— Какая прелесть! — восхитилась я, озираясь.
— А, ни рыба ни мясо, — отмахнулась Эйлин. — Я хотела еще расширить, но Шон говорит, пора снова продавать и возвращаться в город.
— Вам понравилась новая дача? — спросила Фиона.
— В том-то и дело. Мы в нее просто влюбились.
— Это же замечательно! — сказала Фиона.
Эйлин обернулась ко мне и продолжала:
— Мы нашли чудесное место с видом на пляж в Бэллимани. Там, на вершине. — Затем снова к Фионе: — Когда вы отпустите Меган к морю? Я увожу свою в пятницу сразу после занятий, а Шон подъезжает в субботу. Через неделю, через две, как получается.
Конечно, я рассчитывала найти в доме Шона какие-то ключи к его жизни, однако не ожидала, что они полетят в меня, едва я переступлю порог. Мало того, что Эйлин сообщила мне о своей даче, — всякий человек после сорока хвастается дачей, — но она прямо-таки на блюдечке преподнесла мне их расписание. Слушай внимательно, девочка: каждую вторую или третью пятницу мой муж бывает свободен, зато в субботу он садится в машину и едет за мной на дачу, мы зажигаем огонь в камине, откупориваем бутылку красного и с вершины смотрим на дивное, вечнопеременчивое море.
А мне еще даже коктейля не дали.
— О, как мило, — сказала я, указывая на фотографии на стене. Сменим тему.
Длинный ряд снимков в темных квадратных рамках, яркий, преувеличенный контраст черного и белого. Лишь после паузы, когда глаза привыкли, на одном снимке, затем на другом начала проступать Иви — студийные фотографии, Иви совсем маленькая. Красиво, художественно. Эйлин в белой рубашке прислонилась к белой стене. Взъерошенный Шон.
Мне послышался из кухни его голос, и я поспешно свернула налево, в гостиную, в спасительное столпотворение. Длинная комната, четыре створчатых окна. В дальнем конце закуска, напитки ближе к двери, между приглашенными курсирует филиппинец, в каждой руке по бутылке.
К моему удивлению, среди гостей оказался Фрэнк, старый болтун, — он бросил на меня хитрый взгляд, как будто я про что-то не знала, а надо бы. На миг мне почудилось, не про нас ли с Шоном, однако Фрэнк никогда не интересовался сексом, он подмечает иные скрытые течения и соглашения, те, что касаются по большей части мужчин, и так сразу не поймешь, о чем это — не футбол, не машины, однако речь идет о выигрыше, хотя и не ясно о каком. Да, я обижена, потому как три месяца спустя Фрэнк получил повышение, обойдя меня, и теперь я знаю, что это был за секрет. Парень безо всяких способностей, единственный талант — быть в курсе.
Я кивнула ему в просвет между бродившими по гостиной телами и машущими руками, и Фрэнк подошел ко мне и неуклюже поцеловал: он уже собирался домой.
— В следующем году в Варшаве, — намекнул он.
Бедный никчемный Фрэнк.
Я слышала, как Шон прощается с ним у двери, и поспешила к столику с напитками — там Шон легко заприметит меня, и не будет нужды здороваться. Пауза, когда он заприметил меня, была очень короткой, но очень многозначительной. Я на него даже не поглядела. Улыбнулась будто самой себе и двинулась прочь от стола.
Некоторые лица показались мне знакомыми — родители девочек, собиравшихся у Меган, только без детей. Мамаши, вырядившиеся в середине дня, выглядели кто страшней войны, а кто на удивление привлекательно и ухоженно.
Тут оказался и Фиахр с беременной женой по имени, кажется, Далия. Странно было встретить ее во плоти, во всем этом изобилии плоти — огромный шар. Она помахала бокалом и спросила:
— Как думаешь, поспособствует? — И пустилась рассказывать, как некая дама отправилась на кинофестиваль в Голуэй и поутру проснулась в больнице с жутким похмельем, а рядом в колыбельке — новорожденный. — Она такая: «Чо было-то прошлой ночью? Где это я?»
— Респект, — ответила я.
— Напилась до беспамятства, можешь себе представить. То-то акушеркам радости.
— А они что-то заметили? — поинтересовался Фиахр, трезвый как стеклышко, и обернулся к гостье, которая с визгом подскочила к нему.
Не знаю, какая она обычно, эта Далия, Делия, Дилайла, но на тридцать восьмой неделе беременности она сделалась медлительной и нервной, точно истеричная тыква. Она подтянула меня к себе через бугор своего брюха — буквально подтянула, за грудки, — и зашептала трагически:
— Почему мой муж разговаривает с этой женщиной?
— Что? — растерялась я. — Отпусти меня, пожалуйста.
— Нет, правда, — настаивала она, — он с ней знаком?
Слезы градом катились по ее лицу. Как это вдруг началось?
