— Я же сказала, не переживай по этому поводу. Пройдет время, все уляжется и мы будем собираться там, как раньше.
— Да нет, ведь впереди нас ждет погибель…
— О чем ты, Августин? Почему ты видишь все лишь в черном свете?
— Мой образ разными цветами орошен и белое находит место с черным, но точно знаю я — не совладать нам с этой массою людской притворной. Казалось, ведь Маврикий был мне друг, но предал он и разлетелась чаша. Толпа была далекой и чужой, теперь же почему–то стала нашей…
— Маврикий не виноват. Что он мог сделать, когда люди стали приводить своих друзей, а те своих. Запретить? Выгнать? Как ты себе это представляешь? Тебя нигде не было, и он не знал, как поступить…
— Не знаю я, Багира, извини, не знаю на кого идти с проклятьем! За то, что мир наш светлый растерзал, приговорил безжалостно к распятью. Кто разломал ударом сапога все то, что по крупицам собирали? Кто оскорбил пошлятиной стихи, что по ночам в забвении читали? И что теперь? Решеткой задолбить единственное светлое оконце и вечно умолять, просить и ждать, пока рабы вернут нам наше солнце? Я так устал, Багира, так устал, от бесконечной гонки за надеждой, ведь только кажется — ну вот она, в руках, как все становится еще хужей, чем прежде. Я так устал…
— Ну что ты, милый мой, успокойся, все будет хорошо…Иди ко мне…
В моменты отчаяния и сильнейших депрессий, когда вдохновение для романа не шло, а настроение можно было поднять лишь с помощью водки, Андрей брался за газетные заметки, выдавливая из себя пошловатые истории, которые могут понравится редакторам газеты, а заодно и читателям. Эти мерзкие людишки ведь любят рассказы погорячее. Будет вам и насилие, и инцест, и любая другая гадость — чего ваша вшивая душонка изволит. Главное, бабки платите, чтобы помахать у Наташки под носом. Вот Андрей и писал, не особенно задумываясь над смыслом. Он знал, что непритязательное быдло и так все скушает за милую душу, а еще и облизнется вдобавок. Какой с них спрос? — люди же. Всего лишь люди…
Но сегодня настроение было настолько плохим, что фантазия не работала даже на тему изврата. И в самом деле, про что он только уже не насочинял — и про папу с дочкой и тетю с дядей, даже бабушка и та умудрилась вступить с внуком в противоестественные отношения, а от него хотели еще и еще. Андрей никогда не жаловался на воображение, но он не знал, кто бы еще мог с кем переспать, чтобы редакторы это оценили. Может, перейти на животный мир, где выбор поистине огромен или переключиться на криминальную хронику и выдумать пару жестоких убийств с кровавыми ошметками и мозгами, размазанными по стенке? Люди ведь так любят подобные драмы, особенно часто ими зачитываются в метро…
Боже, с каким примитивизмом приходится иметь дела. Надо выпить… Ну кто же еще может заняться сексом? Кого же еще можно сделать жертвой серийного маньяка или психопата, сбежавшего из лечебницы? Может, старушку, школьницу, беременную женщину? Кого читающая аудитория схавает с большим восторгом, и за кого редакторы отвалят большую сумму? Ведь от этих денег напрямую зависит настроение Наташи, а значит и его, Андрея, спокойствие. Если он сможет выторговать у нее хотя бы неделю на спокойное существование, то этого вполне хватит, чтобы закончить роман. Пусть только попробует пристать с поездкой в магазин или уборкой квартиры — он сунет ей в нос жалкие бумаги и соврет, что занят добычей средств для семьи, а сам незаметно будет продолжать роман, который взорвет литературный мир и навсегда изменит судьбы людей… Надо убить двух зайцев сразу… Но как? Какую кровавую драму описать, как посмаковать жалкий сюжетец, высосать из него всю пошлость и вылить на тупоголовых читателей? Надо выпить… Еще немного… Хотя бы чуточку…
Нет, как же все–таки противно то, чем он сейчас занимается… Вот и бутылка уже наполовину пуста, а легче почему–то не становится. Почему на службе у гениев до сих пор не стоят бездушные пустышки, чей удел — услужение? Раз уж государство не доперло до столь очевидной истины, почему жалкие рабы не проявят инициативу? Неужели не ясно, что одно дело — ползать ниц и лизать ноги мешку жира с галстуком, что зовется боссом и совершенно другое обслуживать истинного таланта, которому обеспечено почетное место в истории! Им же все равно, кому лизать зад — таков удел всех людей. Так почему же к нему до сих пор не выстроилась очередь из добровольных слуг?
