Первая бобина кончилась. Кто-то включил свет. Хозяйка Сибиллы вынула из своего тропического багажа очередную ленту.
— Занятно, должно быть, — заметила она, — смотреть на себя по прошествии стольких лет.
— А разве раньше Сибилла не видела эти ленты? — осведомилась одна из опоздавших.
— Нет, никогда — верно, Сибилла?
— Нет, никогда.
— Будь это про меня, — сказала хозяйка Сибиллы, — ни за чтобы восемнадцать лет не выдержала, любопытно ведь.
Бобины с пленкой «Кодак» давно лежали в самой глубине чемодана в домике, где жила Сибилла. Чего суетиться, если и так все хорошо помнишь?
— У Сибиллы не было знакомых с проектором, — сказала ее хозяйка, — пока мы не купили этот.
— Очаровательно, — сказала опоздавшая, престарелая дама, — по крайней мере то, что я уже видела. Все остальное не хуже?
Сибилла на минуту задумалась.
— Съемка, наверное, не хуже. Повар снимал.
— Повар! Прелестно. Но как это? — проговорила хозяйка Сибиллы.
— Поваренка научили пользоваться камерой, — пояснила Сибилла.
— Что ж, получилось у него неплохо, — заметил хозяин дома, вставляя в проектор новую бобину.
— Отличный цвет, — сказала хозяйка. — Я так рада, что вы выудили это на свет божий. Смотрите, какими здоровыми, загорелыми, веселыми все выглядят. А эти восхитительные белозубые аборигены, их прямо не счесть.
— Мне понравился кадр, — сказала престарелая дама, — в котором вы выходите на веранду с ружьем.
— Готовы? — спросил хозяин. Новая бобина была вставлена. — Выключите свет.
На экране снова появилась веранда. Через высокую стеклянную дверь вышла смуглая девушка в шортах. Рядом с ней семенила молодая восточноевропейская овчарка.
— Славный песик, — заметил хозяин дома. — Вроде как он просит Сибиллу поиграть с ним.
— Там еще кое-кто есть, — быстро проговорила Сибилла.
— Вы про эту девушку, что собаку ведет?
— Ну да, конечно. А меня вы там не видите, на лужайке, у деревьев?.
— Разумеется, разумеется. А она ведь похожа на Сибиллу, эта девушка с собакой. Верно? То есть словно это Сибилла выходит на веранду.
— Точно, мне даже казалось, что это и есть Сибилла, пока я не увидела ее вдали. Но если приглядеться, разница заметна. Смотрите, как она поворачивается. Нет, девушка в общем-то не похожа на Сибиллу, скорее всего шорты смутили.
— Да нет, немного мы все же были похожи, — заметила Сибилла.
Проектор продолжал жужжать.
— Смотри-ка, Сибилла, видишь девочку, она на тебя похожа. — Сибилла шла между отцом и матерью, держа за руки обоих, и уже вертела головой, вытягивая шею. Та, другая, девочка, как и Сибилла, гулявшая с родителями, тоже обернулась.
На той, другой, была черная велюровая шляпка с загнутыми полями, коверкотовое пальто и узкий белый воротник из горностая. На руках белые шелковые перчатки. Сибилла была одета точно так же, и хоть само по себе это ничего не значило, ибо в 1923 году так, собираясь на прогулку в парк или общественный сад, матери одевали многих девочек в городках с кафедральными соборами, все же сходство в одежде только подчеркивало бросающееся в глаза сходство двух девочек в чертах лица, фигуре и росте. Сибилле показалось вдруг, что она видит в большом зеркале собственное отражение. Это ее острый подбородок, ее черные, коротко остриженные волосы под шляпкой, бахрома которой почти касается ресниц. Ее большие глаза, ее нос, совсем маленький, как у котенка. «Перестань глазеть, Сибилла», — прошептала мать. Сибилла уже успела заметить ослепительно белые носки и превосходную черную кожу туфель на кнопках. Носки у нее тоже были белые, но туфли коричневые, на шнурках. Поначалу ей показалось, что в этом различии есть какая-то неправильность, ну, как если попасть каблуком в расщелину на тротуаре. Но потом решила, что все верно, какая-то разница быть должна.
— Это Колманы, — сказала мать отцу. — У них гостиница в Хиллэнде. Ребенку примерно столько же лет, сколько и Сибилле. Они очень похожи, правда? И думаю, — продолжала мать, желая сделать приятное Сибилле, — она такая же хорошая девочка, как и Сибилла.
Сообразительной Сибилле это последнее замечание, с его легким намеком на совершенство, не понравилось.