— Может, поешь что-нибудь? — предложила я, и она сказала:
— А, еда!
Словно о еде и думать забыла.
Я усадила ее на диван и принесла полную тарелку: киш, копченую лососину, зеленый салат, картофельный салат с жареным фундуком, какую-то закусь с тертым сельдереем, кусочки дичи с начинкой из сосисок и красную капусту, гвоздичную, рождественскую. Не покупное, отметила я, сами все приготовили.
— Немножко смешалось, — извинилась я.
— Да ладно, — откликнулась она. — Не беда.
Мне хотелось убраться подальше от Делии-Дилайлы, но возможности не было. Столь же сильным оказалось искушение пристроиться рядом, погреться, что ли, и я поддалась этому искушению, но сначала огляделась по сторонам и убедилась, что Шон опять вышел. А может, думала я вовсе не о Шоне, а о Коноре, хотя тот и был далеко.
Жена Фиахра напялила красную футболку поверх джинсов для беременных и маленькое болеро с блестками — по контрасту с обширной грудью чудилось, будто болеро снято с елочной игрушки. Далия пыталась балансировать тарелкой на животе, потом выпрямилась и пристроила ее на коленях, но и это не подошло, и тогда она поставила тарелку на подлокотник дивана и склонилась над ней своим не столь беременным верхом.
— О господи!
Мне послышалось, будто она захныкала, приступив к еде. Жалобный такой хнык. Я отвернулась, но уголком глаза видела, как ее живот раздувается дирижаблем.
— О господи!
То ли волна, то ли тень движения прошла поперек ее живота, и я испугалась — так безотчетно пугаешься при виде паука или мыши. Я невольно уставилась на ее живот, и вот оно снова — словно внутри приподнимается и опускается костлявое плечико, точно кто-то прокладывает себе путь под покровом из латекса, только это не латекс, это живая кожа.
Плечико, а может, и локоть.
— Десерт? — предложила я.
— Боже, да! — ответила она, на меня даже не глянув.
И я ушла, но десерта не отыскала и больше ее не кормила.
Одна из тех вечеринок, где все отказываются от куриной кожи. Сбоку на каждой тарелке оставалась блестящая от меда шкурка с капелькой чили. Я обнаружила этот феномен позднее, когда выносила грязную посуду на кухню, лавируя среди гостей и напевая себе под нос. Посуду я составляла на кухонный столик возле Шона, который прихлебывал спиртное из большой кружки и явно — вероятно — мечтал, чтобы я ушла.
Или чтоб остальные ушли.
— Хорошо провел Рождество?
— Хорошо, спасибо, — ответил он. — А ты?
— Замечательно.
Я-то вовсе не спешила уходить. Мне тут очень даже нравилось.
Возле шведского стола Фиона и мамочки веселились от души. Сплетничали, склоняясь друг к другу, потом откидывались, изнемогая от смеха, прикрывая ладошками рты. О нет! Мимо них скользили гости в поисках выпивки или добавки того и сего. Повсюду стояли мисочки с орехами в глазури и сушеным манго в темном шоколаде. В настоящем черном-черном шоколаде. Процентов 80 по крайней мере.
— Я умерла? Попала на небеса? — вопросила какая-то дама напротив меня, а затем вскинула голову и заорала: — Черт, да мы же с ней вместе учились!
Это насчет пластической хирургии. Действительно, у двух или трех дам был озадаченный вид, который придает лицам ботокс: вроде как чего-то чувствую, а что — не пойму. Одна перекачала губы до такой степени, что не могла толком пить из бокала.
— Дайте ей соломинку! — распорядилась ее одноклассница и сосредоточилась на вишневом бисквите, рассеянно потирая кожу на горле.
У дальней стены я заприметила кое-кого с телевидения и жуткого придурка из «Айриш таймс». Ну точно, Эйлин тоже работает, теперь я припомнила, вроде бы она администратор колледжа, вот откуда эти университетского облика типы в странных нарядах — расселись по стульям и взирают на собрание рыбьими глазами. Мужчины из Эннискерри предпочитали стоя обсуждать недвижимость: комплекс с тремя бассейнами в Болгарии, целый ирландский квартал в Берлине. Шон не столько обрабатывал гостей, сколько играл с ними. Бродил по комнате, сеял шутки и анекдоты из тех, что долго доходят, оглядывался, когда в спину ему ударял смех.
— Не беспокойтесь, — бросал он через плечо, — утром пришлю вам счет.
И Эйлин от него не отставала. Перехватила меня на пороге кухни, задала кучу интересных вопросов обо мне и моей жизни: «Где ты теперь живешь?» Слегка разгоряченная шампанским — пригубленный бокал в руке, — такая бодрая, жизнерадостная, все у нее под контролем; мне показалось — и я не ошибаюсь, — что я, в рот мне ноги, на собеседовании. На какую должность? Тут не угадать.