«Так нет же! Чего они тянут? Чего ждут? Может, команды? Они хотят, чтоб им подали знак? Хорошо, будем вам знак, безмозглые лакеи, коль уж голова набита соломой. Чего с вас взять? Вы же всегда ждете приказов, мелкие человеческие отбросики, вонючие особи, пропахшие потом и гарью. Так уж быть, я брошу вам кость — деритесь за нее. Но деритесь храбро и отчаянно, чтобы убедить меня в своей необходимости. Рабов много — считай весь мир, но место рядом должны занять лишь достойные».
Выпив еще водки и насладившись легким головокружением, Андрей зашел на несколько сайтов, посвященных поискам работы и сделал там объявление о вакансии раба. Он прямо так и написал «Требуется раб», а чуть ниже добавил короткий текст с пояснениями:
«Я гений и ищу рабов хороших, чтоб от забот себя освободить. Не интересно гению мирское — ему судьбой доверено творить. А посему я конкурс объявляю на самого послушного раба, кто хорошо прислуживать мне будет — тому позволю быть подле себя. Так что, вперед, холопы, слуги, черви, призванье чье лизать чужой сапог — жду ваших резюме, но поспешите, ведь уже завтра истекает срок».
Успокоившись на этом, Андрей продолжил выдумывать сюжетные линии для статьи, и чем больше водки он пил, тем безумнее становились идеи. Но Андрей был этому только рад — ведь издательству и требовалась подобная белиберда. Как хорошо, что скоро ничего этого уже не будет нужно, а очередь из жалких рабов выстроиться прямо возле его дома и наверняка растянется на многие километры. Выбор будет богат, и Андрею больше никогда не придется расходовать свои силы на окружающий мир…
***
Августину не хотелось больше посещать собрания клуба и становиться свидетелем его окончательного разложения. Там больше не читали стихов и не пели песен, он утратил свое истинное предназначение, стал чужим и далеким. Лишь Багира не поддалась всеобщему безумию и осталась той творческой и одухотворенной натурой, какой и была прежде. Августин позвонил ей, и они договорились покататься на корабле по Москве–реке, надеясь хоть немного разнообразить сегодняшний день.
Теплые лучи солнца словно приветствовали Багиру и Августина, ступивших на борт корабля. Народу было немного, впрочем, иного ожидать в будний день и не приходилось — большинство людей сидели в душных офисах и делали никому не нужную работу. Точнее, они думали, что она кому–то нужна, недаром ведь за нее платят деньги. Но останется ли она в истории, вспомнят ли о ней потомки, скажут ли спасибо за сделанную на заводе детальку или удачно проведенную сделку или написанную статью? Конечно, нет. Вся эта сиюминутная мелочевка забудется сразу после того, как будет осуществлена, а вот его великий роман проживет столетия, а вместе с ним и память о его авторе. Эх, людишки, вам остается лишь мечтать о подобном триумфе! Сидите и воняйте потом, вы, погрязшие в бумажках и цифирях, кто вспомнит о вас? Кому нужны вы и ваш никчемный труд?
Пароход медленно отчалил от пристани и поплыл вперед. Женщины высыпали на палубу и любовались окружающей обстановкой, а мужчины время от времени косились на Багиру, как всегда вызывающую и как всегда недоступную для них, простых смертных. Она и правда была хороша, и кобелям оставалось лишь сглатывать слюни, когда ее юбка задиралась от ветра, обнажая изящную попку, обтянутую тонкими стрингами. Самочки, стоявшие рядом, недовольно шипели, понимая, что явно проигрывают этой молоденькой взбалмошной девчонке, которой, впрочем, были абсолютно неинтересны их мужья — толстопузые сорокалетние боссы с тугим кошельком или облитые одеколоном модники с зализанными назад волосами — они были всего лишь примитивными людьми, достойными лишь созерцать, не смея и думать о большем.
А вот Августин был очень горд, что находится рядом с Багирой. Она вдохновляла его своей раскованностью и красотой. Обняв девушку, Августин прижал ее к себе и поцеловал, а затем еще и еще… Зайдя за спину, он положил руки на ее талию и стал целовать шею, тайком наблюдая за реакцией толпы. Августину нравилось это безумие, а Багира великолепно подыгрывала. Она начала стонать, а затем изящным движением сбросила с плеч лямки, и ее тонкая майка плавно спустилась на бедра, представив на обозрение публики обнаженную грудь.
Люди ахнули. Они больше не смотрели по сторонам, их перестал интересовать великолепный пейзаж, мосты, архитектурные изыски и водная гладь. Взоры были устремлены лишь на двух молодых людей, чье безумие, казалось, не знает никаких границ.
