«И все же, очень странная эта раса негров-креолов — то есть негров, рожденных вне Африки. У них нет собственной страны, но нет и страны, которая стала бы им своей. У них нет собственного языка, но нет и языка, который стал бы им своим; они говорят на своем ломаном английском так, как говорит необразованный иностранец на языке, которого не изучал. У них нет идеи страны, и нет гордости за свою расу. У них нет собственной религии, и едва ли можно сказать, что у них как у народа есть религия, которая стала бы им своей. Вест-индский негр не знает об Африке ничего, кроме того, что это слово ругательное. Если в одном поместье с ним поставят работать иммигрантов из Африки, он откажется есть, пить и даже идти с ними рядом. Он вряд ли будет работать с ними, ибо считает себя существом неизмеримо высшим в сравнении с новоприбывшими»
Вот это и было наибольшим ущербом, который рабство нанесло негру. Оно отучило его уважать самого себя. Оно поставило его перед идеалами белой цивилизации и заставило презирать любые другие. Лишенный, как раб, христианства, образования и семьи, он после освобождения задался целью добыть себе все эти вещи; и каждый шаг на его пути к белизне углублял неестественность его положения и увеличивал уязвимость. «Он жаждет быть образованным, — отмечает Троллоп с редким непониманием ситуации, — и запутывает себя умными словами, становится религиозным ради одних только ритуалов, с восторгом обезьянничает, пользуясь маленькими благами цивилизации». В белом мире все приходилось осваивать с нуля, и на каждой стадии негр был беззащитен перед жестокостью той цивилизации, которая его подчиняла и которой он старался научиться. «Этим людям теперь разрешили жениться», — сообщила Троллопу на Ямайке одна белая леди. «По голосу мне показалось, — комментирует он, — что своими женитьбами „эти люди“ посягают на привилегии вышестоящих».
Однако для вест-индца здесь не было ничего необычного. «Нужно (пишет д-р Хью Спрингер в недавнем выпуске „Карибиан Квотерли“) представить себя в более широкой перспективе и увидеть, что мы не отдельная цивилизация, а часть той великой ветви цивилизации, которая называется западной. Ведь именно с этого, так или иначе, начинается жизнь нашей нации. Наша культура укоренена в западной культуре, и наши ценности в своей основе это ценности христианско-эллинской традиции. Каковы характеристики этой традиции? Их можно суммировать в трех словах — добродетель, знание и вера: греческий идеал добродетели и знания и христианская вера»
Вместе со своей непреднамеренной иронией, с отказом замечать убогость истории региона, это высказывание — не что иное, как хорошая проповедь в честь Дня империи; и это не удивительно, ибо желание забывать и не замечать и есть главный элемент вест-индской фантазии. Несомненно, слова Троллопа и белой леди с Ямайки могли бы дать вест-индцу куда более точную перспективу его положения.
У мамы чудесный «Велор» Как тебе удается так классно выглядеть… у плиты?
Двадцать миллионов африканцев проплыло по срединному пути, и ни одного африканского названия в Новом Свете. До недавних пор представители негритянских племен из Африки, появляясь на киноэкранах, вызывали у вест-индцев презрительный смех; над чернокожим комиком, хоть он и разделял ценности «христианско-эллинского мира», потешались сильнее. Чтобы следовать христианско-эллинской традиции (которая кому-то может показаться просто набором слов, означающим всего лишь «белые люди»), прошлое надо отрицать, а самих себя презирать. Черное должно стать белым. Рассказывали, что в концлагерях люди через какое-то время начинали верить в свою вину. Преследуя христианско-эллинскую традицию, вест-индец принял свою черноту за вину и разделил людей на белых, желтых, недожелтых, пережелтых, чайных, кофейных, какаовых, светло-черных, темно-черных. Он никогда всерьез не сомневался в ценности предрассудков той культуры, к которой стремился. На французских территориях он стремился к французскости, на голландских — к голанд-скости, на английских — к простой белости и современности, ибо английскость недостижима.
