— Не беспокойтесь, — бросал он через плечо, — утром пришлю вам счет.
И Эйлин от него не отставала. Перехватила меня на пороге кухни, задала кучу интересных вопросов обо мне и моей жизни: «Где ты теперь живешь?» Слегка разгоряченная шампанским — пригубленный бокал в руке, — такая бодрая, жизнерадостная, все у нее под контролем; мне показалось — и я не ошибаюсь, — что я, в рот мне ноги, на собеседовании. На какую должность? Тут не угадать.
Наплевать.
Я к тому времени перепила белого вина, на пальце у меня красовался здоровенный перстень, который мама надевала на танцы, с фальшивым камнем — не иначе криптонит. Я могла бы подняться в спальню и оставить на подушке Шона след поцелуя или китайскую сливу — я видела их в деревянной точеной вазе. Задержаться в ванной, осмотреться как следует: стены зеленые, оливковые, ароматические свечи, видавший виды деревянный Будда, надзиравший над всеми испражнениями в этом доме, а может, их благословлявший. Под раковиной — белый решетчатый шкафчик, просвечивают бутылочки. Можно капнуть на себя чуточку духов его жены или запомнить на будущее марку (впрочем, «Белый лен», пфе…). Какие слова написать на зеркале, чтоб проступили, когда на стекло ляжет пар от горячего душа? В какой угол плюнуть? Шкафчики заперты, половицы пригнаны, однако найдется ведь щелочка, где мой приворот сгниет или принесет плоды: Шон, что это за стринги? Как они попали под нашу кровать?
Но черная магия, само собой, может обратиться и против меня.
Комната, где спали супруги, была белой. Разных оттенков белого. Потолок опускался, следуя за скатом крыши, и все раскрашено до ужаса схожими, но принципиально разными оттенками белого. Я термины палитры мало знаю. Дом был не новый, так что поверим, будто Эйлин сделала все согласно последнему писку моды. Скажем, пол — костяного белого цвета, стены — насыщенного белого, гардероб — жуткий предмет мебели, который приобретается вместе с завитушками и гирляндами, — свинцовые белила, и доминанта — до хруста белые простыни и кипень покрывала на кровати шириной в пять футов.
Как мало у них вещей.
Этому, кажется, я больше всего позавидовала. Ни халатов на крючке, ни тапок под кроватью.
Я толкнула боковую дверь, и за ней открылась ванная: встроенные шкафчики, точечный свет, большая душевая кабина с плоской розеткой на дне — как дно корзины — и другой душ, маленький, в стене на уровне бедра.
Кто способен расстаться со всем этим?
Я вернулась на площадку и прислушалась.
Внизу все так же шумели, а я была окружена тишиной, в мертвой точке циклона. В гостевой комнате на кровати ждет хозяев темная груда плащей. По другую сторону — лавандовое сияние детской, в сумерках почти что ультрафиолет. Еще одна идеальная комната. Ловец снов на окне, узкая белая кроватка. Дверь была открыта, прокрадываться не пришлось. Я высматривала что-то конкретное, пошлое или умилительное, знак присутствия реальной девочки, какие-то наросты на ровной поверхности, — скажем, моя племяшка плотно заклеила дверь своей комнаты картинками с динозаврами, и у родителей не хватило сил их отодрать. А здесь — ничего. То есть ничего такого, что я могла бы с ходу заметить. Я ж только глянула.
Я уже собралась уходить, и тут раздался какой-то звук — тихий, но жуткий, горловой, и сразу же оборвался. Звук явно человеческий, но такой, будто за дверью тихо и покорно издыхает кошка. Я двинулась было прочь, но вспомнила, что у ребенка бывают припадки, и застыла на месте, соображая, как лучше поступить, а слабое, прерывистое мяуканье все продолжалось. То громче, то тише. Снова громче, снова тише.
Она пела, вот оно что. Не приступ, а песня. Успокоившись, я приоткрыла дверь пошире. Точно, сидит на полу, закрыв полголовы огромными наушниками, подпевает.
Едва завидев меня, Иви стащила наушники. Даже попыталась спрятать их за спину.
— Все в порядке, — сказала я. Господи, ну и семейка!
— Мама не одобряет, — ответила она.
— Ясно.
— Говорит, я выгляжу глупо, когда так делаю.
— Неужто? — эдаким бодрячком удивилась я.
— Вы себе даже не представляете, — сказала она заговорщическим тоном, как собрат собрату. Типа: «С чем только мне не приходится мириться».
Я рассмеялась.
— Что делал слон, когда пришел Наполеон? — поинтересовалась я.
— И что же?
— Ел траву.
Она закатила глаза.
— Лет-то тебе сколько?
— Типа — скоро десять?
