увидели немногочисленных представителей своего цеха, в основном, – молодёжь. Чуть в стороне от них, разложив на парапете закуску, Кац угощал немногих дошедших ветеранов.
Такие же группы стояли на всем протяжении набережной.
В нашем городе очень красивая набережная. И даже сейчас, осенью, здесь было необычайно. Другой берег Волги сегодня не виден – затянуло дымкой. Слева проступали очертания моста. Дождь перестал, но небо по–прежнему хмурилось. Не так часто, как летом, но появлялись на воде то лодка с фанатичным рыбаком, то трудяга буксир, шумно урча, тянул баржу.
Я любил набережную и всегда отдыхал здесь душой.
Услышав: «Привет!», обернулся.
Роскошная Мальвина – девушка с голубыми волосами – улыбалась мне. Рядом, с сумками и японским магнитофоном, стояли двое парней. Один из них – мой злой гений хромоногий, другого первый раз видел.
Познакомились. Оказалось, что моего конкурента звали Игорь.
«И что она нашла в этом хромом? – опять подумал я. – Наверное, заглядывая вечером по окнам, зазевался и попал под машину, а ей его жалко».
Суматошно подлетел Заев и потащил к Кацу.
— Стакан доставай…
Уже вмазавший начальник цеха, горой нависая над ветеранами, рассуждал:
— Нет начальников ни совсем плохих, ни совсем хороших. Да и поступки расцениваются по–разному. Одно и то же действие кому‑то понравится, а другой его воспримет как отрицательное. На всех не угодишь…
— Евгений Львович, – отвлёк его Пашка, подставляя стакан, – плесни сколь ни жалко.
Из литровой бутылки – на заводе в таких хранился ацетон – Кац щедро наполнил стакан.
— Чистый! – предупредил нас.
— Ух ты! – обрадовался Пашка. – Лимонадом надо разбавить, – и потащил меня к молодёжи.
Со всех сторон многочисленные гармонисты и гитаристы пиликали и бренчали на своих инструментах, но их перекрывали ещё более многочисленные магнитофоны.
Через час народ стал рассеиваться. Давно ушли Кац с ветеранами. Всё допив, о важном деле вспомнил и Пашка. Из нашей компании остались я, двойняшки с трёмя подругами и Мальвина с двумя друзьями.
— Пойдёмте ко мне, – предложила она, – родителей сейчас нет, а две бутылки «сухого» есть. Тут недалеко…
Все, кроме меня, восторженно приняли предложение.
— Домой надо! – объяснял им.
— Давай знаешь как сделаем, – не успокоилась Мальвина, – посмотришь, где живу, и сгоняешь за женой и сыном.
Отказать столь прекрасной женщине было выше моих сил.
И правда, жила она недалеко от набережной, на третьем этаже девятиэтажки.
«Ничего себе квартирка», – позавидовал трём комнатам, впрочем не показывая вида.
— И сколько же вас здесь живет?
— Мама, папа и я, – удивилась Мальвина. – А вот моя комната, – распахнула дверь.
— Мальчишки, раздвигайте стол и расставляйте стулья, а девочки – за мной на кухню, – распорядилась она.
Друг хромоногого включил магнитофон. Мне расхотелось идти домой. В молодой компании разговоров было намного меньше, чем танцев. Я тоже тряхнул стариной и несколько раз станцевал со спутницами двойняшек. Лёлик с Болеком совсем о них забыли и развлекали себя и других брейк–дансом. Благо здесь было намного чище, чем на дискотеке. Мальвина танцевала только со своим другом. Мне стало скучно. После демонстрации пить не хотелось. Кроме двух «сухих», на столе стояла почти полная бутылка водки. Магнитофон включили на всю катушку, стало шумно и неуютно.
«Зря домой не ушёл», – зевнул я, разглядывая вертевшихся на полу двойшек.
После алкоголя брейк у них, на мой взгляд, явно не получался. Теперь двойняшки вспомнили о своих подругах и, тесно прижавшись, танцевали с ними
«Пожалуй, надо идти», – поднялся со стула.
— Разрешите вас пригласить… – церемонно сделала реверанс Мальвина.