* * *
Обитая в заимствованной культуре, вест-индец больше всего нуждается в писателях, которые бы рассказали ему, кто он и где находится. И вот в этом вест-индские писатели потерпели полную неудачу. Большинство из них просто пересказывало предрассудки своей расы или своего цвета и льстило им. Многие были заняты только тем (но это могут заметить лишь вест-индцы), чтобы показать, как далека их собственная группа от черноты и как близка она к белизне. Пределом такого абсурда может служить роман, где светлокожий негр (или, как писатель предпочитает называть людей этой группы, «цветной хорошего класса») просит о терпимости по отношению к черным неграм. В этом контексте важно не столько само прошение, сколько поведение персонажа: светлокожие негры, подразумевалось в романе, обладают теми же чувствами, что и белые, и теми же предрассудками, и ведут себя точно так же, как белые в подобного рода романах. А у коричневого писателя будут свои коричневые герои, которые ведут себя, может быть, иногда плохо, зато всегда по-белому, а высказываясь о других цветах как можно оскорбительнее, они как будто становятся еще белее. Это стремление выглядеть не тем, кем есть, лучше, чем есть, далеко не ново. Сто лет назад Троллоп обнаружил, что «цветные девушки из не самых благополучных семей» наслаждаются, с презрением отзываясь при нем о неграх. «Я слышал это от одной девушки, которую принял за настоящую негритянку. Не в оскорбительных словах, но во вполне мягкой манере она говорила о низшем классе». Правда, сегодня черный писатель может отомстить, написав, как это сделал один из них, что «от английских солдат несет их расой и мундирами цвета хаки». Посвященный относит целый пласт вест-индской литературы вовсе не к искусству, а к расовым проблемам.
Желание видеть свой парадный портрет в героическом образе, рождающееся из неуверенности… Тут, может быть, помогли бы ирония и сатира, но этого не допустят: ни один писатель не заденет достоинство своих. Поэтому живой и бойкий тринидадский диалект, завоевавший вест-индской литературе столько друзей — и столько врагов — за рубежом, не пользуется любовью самих вест-индцев. Они не возражают, чтобы диалект звучал здесь (самой популярной газетной колонкой в Тринидаде стала колонка в «Ивнинг Ньюс», которую ведет на диалекте талантливый и остроумный человек по имени Мако), но решительно против того, чтобы на диалекте писались книги, которые могут прочитать за рубежом. «Ну, мож с тобой и впрямь так тарабарят, — заявила мне одна женщина, — а со мной по-нормальному». Тринидадец считает, что книги, как и реклама, должны оказывать очищающее воздействие — в основном из-за этого принято сожалеть о недостаточном количестве книг, повествующих о том, что здесь именуют «средним классом».
Между тем в вест-индской литературе о среднем классе нет недостатка, но ее персонажи так мало отличаются от белых, а часто они и есть белые, что средний класс не может узнать в них себя. Писать о вест-индском среднем классе непросто. Необходим тончайший дар иронии, возможно, и злости, чтобы удержать персонажей от сползания в ничем не примечательную средне-атлантическую белость. К персонажам надо относиться как к живым людям с живыми проблемами и обязанностями и привязанностями — так и делают, — но кроме того, к ним надо относиться как к людям, живущим в разъедающей их фантазии — она же крест, который они несут. Неизвестно, будет ли когда-нибудь создано произведение, беспристрастно анализирующее этот класс. Для этого необходимы особые грани таланта — тонкость и грубость, — которые могут возникнуть лишь в зрелой литературе, и движение в эту сторону начнется только тогда, когда писатели перестанут заботиться о том, как бы не уронить своих в чужих глазах.
Черный негр в белом мире — эта тема серьезно ограничивает вест-индскую литературу. Североамериканскую литературу о неграх она вообще сводит на нет. В Штатах для негра есть один сюжет — быть черным. Это не может служить основой серьезной литературы и вновь и вновь приводит к тому, что, сделав свое заявление, высказав свой целесообразный протест, американский негр не имеет больше ничего сказать. За двумя-тремя исключениями вест-индские писатели избежали протестной литературы такого типа, но и они пользуются литературой ради пропаганды, добиваясь признания для своих.
«Для комедии, — говорит Грэм Грин, — требуется прочная сеть социальных условностей, которым автор сочувствует, но которых не разделяет». Если принять это определение, то вест-индский писатель вообще не может написать комедию; как мы уже убедились, он к этому и не стремится. Это высказывание Грина можно расширить. Литература вырастает только из прочной сети социальных условностей. А вест-индец знает одну-единственную такую сеть — это его включенность в мир белых. Поэтому он не может создать книгу универсальной ценности. Его ситуация слишком особенная. Читателя в нее не приглашают, его лишь призывают в свидетели, соучаствовать, включиться он не может. В любую прочную сеть социальных условностей включиться легче, как бы чужда вам она ни была, — например, в жизнь африканских племен у Камары Лея[13].