— Ничего, — утешила я. — Это ненадолго.
— Вы за своим плащом пришли?
— Нет пока, — ответила я.
— Он в комнате au pair,[17] — сообщила она и вскочила, чтобы все-таки меня проводить.
К счастью, тут на второй этаж поднялись другие гости, которым действительно понадобилась их одежда. Трое мужчин массивными спинами перегородили площадку от перил до стены. Я подождала, пока они разберутся, потом проскользнула вниз.
Пока меня не было, вечеринка переключилась на другую скорость. Этот момент никогда не удается уловить, но он бывает всегда: неловкость вдруг перерастает в общую дружбу. Очень люблю этот час. Пьющие уже выпили больше, чем надо, а те, кто за рулем, скукожились и отошли на второй план. Я прихватила очередной бокал белого и поплыла по комнате на восхитительной волне шума, пока не врезалась в моего зятя, который проорал мне, что жил три года на самых что ни на есть старомодных антидепрессантах, пока не повстречался с моей сестрой.
— Чтоб хоть немного пригасить, понимаешь?
Нет, не поняла. Мой зять — инженер. Переживает лишь за безопасность строительных объектов, а про остальные его переживашки я предпочла бы ничего не знать, благодарю покорно.
— Подсел основательно, — продолжал он. — Три года, можешь себе представить?
— Попытаюсь.
Мимо проходил Шон с бутылкой вина.
— Ты пьяна? — шепнул он мне.
— Не очень.
— Черт побери, а почему? — прибавил он громкости и плеснул белого мне в бокал. Затем подбавил и Шэю: — Шэй, она же родственница!
— Оставь! — миролюбиво отмахнулся Шэй.
— Что? Думаешь, тебе досталась лучшая? — спросил Шон. Затем обернулся и подмигнул мне.
Занятная тактика: флиртовать, когда в этом уже нет надобности. Некоторая логика тут присутствовала, хотя в глазах Шона мне и померещился отсвет безумия.
Иви вышла к гостям. Я видела, как она переминается с ноги на ногу перед каким-то университетским типом. Старикашка вытянул руку, ухватил девочку щепотью за блузку.
— Иди-ка сюда.
Мне вдруг захотелось, чтобы ради ребенка мы все протрезвели. Лет-то тебе сколько? Она вертелась, извивалась, и ей вроде бы все это нравилось. Хотя и страшновато было оставаться на виду стольких взрослых (они все ничего не стоят, хотела я крикнуть ей, они вовсе не крутые), она улыбалась и закатывала глаза, пока мать не пришла ей на выручку. Эйлин обняла Иви за плечи, и девочка, поднырнув под ее руками, легко просочилась сквозь толпу, оставляя кильватерный след приподнятых стаканов.
Всякий раз, когда я взглядывала на ее отца, я видела, как он флиртует с какой-нибудь дамой. Флирт его казался невинным, потому что Шон невысок. Когда он подавался вперед, заигрывая с женщиной или заводя разговор посерьезнее с ее мужем, это казалось дружеской шалостью. Но он делал это непрерывно, вот на что я обратила внимание. Обнимал каждую собеседницу за талию, согревал своим теплом.
Не может быть, чтобы я ревновала. При таких обстоятельствах — это ведь было бы глупо?
Да и законная жена вроде ничего не имела против.
Мы с ней снова столкнулись в прихожей, когда Фиона собралась домой и поднялась организационная суета.
— Ой, только ты не убегай!
Она коснулась моей руки. Можно было подумать, что она — так сразу верного слова и не подобрать, — что она привязалась ко мне. Как будто я, сама того не зная, пробуждала в ней тоску узнавания и надежду.
— Шон может потом тебя проводить. Проводишь, Шон?
— А, что? — Он стоял в гостиной спиной к нам.
— Проводишь сестру Фионы?
— Что?
— Не беспокойся, — сказала я. — Я уже сказала Фионе, что поеду в город с Фиахром.
Фиахр и его пухлый цветочек никуда не торопились. Для них это последняя вечеринка, они бы, дай им волю, и пижамы с собой прихватили. Женушка уже прикорнула разок на диване, проснулась и хотела еще.
С порога я помахала сестре и зятю и, глядя, как они растворяются в проселочной темноте, пожалела, что осталась. Я смотрела им вслед, пока они не дошли до ворот: Фиона, миниатюрная рядом с массивным Шэем, ухватила его за руку. Я же повернулась к Эйлин и заявила:
— Эти манго в шоколаде следовало бы запретить законом!
Я отошла к Шону и Фиахру, стоявшим над спящей Далией.
— Первый год — о сексе забудь, — бурчал Фиахр в свой бокал. — Ведь так говорят?
