Красотки за столиками прислушивались, постреливали в спорщиков глазёнками, щебетали о чём-то по-своему, и в щебетании этом проскальзывало «русое, совьетикос».
— Ну вот, даже эти нас признали, — покривился Кузин. — Шума на рупь, а дел на копейку. Тьфу! — и поманил к себе пальцем девушку в розовом платье, цыганистую, с белой розой в чёрном начёсе пышных волос.
Цыганочка грациозно вскарабкалась на вертящийся табурет, интеллигентно представилась: «Сой Мария», — и с некоторым напряжением в голосе осведомилась:
— Ruso?
— Чеко, — отмёл подозрения Кузин. — Чехословако. — И к Ивану: — Переведи ей, что всё будет путём.
— И моей скажи то же самое… И моей намекни, мол, у чехов не заржавеет, — попросили наперебой Чанов и Славушкин, успевшие обзавестись подругами — Анной и Сильвией.
Иван с поправкой на диалект перевёл.
— Ou, cocheteros! Tierra — aire![19] — живо отозвалась Сильвия, обнаружившая не только своё знакомство с чехами, но и преступное знание, какого сорта предметы на остров тайно завезены, установлены.
Иван помрачнел. Дело было нешуточным. Опасаясь после десанта в Кочинос второго нашествия, Команданте решился, видимо, сделать остров пороховой — а ну, подойди! — бочкой.
— Ты чего загрустил? — подтолкнул его локтём Кузин.
— Да так, «на Муромской дороге стояли три сосны» почему-то вспомнилось, — уклонился Иван и пригласил к стойке пикантную, всё как-то таившуюся в тени ногастую «манекенщицу» строптивого вида. Та подчинённо, с видимой неохотой подсела, распушила удлинёнными коготками волосы и, уставившись на Ивана влажными, будто маслины, глазами, сердито и как-то знающе, что ли, осведомилась:
— Tu official… comunista?[20]
— Ну посмотри, партийцам и тут скидка, — расхохотался догадливый Кузин, чуть виски себе на колени не опрокинув. А девушки, они-то, кстати, к зелью не прикасались, посасывали соломинками здешнее Буратино с крошевом льда, подругу резво окоротили:
— Acaba у a, Marta!.. Los dolares nunca seran par-tidos.[21]
— Yo tampoco![22] — достоверным голосом подтвердил свою аполитичность Иван, отказываясь от вздорных льгот, придуманных Кузиным.
Разборчивая Марта подуспокоилась, но не до конца. Недоверчивая искра в блескучих глазах сохранилась, что придавало ей дополнительный интерес, задорило испытать «недотрогу».
Такса, «пятнадцать за ночь», предсказанная таксистом, не замедлила подтвердиться, а плата в долларах разожгла в девочках особую нежность. К восторженному смятению бармена, гости потребовали четыре бутылки с собой, и удвоенная компания переместилась в соседний отель, где к изумлению Чанова никто не потребовал с них ни документов, ни денежного залога на случай пропажи щёток и пепельниц. Девочки почирикали о чём-то с портье и растащили кавалеров по номерам, где ни стола, ни стула — главенствовала четырёхместная, от стенки до стенки, кровать.
Должно признаться, такой умелой партнерши, как Марта, у побывавшего в переделках Ивана ещё не было. Но не прошло и часа, как их виртуозная страсть была погашена назойливыми звонками из номеров. Лётчикам, надо же, захотелось с подружками полюбезничать, поговорить за жизнь. Они устали объясняться на пальцах.
Настырное пожелание товарищей вместе собраться вновь навело попритихшую было Марту на мысль о принадлежности-таки Ивана к партии заговорщиков, и настрой её начал падать. Отказать же друзьям Иван просто не мог. Чанов, как выяснилось по телефону, уже успел одарить свою ненаглядную Анну пятаком с небезызвестными серпом-молотом, и не было никакой уверенности, что он не вставит себе куда не нужно сигару и не взревёт, руки враспласт, самолётом, чтобы до конца себя прояснить. И хочешь — не хочешь, Иван поддался на уговоры объединиться, подразжиться — приспичит же на ночь! — харчами, потому как Анна и Сильвия, видите ли, когда ам-ам им показываешь, понимают всё совершенно не так.
Иван услал Марту за провиантом. И правильно сделал. Друзья ввалились к нему пьянёхонькими и, что поразительно, успели поднакачать девушек — по доллару за глоток, как выяснилось — и привели их как есть нагишом. Да и сами себя они лишней одеждой не утрудили. Чанов так просто сенатором римским в одной простыне явился и, сватом собственным выставив перед Иваном в рост свою голую пассию, на полном серьёзе забормотал:
— Будь другом, растолкуй Аннушке, как я насчёт рояля вопрос заострил…
— Ты что, сдурел?! — захлопал Иван глазами.
— А что такого? У неё имя хорошее, нашенское, и вообще, — пояснил свои хлопоты Чанов.