Они еще не раз встречались с дочерью Колманов во время воскресных прогулок. Летом дети носили панамы и чесучовые, со скромной вышивкой, платьица. Иногда с девочкой гуляла молодая служанка в сером платье и черных чулках. Сибилла отметила это различие между ней и другими детьми, которых всегда сопровождали родители. «Не верти головой и не глазей по сторонам», — шептала мать.
Только когда она пошла в школу, выяснилось, что Дезире Колман на год старше. Дезире училась на одну ступень выше, но случалось, когда на лужайке или в спортивном зале собиралась вся школа, Сибиллу в первый момент путали с Дезире. Поздней теплой весной классы рассаживались под платанами и занимались, пока, словно по команде, учителя одновременно не объявляли перерыв. Группы смешивались, и — «Сибилла, милочка, шнурки развязались», — окликала учительница и тут же, не успевала Сибилла разглядеть как следует свои шнурки, поправлялась: «Ах нет, не Сибилла, я хотела сказать, Дезире». Репетируя в оркестре ударных, Сибилла радостно хлопнула по столу треугольником, когда учительница похвалила ее: «Гораздо лучше, чем вчера, Сибилла». И тут же добавила: «Я хочу сказать, Дезире».
Впрочем, путали детей только взрослые. Сверстники — никогда. После одного школьного концерта мать Сибиллы сказала ей: «На секунду мне показалось, что это не ты, а Дезире поет в хоре. Удивительно, до чего вы одинаковые. Я-то ведь ничуть не похожа на миссис Колман, да и твой папа менее всего походит на ее отца».
Как подруга по играм Дезире не нравилась Сибилле. Девочка была не по годам развита, с умом острым как бритва. Выяснилось, что дети, не отличающиеся большими способностями, часто бывают склонны к зловредности. Дезире могла невинно сидеть на каком-нибудь школьном вечере, скрестив ноги и глядя на фокусника, а потом вдруг без всякой видимой причины яростно пихнуть тебя локтем в бок.
Когда Сибилле исполнилось восемь, а Дезире девять, путали их уже редко, даже незнакомые люди или новые учителя. У Сибиллы нос заострился и приобрел более четкие формы, в то время как у Дезире, напротив, утонул в пухлых щеках и казался нарисованным. Лишь очень редко, в короткие зимние дни, когда часа в три уже смеркается и по всей школе включают свет, Сибиллу принимали за Дезире.
Когда Сибилле пошел десятый, семья Дезире переехала в их район. После уроков матери и няни водили детей на прогулку в сады, всячески призывая их играть и не обижать друг друга. Сибилла встретила появление Дезире довольно враждебно и заявила, что предпочитает книгу. Однако когда несколько недель спустя в здешнем районе появились мальчики Добеллы, она явно оживилась. У Добеллов были смугловатая кожа и красивые темные глаза. Выяснилось, что отец их наполовину индус.
Как же Сибилла восхищалась Добеллами! Таких друзей у нее еще не было, настолько живые, настолько подвижные, в то же время мягкие, редкостно воспитанные. На их смуглой коже никогда не было ни пятнышка грязи, и ей это неосознанно нравилось. Тогда она была даже не против, чтобы Дезире играла с ними со всеми, — мальчики Добеллы были чем-то вроде лекарства против скуки, ибо что такое глупость, они просто не понимали и потому не замечали, что Дезире глупа.
Этой девочке не хватало душевной силы, она была не способна подолгу играть в игры, требующие развитого воображения, отличалась резкостью, всегда была готова исподтишка, ни с того ни с сего, ударить товарища. Добеллы попросту не обращали на это внимания. Быть может, из-за отсутствия сопротивления Дезире всегда убивала Сибиллу насмерть, в любой момент, когда ей этого хотелось, хотя это было не по правилам.
Сибилла же яростно восставала против того, чтобы ее приносили в жертву раньше времени. Без всякого толку Йен Добелл повторял: «Еще рано, Дезире. Подожди, Дезире, подожди. В нее еще рано стрелять. Она еще не перешла мост, отсюда стрелять бессмысленно, между вами большой валун. Тебе надо его обползти, и сначала Хью выстрелит в тебя и решит, что попал, но на самом деле только шляпку заденет. А уж тогда…»
Все впустую. Каждый день, прежде чем начать игру, все четверо садились на сухую колючую траву и договаривались о правилах. Игра начиналась. «Все ясно, Дезире?» «Да», — отвечала она, и так каждый день. Дезире кричала, взбадривая себя, издавала какие-то дикие звуки, даже когда, по правилам, должна была неслышно красться к разбойникам по лесу. Несколько оглушительных выкриков, и — «бах-бах, — ревела она, целясь в Сибиллу, — ты убита». Сибилла послушно падала на землю, не забывая вскинуться, впрочем, мол, игра только началась, а Добеллы лишь вздыхали: «О Господи, Дезире!»
