Кадер Абдола - Ворон

— Ты — иранский лекарь, восстанавливающий разбитые голландские сердца, — шутим мы над ним.

Фарида стала терапевтом, у нее частный врачебный кабинет в Гааге. Я знал ее, когда она еще была студенткой первого курса Тегеранского университета, ее черные волосы восхитительными волнами спадали на плечи.

— Ты стала блондинкой, Фарида, где твои темные локоны, — подтруниваю я над ней.

— Оставила дома у отца, — отвечает она.

Она всегда с энтузиазмом отзывается о своих пациентах:

— Мои больные представляют сто тридцать пять различных культур, и все они говорят по-голландски. Это удивительно, каждый день я узнаю что-то новое. Я многому учусь благодаря этому.

Я испытываю чувство гордости за моих старых товарищей, они знают, что я пишу, и порой я немного рассказываю им об этом. Я не религиозен и не суеверен, но все же боюсь, что мои книги могут растаять в воздухе, если я буду их с кем-нибудь обсуждать.

Я оставил свой дом и могилы родных, не для того чтобы до конца жизни продавать кофе в доме 37 на канале Лаурирграхт.

Я уже рассказывал, что у меня в магазине лежит стопка рукописей и что мне до сих пор не удалось их издать?

Уже на протяжении многих лет я рассылаю их по различным издательствам, но каждый раз получаю один и тот же ответ: «Вы написали интересное произведение, но оно нам не подходит».

Я терпелив, мое время еще придет.

Свои рукописи я храню здесь же, в кладовой, в шкафу между тюками с кофе, и терпеливо жду, так же как ждут мои слова и предложения. Я терпеливо жду, так же как старый персидский шах, который в начале прошлого века посетил Амстердам и написал об этом в дневнике. Я позаимствовал воспоминания этого шаха для одного своего произведения.

Он пишет:

Амстердам — красивый город, там чистые улицы, дома нагромождены друг на друга, словно коробки из-под печенья, кажется, будто город построен детьми. Король Нидерландов болен, у него есть маленькая дочь. Когда он умрет, она станет его наследницей. Если бы такое было возможно у нас, то нашим преемником была бы названа наша дочь Тадж Олсултан.

Мы ехали в каретах по городу. На улицах вдоль проезжей части стояло очень много людей, которые пришли посмотреть на нас. Мы видели много красивых женщин, по-моему, в этой стране нет некрасивых женщин.

Люди еще ни разу не видели перса, уж не говоря о персидском шахе. Они толкались, пытаясь протиснуться поближе к проезжей части, махали нам, а некоторые дамы даже посылали нам воздушные поцелуи. Мы испытывали из-за этого чувство неловкости, но нам было приятно.

Мы остановились в замечательной гостинице на берегу канала, она была очень чистой, и мы там хорошо выспались. Эти голландцы — цивилизованные люди.

Сегодня целый день идет проливной дождь, в магазине не было почти ни одного клиента. Я пытаюсь описать дождь в письме иранскому товарищу, оставшемуся на родине. Но у меня нет подходящих слов. Поэтому я перевожу на персидский стихотворение Я. К. Блума. Потому что только настоящий нидерландский поэт может описать эту погоду:

Закончив письмо, я, пользуясь отсутствием клиентов, продолжаю свой рассказ.

Я точно не знаю, сколько прошло времени с того момента, как наша семья воссоединилась, но вскоре мне вновь начали сниться кошмары. Меня больше ничего не радовало, и я стал раздражительным. Писать тоже больше не получалось, у меня болели глаза и голова, я стал агрессивным.

Выяснения отношений дома проходили все более бурно. Я чувствовал, что теряю контроль над собой. Однажды вечером чуть не дошло до драки. Я ушел, хлопнув дверью.

На улице было холодно, лужи подмерзли, я пошел к дамбе. Меня остановили двое полицейских на мотоциклах.

— Что ты тут делаешь среди ночи? — спросил один из них.

— Я гуляю.

— Неподходящее время для прогулок. Иди-ка ты домой, — сказал другой дружелюбно.

— Я не хочу домой, — ответил я.

— Почему?

— Я боюсь.

— Чего ты боишься?

— Своих рук.

— Почему ты боишься своих рук?