— Ну да, и заработок приличный, хороший, — продолжил под общий гогот Иван.
— На мои проживем! — восстал заносчиво Чанов. — Ты, главное, про рояль…
— А может, лучше про солидол с автолом? — взялся отвлечь оружейника хитрый Иван.
Однако ни намек на приземлённость Чановского ремесла, ни хиханьки Аннушки, и краем не понимавшей о чём речь, оружейника не остудили.
— Специалисты везде нужны, — сказал он, демонстративно выставив из простыни замшелую ногу. — Мать будет на переезд согласна.
Кузин надломленно пал на постель. У него аж глаза на лоб выскочили:
— Та-ак… так вон ты куда!? И мать, значит, сюда же…
— Оп… твою мать… твою мать! — засмеялись с каким-то обострённым пониманием девочки и пальчиками разоблачительно и не без удовольствия в конспираторов стали тыкать: «Русос! Русос! Касачок-морячок!».
— Да? — сказал сконфуженно Кузин. — А вот мы сейчас меняться будем!
— Нет, не будем, свою не отдам! — как-то вразрез подал голос Славушкин. И только тут компаньоны заметили, что простодушный увалень давно не смеётся, а слишком приглядывается, примеривается в манере закройщика к Сильвии.
— И этот туда же! — огорчённо вздыбился Кузин. — Боря, ты что, не добрал?
— Не в этом дело, — забубнил Славушкин. — Я родинку на ней раньше не углядел. А с нею Сильвия вдвое интереснее будет. Хорошая девушка. Молчаливая… По всей стати с десятилеткой. А терпеливые они, хозяйственные.
— Да вы с ума посходили! — взорвался Иван, относя слова к Славушкину и Чанову. — Ведь это у нас «б» готова выскочить за любого. А тут другие, простите, творческие возможности. Спросите Аннушку, Чанов, согласна ли она для вас бельё на речке стирать? Готова ли топать в подшитых валенках на колонку и картошку напару окучивать?
— Да к я же подрасчитал…
— О, да! — перебил Иван. — Вы точно подрасчитали перевезти сюда маменьку, чтобы Аннушке ничего зимнего не покупать. Но как посмотрит на твоё скупердяйство Лексютин? Возможно, мамаша и стерпит жару — скажется навык к бане по-чёрному. Однако одобрит ли выбор жаркой страны и невесты наш генерал?
— Ещё как! — гаркнул Кузин. — Даст такого поджопника, что очнёшься в Гороховце инструктором по пешкодралу. Там не жарко.
Осевший Чанов молча сглотнул слюну. А медлительный, слишком начитанный Славушкин в романтизме застрял:
— А как же дружба народов? — пропетушил он взволнованно.
— Что-что? — по-стариковски приложил к уху ладонь Иван.
— Интер… интернационализм, — неуверенно выдавил из себя Боря.
— Это вы у пограничников лучше спросите, — сказал Иван. — А впрочем, чтоб на заставу вас не гонять, дружба народов, Славушкин, это когда в Шереметьево за канатом стоят и флажками приезжим машут.
— Или вот ещё когда снарядные ящики делят после братских учений, — внёс дополнение Кузин. — Тут мы не жмёмся, назад тяжело тащить.
— То просто частность, — сказал Иван. — А в общем и целом засидевшимся женихам рекомендую запомнить: за громкими «дружба!» и «мир!» стоят неслышно КГБ и ОВИР. Желательны вам такие капканы, Славушкин, а? Как-то вы поскучнели, дружок, или мне просто кажется?
— Не в этом дело, — замельтешил Славушкин. — На КГБ я, может, и положил бы при случае. Однако вот присмотрелся внимательно и того… В общем и целом Сильвия не так уж убедительна. От родинок, говорят, рак бывает. Я в «Неделе» читал. А так бы я всех послал и облокотился.
— Орёл! — похвалил Борю Кузин. — С руки на лис спускать можно.
— Несомненно, — утвердил Иван, — прямо вслепую, в чепчике. Ну, а вы, Чанов, чем нас порадуете, что скажете?
— Я-то? — замешкал Чанов. — Я-то… во-первых, выпить надо. А во-вторых, расскажи ты лучше Анчутке моей насчет автола и солидола…
— С удовольствием! — согласился Иван, даже не зная, что там с автолом и солидолом было. — Девушки любят глупости, пора их повеселить.
Обещанных глупостей не получилось. Дверь распахнулась, и на пороге вырос фирменный мальчик с пальчик, не ведающий стыда. Ничуть не пялясь на голизну, нисколько не любопытствуя, он деловито обернулся к приведшей его Марте — дескать, сюда, что ли? — и выставил на кровать поднос, крытый салфеткой с броским вензелем «Гавана-Ривьера». Получив деньги, он сухо откланялся и, не оглядываясь, утопал по своим неотложным ночным делам.
