У нотариуса пробыли недолго, сдали паспорта, нужные бумаги, прихваченные Иваном, и юная секретарша, одновременно болтая по телефону и печатая на компьютерной клавиатуре, составила и отнесла документ начальнице. Та дала его по очереди прочесть и потребовала подписи. И содрала девятьсот рублей. Стал Иван полноправным владельцем теткиного именья! И, принимая поздравление, прочувствованно сказал:
— Ты, Андрюша, по совести живешь. Ни у кого не крал, никому не завидовал. Детей учил!
— Не безгрешен, — с грустной усмешкой возразил Андрей Петрович.
— Повинную голову меч не сечет…
Они ехали на автовокзал, откуда Иван должен был на маршрутке вернуться домой. Перед перекрестком, в центре станицы, улицу перегородили две милицейские машины с проблесковыми маячками. В глазах зарябило. Андрей Петрович увидел впереди серебристый джип, впечатанный бампером в оградительную решетку. Дверца со стороны водителя была распахнута, лобовое стекло в нескольких местах — продырявлено. Толпа ротозеев что-то оживленно обсуждала. Почему-то у всех лица и одежда были фиолетовыми. Трое гаишников, тоже странных внешне — с длинными носами и в огромных форменных фуражках, блокировав движение, шевелили синими губами, переговариваясь по рации. Андрей Петрович ощутил, как похолодело в груди…
— Никак покушение? — предположил Иван, приглядываясь. — Кровь на сиденье. Ё-кэ-лэ-мэ-нэ… По-моему, дочки Щацкой джип… Номер — три тройки.
Это Андрей Петрович понял раньше брата. И, объятый душевной болью, он выскочил из машины.
— Назад! — бухнул криворотый лейтенантик, взмахнув жезлом. — Нельзя!
— Что с ней? Жива? Я дед ее! — потерянно выкрикивал Андрей Петрович, обращаясь то к одному, то к другому милиционеру..
Брюхатый гаишник, с выпученными глазами и двойным подбородком, раздраженно выкрикнул:
— В реанимации она! А вас по-опр-рошу отсюда!
Мир земной рушился. И вернуться в прошлое, не помеченное горем, уже нельзя было. Какой-то пропойца, с отеками под глазами, рассказывал, как на его глазах обе машины остановились у светофора, а из «ниссана» выбежал в маске лохматый парень и расстрелял из пистолета девчонку в джипе.
— Он её в упор замочил! Кровищи — фонтан…
— Мамаша доллары гребет! Не поделилась, должно, — со злорадством протараторила тетеха в красной шапочке, с испитым лицом. — Врач со «скорой» дыхание ей делал… Значит, пока не дошла…
Андрей Петрович мчался в больницу.
В суматошной горячке, обретя не присущую ему смелость, бывший учитель громко пререкался с медсестрой, требуя пропустить к заведующему отделением; затем — с врачом реаниматором, у которого удалось выведать, что у Жени задето легкое.
— Это чудо, что она не скончалась на месте, — признался угрюмый очкарик в белом халате. — Всё теперь зависит от операции!
Андрей Петрович отвез брата на автовокзал. На обратной дороге подрулил к милиции. Дежурный по райотделу, чернявый подтянутый капитан, объяснил, как составить заявление. Тут же, в вестибюле, Андрей Петрович написал о рейдерах, обо всём, что могло помочь следствию.
…Он ждал, отрешенно воспринимая всё, что окружало в больничном дворе. Внимание привлек лишь приезд «лексуса», из которого высадились два атлета в костюмах и женщина в светлом. Им навстречу спустился по ступеням лысоватый человек в белом халате. «Главный врач!» — заметил кто-то из сидевших на скамье у цветника…
На отшибе стоял корпус роддома. И Андрею Петровичу явственно вспомнилось, как забирал оттуда жену с Натуськой. Все помыслы были только о малышке. Он сразу, всем нутром полюбил этот тепленький комочек, завернутый в пеленки. Очень хотелось, чтобы выросла она похожей на мать. И первое время, когда было особенно трудно, всячески помогал Марине: укачивал дочурку, купал, катал на коляске. И первым словом, которое произнесла дочурка, почему-то было «папа»…
Теперь, сбивчиво размышляя о потерянном, Андрей Петрович сравнивал судьбы сына и дочери. Какими разными были их матери! Какими несходными оказались и дети! Наталья, унаследовав казачий нрав, ринулась в жизнь целенаправленно и смело. И, пройдя многие лишения, набив шишек, обрела и богатое положение, и признание. А Эдик бросил политехнический на третьем курсе, постоянно водился с дружками, редко бывал дома. Отслужил армию. И пошел в бригаду отделочников подсобным. Теперь работал в Москве. Сошелся с какой-то женщиной, старше его намного, и был этим вполне доволен…
Мучительно ползли часы. Ни о чем не думалось, ничто не утешало. Наконец из здания стали выходить врачи. Андрей Петрович увидел Володю Журавского.
