Обреченно я кивал головой и тащился в комнату, — что и говорить, слушать, как поет моя бабушка, гораздо интереснее, чем пиликать на скрипке.
Отработав положенный час, на закуску я исполнял «Семь сорок» или «Хава нагила», — собственно, на этом я вполне мог бы закончить свои экзерсисы, потому что бабушка давно объявила во всеуслышанье, что ребенок — гений, и нечего морочить ей голову, уж в чем в чем, а в музыкальности Басеньке не откажешь, — ты помнишь, Абраша, как я танцевала на Цилечкиной свадьбе? — бабушка толкала в бок деда Абрашу, а дед Абраша щипал ее за… ну, впрочем, это уже не важно.
Весна в нашем городке — это сладкие перья зеленого лука и яркие пучки редиса в капроновых авоськах, это медленно проплывающие облака яблоневого цвета и гроздья цветущих каштанов под окном, это предвкушение нескончаемых праздничных дней, от пасхальных до первомайских, это радостное томление и пробуждение, и накрытые столы под старой акацией во дворе, и этот наиважнейший вопрос — что же раньше, еврейская пасха или русская? На еврейскую пасху всегда холодно, — говорит бабушка важно и прикрывает форточку, — хотел бы я знать, кто ей это сказал, — на еврейскую пасху всегда холодно и весело, потому что за одним столом собирается вся наша огромная семья, да что там семья, все соседи, и соседи соседей, и их дети, и друзья детей, — в будущем году в Иерусалиме, — тут я вижу, как многозначительно переглядываются мой старший брат и его девушка, как сверкают глаза у моего дяди и с какой тревогой Басенька смотрит в мою сторону. В будущем году, в будущем году, — написано на лицах соседей, и предсказание это преображает все вокруг, и наполняет неожиданным смыслом нашу трапезу.
Все началось с того, что мой дядя женился. На некрасивой девушке Эле, выше его самого на целую голову, рыжей, в очках с толстенными стеклами, криво сидящих на внушительном носу. С тех самых пор моего дядю Яшу, любителя покушать и посмеяться, словно подменили. Эля сказала так, Эля сказала этак, я посоветуюсь с Элей, если захочет Эля, ну и так далее. Если на горизонте показывается Эля, то, будьте уверены, где-то недалеко и мой дядя, — за столом бабушка подкладывает Эле лучшие кусочки, а после ее ухода звонко хлопает себя по заднице, и бормочет какие-то малопонятные слова, и приговаривает испуганно, оглянувшись на меня, — ай, хорошие дети, бедные дети! ты видел, сколько она ест, чтоб я так жила!
Всегда кто-то начинает — кто-то произносит первые слова, и потом пошло-поехало, уже не остановишь.
В следующем году в Иерусалиме! — сказала рыжая Эля, а мой дядя зачарованно повторил, глядя ей в рот, — в будущем году, — и все! Моя бедная бабушка потеряла покой. В доме появились чужие люди, они кивали и делали скорбные лица, а бабушка кивала им в ответ, а потом кричала из кухни — ты слышал, Абраша? чтоб я так жила! что они задумали? мои дети.
В следующем году в Иерусалиме, — сказала рыжая Эля и подставила губы для поцелуя, — так она вошла в нашу семью, и комнату перегородили огромным шкафом, и купили новый диван.
В этом году весна выдалась ранней, и рано случилась еврейская пасха. В будущем году в Иерусалиме! Что будет делать в Иерусалиме гробовых дел мастер Нюма со своим пупырчатым лицом и его крошечная жена, с целым выводком сопливых детей, у которых то аденоиды, то понос, то корь, то ветрянка, а кому нужен в Иерусалиме, скажите на милость, старый Херц с бородавкой и геморроем, а грузная Фая из шестой квартиры, увешанная драгоценностями как новогодняя елка, или маленький вертлявый Ленчик с первого этажа, который если не покупает, то продает, без которого свадьба не свадьба и похороны не похороны?
Кому нужна в Иерусалиме горбатая Любочка из первого подъезда или ее сумасшедшая дочь с лицом персидской княжны и ножкой сорок седьмого размера, и ее придурочный муж, и их трехлетний Илюшечка, слепой от рождения?
Или розовая Циля, вечно ожидающая своего принца, гордая пятидесятилетняя Циля Розенблюм, нежная грустная Циля, примеряющая перед зеркалом розовые шелковые бюстгалтеры, поверяющая размытому отражению маленькие девичьи секреты, незаживающие обиды и тайные желания, — или «выбранная» Вера со своей глухой кошкой Соней, которой в 19… году явилась ее покойная мама (Верочкина, а не кошачья) и, сверкая молодыми глазами, сообщила, что их род «выбранный Б-гом» и что теперь сам Боженька будет присматривать за ней денно и нощно, и с тех самых пор Верочка подбирает всех бродячих котов и собак, и живет с ними в своей восьмиметровой комнатушке, и делит с ними стол и кров, и куска хлеба не положит в рот без оглядки на своих питомцев.