Я промолчал. Свет от его карманного фонаря упал мне на лицо. Первый полицейский что-то передал в участок по пейджерной связи. Оказалось, что он попросил прислать полицейскую машину, чтобы доставить меня в пункт Армии спасения.

В большом зале было полно бродяг. Ночь обещала быть холодной, и потому там поставили дополнительные кровати.

Я ночевал там целую неделю.

Казалось, что Армия спасения — это последнее пристанище для таких, как я. Я бесконечно уважаю тех, кто там работает, это достойные люди, они предоставили мне возможность подумать. Я был в состоянии содержать семью, работать, учиться, заниматься творчеством и осмысливать прошлое, мне нужно было только найти иной подход. На седьмой день я уже знал, что мне делать.

Я подал заявление об уходе с работы.

— Почему? — спросил начальник производства. — Если ты останешься, я устрою тебя на лучшую должность.

— Нет, спасибо, мое будущее связано с другим.

Я попрощался с ним и отправился дальше в кабинет американского представителя. Обычно простым сотрудникам нельзя было заходить в руководящий отдел. Если возникала такая необходимость, то проблему нужно было решать с непосредственным начальником. Но я уже больше там не работал.

— Come in! — сказал американец.

Он был моим ровесником и уже однажды сталкивался со мной в отделе производства.

— Что я могу для тебя сделать? — спросил он по-английски.

Я сообщил ему, что уволился, и сказал:

— Вы бы не могли позволить мне время от времени делать закупки в отделе отбракованной продукции?

— Отбракованной продукции? — спросил он с удивлением.

— У меня есть идея.

— Идея, связанная с отбракованной продукцией?

— Нет, с мечтой о нидерландской литературе.

— What are you talking about? — сказал он с улыбкой.

Я поделился с ним своими планами на будущее.

Американец помог мне осуществить то, что казалось нереальным. По опыту я знал, что во время проверки часть кофейных зерен отбраковывалась. Такой продукт не мог напрямую поступить в широкую продажу. Зачастую с таким кофе все было в порядке, но всегда существовал риск, что его качество было ниже принятых стандартов. В этом случае кофейные зерна попадали на склад «отбракованной продукции» и продавались по заниженной цене частным поставщикам.

У меня на родине подобные товары мелкие торговцы сбывали в сельской местности. В Нидерландах такие продукты попадают на рынки. Там можно купить в полцены шампуни, мыло, духи и зубную пасту известных марок.

Так было и с кофе. Я знал, что с ним все в порядке. Кофейные зерна, получавшие при обжарке чуть более темный оттенок, придавали особый аромат и делали напиток вкуснее и насыщеннее, чем обычно. Критерии отбора соответствовали американским стандартам. У американцев свои требования к кофе, в который они добавляют много карамели, шоколада и сахара, так что от оригинального вкуса ничего не остается.

Отбракованные кофейные зерна я продавал по очень низкой цене арабам, туркам и моим соотечественникам, которые владели ресторанами в Германии.

Я приобрел подержанный фургончик и стал поставщиком кофе.

Я уже не раз говорил и еще раз повторюсь: я люблю жизнь и верю, что жизнь любит меня.

Мои дела пошли в гору, и так как я, в отличие от других поставщиков, имел четкое представление о качестве, то всегда закупал самый лучший отбракованный кофе.

Через несколько лет я завоевал иммигрантский рынок в немецких городах. И даже захватил его часть в Нидерландах.

Спустя семь лет я сумел купить это маленькое здание по адресу Лаурирграхт, 37, на первом этаже которого находится мой магазин, над ним живем мы с женой и дочерью.

В Торговой палате я официально зарегистрирован как поставщик кофе, но не Торговой палате решать, кем мне быть.

Я — писатель! Это моя работа.

Я бы не смог вынести того, что мои товарищи погибли за свои идеалы и лежат в могилах, а я здесь преспокойно торгую отбракованным кофе. Эта работа не стоит того, чтобы ради нее покинуть родной дом. Что скажут мужчины из моего рода, если услышат подобное?

Их отпрыск, сын того самого плотника, который не допускал, чтобы даже голос Америки проникал из радиоприемника в мастерскую, торгует отбракованным американским кофе?

Я бы положил голову на этот прилавок и умер, будь это так — в прошлом или сейчас.

Я годами держался за мечту. Этому научил меня дядя Джалель. Я хотел, чтобы она стала реальностью.