— Володя, кто оперировал? Ты? Как Женя? Я… ее родственник.
— Я не бог, Андрей Петрович… Тяжелая… Лучше вертолетом перебросить ее в ростовскую клинику. Больше возможностей…
— Может, лекарства нужны? Или кровь? Я — почетный донор.
— Какая группа?
— Третья. Резус — отрицательный.
Журавский, подумав, кивнул и повернул обратно. У входа в хирургическое отделение та самая несговорчивая медсестра выдала бахилы, и Андрей Петрович зашагал по коридору, вдыхая резкие запахи больницы. Возле перевязочной бывший ученик оставил его, а сам скрылся за стеклянной дверью. Поблизости, у торцовой стены с надписью «Реанимационное отделение», на скамье громоздился в накинутом белом халате широкоплечий, глядящий исподлобья «качок». И Андрей Петрович отошел в сторону…
Когда медсестра отсоединила систему для переливания крови и, наложив на руку повязку, велела ему полежать, стукнула входная дверь. Раздался перестук каблуков. Андрей Петрович повернул голову и мгновенно узнал дочь. Она была в белоснежном батнике с расшитым воротом и светлой юбке. Резко контрастировали с одеждой загорелая кожа, черные очки и темные, коротко стриженные волосы. При ее появлении точно властный ветерок пролетел по всей перевязочной. Журавский, куривший у открытого окна, оглянулся и замял в пепельнице окурок. Взволнованная мать, очевидно, хотела обратиться к доктору по другому вопросу, но, увидев емкость с только что набранной кровью, возмущенно отчитала:
— Доктор, вы говорили, что крови и заменителей достаточно. Почему же ведете старичье?
Хирург недоуменно усмехнулся:
— С чего вы решили, что забор крови для дочери? У донора редкая группа. Кровь всегда пригодится. И притом, он же ваш…
— Свои проблемы решайте в другое время. А мне этого не надо! — тяжелел от гнева голос бизнес-леди. — Сколько вам нужно крови? Тонну? Две? Я достану!
— Ради бога, Наталья Андреевна.
Андрей Петрович услышал только громкие удаляющиеся шаги и громкий хлопок двери. Журавский в сердцах ругнулся и посетовал, что мамаша-миллионерша «поставила всю больницу на уши». Дважды звонил областной министр и подробно интересовался ходом лечения…
Когда Андрей Петрович вышел из больницы, в степной дымке, за окраиной садов, вновь багровел шар солнца. Напряженная тишина держалась в глубине сквера, возле которого оставил машину. Тихонько рокотали подсохшей листвой клены. Чуть в стороне, вблизи школы — их с Мариной школы! — гомонила детвора. Он вспоминал лицо дочери, ее прокуренный низкий голос. По всему, человеком она была сложным, непредсказуемым. Теперь, оценив всё в реальности, Андрей Петрович ужаснулся прежним надеждам: разве могут они сблизиться? Точно бы светлая, окрыленная их любовь с Мариной воплотилась в нечто противоположное.
Сотовый в барсетке настойчиво кулюкал. После сдачи крови ему, заметно ослабевшему, ни с кем не хотелось говорить. Но, подумав, что звонит Лукьянченко, привычно нажал клавишу.
— Оформили? — простонала Алла и затянула вдруг плачущим голосом: — Мне плохо… Думала, до утра не дотяну. Забирай документы и приезжай.
— Теткин дом я подарил брату, — уверенно и как будто даже весело сообщил Андрей Петрович.
— Ну, и шуточки у тебя. Что, с Ванькой выпили?
Андрей Петрович отключил телефон и убрал в барсетку. Звучно докатился мелодичный удар колокола. Гигантскими павлиньими перьями доцветали облака. Он вспомнил вчерашнюю наполненность души, лепестковую гладь пруда, ливень, Женю. Одна ночь и день перевернули жизнь!
Андрей Петрович встал и, еще не ведая куда, побрел по аллее.
Войсковую станичную церковь, уцелевшую от большевистского разора, окружали строительные леса. Он вошел в прохладный, пахнущий ладаном полумрак. Образа озарялись догорающими свечками. И лики святых, как всегда, волновали несказанной печалью. Служба кончилась некоторое время назад, но перед алтарем стояли прихожане, а в левом притворе, у иконы Николая Чудотворца — одиноко молящаяся. Андрей Петрович прикрыл глаза и мысленно обратился к Господу и Богородице за помощью спасти Женю! Почему-то подумал, что здесь они лучше услышат его и поймут. Однако в сокровенном безмолвии, прежде всего, он услышал, как стучит его сердце. Сбо-исто, изношенно, покаянно. И понял то, что неведомо вне храма: воистину верующие приходят сюда, чтобы услышать свои сердца и очиститься от житейской скверны.