Дата исхода была предрешена.
Нет, ну что я здесь имею, а? — Хася Плоткина с пятого этажа все не могла успокоиться, вопрошая на разные лады, то плаксиво, то сварливо, обращаясь в невнятной тоске к кому-то неведомому, похоже, бабушка прекрасно понимала, кого Хася имеет в виду, — она сочувственно кивала, не забывая, впрочем, присматривать за маленькой кастрюлькой на плите.
Нет, Бася, что я здесь имею, а? — пожалуй, Хася сгубила в себе яркое дарование драматической актрисы, в голосе ее звучал надрыв, и бабушка сделала примирительный жест рукой — ша, Хася, вас могут услышать, — а после ее ухода выразительно покрутила пальцем у виска.
А что с могилами, что с могилами? — этот вопрос будоражил общественность, и маленькая Хава Горобец загадочно улыбалась краешками губ, ни дать ни взять Мона Лиза, — у Хавы недоставало передних зубов, но улыбка ее была прекрасна, — маленькая рыжая Хава до смерти боялась зубных техников и обожала сладости, а еще — своего мрачного мужа, гробовщика Нюму, у которого была тяжелая рука, но видит Б-г, при такой работе само провидение послало Нюме бессловесную кроткую Хаву, ангела во плоти.
Этот поц сведет меня в могилу, — бабушка крутила пальцем у виска и кивала в сторону комнаты, — оттуда доносилось напевное бормотание, — дед Абраша ничего не хотел знать и видеть, денно и нощно читал он свою бесконечную книгу, и я уже догадывался, что именно эта таинственная книга имела некоторое отношение к Иерусалиму. Время от времени он поднимал глаза и рассеянно гладил меня по голове, а в дверь беспрестанно звонили, какие-то люди входили и выходили, соседки с покрасневшими глазами и щепоткой соли, — они кивали и произносили ужасные слова — ЧОП, ОВИР, ТАМОЖНЯ, ВЫЗОВ, РАЗРЕШЕНИЕ. Слово «Чоп» казалось именем какого-то зверя, и однажды я увидел его во сне, и закричал, и бабушка трогала сухими губами мой лоб, и ворчала, что ребенка довели и теперь она ни за что не отвечает. Разрешение пришло неожиданно. Большой серый конверт распечатали в присутствии всех членов семьи. Их лица светились. Мой дядя Яша и его жена Эля не разнимали рук и целовались каждую секунду. Ша, я не выдержу, — Бася схватилась за сердце и обвела собравшихся безумным взглядом. Абраша продолжал читать свою книгу, не поднимая глаз.
Он читал свою книгу и раскачивался из стороны в сторону, облаченный в талес, тфилин и ермолку, а с портрета на стене улыбался семнадцатилетний Сема, его старший сын. Он погиб в сорок первом.
Пообещай мне, что ты будешь есть горячее каждый день, — строго сказала бабушка, — и не бросишь скрипку, — добавила она, подумав, — без Авраама и Семочки я не двинусь ни на шаг.
Вы слышали когда-нибудь, как поет моя бабушка? Голосом Рашида Бейбутова, смешные сладкие песенки своей молодости, — если нет, то вы многое потеряли, — иногда моя бабушка приходит ко мне по ночам, садится напротив и долго смотрит на меня тревожными глазами и говорит — кинд майнс, а фишеле, — а потом запевает девичьим голосом, дрожащим от нежности и смущения, — я встретил девушку, полумесяцем бровь…
Такой, немного Вуди Аллен, ну, не урод, но похож, похож, — маленький, остроумный, не без пресловутой скорби в птичьих глазах, хорошо дозированной, разбавленной здоровым скепсисом. Вертикаль вдоль щеки чуть смягчает сеть жестких морщинок от правого угла глаза, — чадолюбив, этого не отнимешь, иногда напоминает заполошную еврейскую мать, наседку, в семье чаще безволен, по-женски истеричен, позволяет вить из себя веревки, но за пределами ее — орел, — легкая небрежность в одежде компенсируется отменным качеством кроя и ткани, либо замша, либо твид. Галстук приспущен, цвета — песочно-терракотовые, обувь — никаких кожзаменителей, впрочем, портфель, который он таскает под мышкой и забывает, где только возможно, — старый, в трещинах и проплешинах, похожий на ученический, — этакая блажь, с латунным замочком и кучей удобных отделений внутри, — тут он непреклонен, хотя дома лежит купленный женой новенький кейс, но как-то не прижился, — кейс пылится в углу, а портфель переживет внуков.