— Пожайлуста! – с радостью согласился я.
Её друга не было видно, наверное, ушёл курить. Смеркалось, но свет не зажигали.
Она положила руки мне на плечи, я обнял её за талию и попытался привлечь к себе. Мальвина не поддалась.
«Смотри‑ка, держит расстояние».
Взяв её лицо в руки, посмотрел в глаза. Где‑то в глубине, на самом дне, увидел себя. Голова закружилась. Рядом с моими были её чувственные полуоткрытые губы, и я с трепетом коснулся их, нет, не поцеловал, а только коснулся.
Слабо вздохнув, она закрыла глаза и склонила голову мне на плечо. От неё возбуждающе пахло вином и дорогими сигаретами. Рука моя накрыла её упругую грудь, она тихо застонала и прижалась ко мне. Я ощутил её всю, будто она была раздета.
Желание волнами поднималось во мне.
Я опять взял в руки лицо Мальвины и на этот раз долгим поцелуем смял её губы. Она закрыла глаза, казалось, вот–вот потеряет сознание.
Музыка кончилась. Мы стояли обнявшись в центре комнаты.
В приоткрытой балконной двери я заметил мертвенно–белое лицо хромого, смотревшего на нас. В руке он судорожно сжимал трость.
Мальвина улыбнулась ему и как ни в чем не бывало пошла к столу, где уже сидели двойняшки со своими девчонками.
— Выйдем! – чувствительно хлопнул меня по плечу неожиданно появившийся друг хромого.
«Чего ему надо? Ведь прекрасно знает, что не курю», – пошёл за ним на кухню.
Там, резко повернувшись и ни слова не говоря, почти не размахиваясь, ударил меня в скулу. Я не покачнулся, лишь дёрнулась голова. Сжал кулаки, но не ответил, хотя мог бы смести его, как бумажку.
— Ты что, обкурился? – где‑то в подсознании удивился своему спокойствию.
— Мне бы автомат, не пожалел бы патронов! – глаза его стреляли, резали и топтали меня. – Оставь её в покое, усёк?..
— Тебе‑то что надо? Я вообще тебя первый раз вижу, – спокойно ответил ему.
— Какие же вы здесь сволочи! – достал он сигарету и нервно заходил по кухне, перемалывая её в пальцах. – Где вы все были, когда мы там… а? – вновь с бешенством глянул на меня.
— Так вы с ним афганцы, что ли? – я был доволен, что сдержался и не ударил. – Давай и мне сигарету, только целую, – посмотрел на оставшийся в его руке фильтр.
Дома, конечно, разразился величайший за всю историю моей семейной жизни скандал. Приостановить словоизвержение жены было невозможно даже Жванецкому, особенно когда она нашла губную помаду на воротнике рубахи. Финальным аккордом, апофеозом ссоры стал чувствительный удар по моей бедной голове толстенным словарем по этике и эстетике, случайно подвернувшимся под горячую Татьянину руку.
«Ну почему вместо этого пудового фолианта ей не попался карманный вариант какого‑нибудь чеховского рассказика?»
— Так и до сотрясения недалеко! – обрисовал пальцем контуры намечавшейся шишки.
«Сегодня день, что ли, такой, специальный? Каждый норовит долбануть», – обогатился полезной информацией, что сотрясать у меня нечего. Усталый и обиженный, пораньше улегся на скрипучий диван, не дожидаясь, когда на него укажет жена.
Самым довольным в этой ситуации всегда оказывался кот. И сейчас Мироша, блаженно мурлыкая, развалился в моих ногах. Поругав диван и пообещав с утра выкинуть его на свалку истории, моментально уснул.
Утром не стал сразу вставать, я послушал, что делает Тятьяна, покаянно поскрипел пружинами, но ответных действий с её стороны не последовало.
Кота в моих ногах уже не было – побежал вымогать завтрак. Я удивился, что голова ничуть не болела, – видно, эстетика пошла на пользу. Лежи не лежи, а вставать надо.
Откричавшись вчера, жена со мной не разговаривала. Завтракал один. Даже Дениска, занятый своими делами, не подходил. Полнейший бойкот. Поев, взобрался на диван посмотреть сколько градусов.
