Она была права в том, что вокруг нас звучала сплошная английская и американская речь, а персонал, видимо, давал нам то, что мы ожидали.
Но еда, когда ее принесли, оказалась превосходная, с большим количеством соли и сливочного масла, что делает ресторанную еду такой вкусной; мы выпили немного больше вина, чем следовало, и достаточно коньяка, чтобы я забыл на время о желании моей жены двигаться дальше. Мы так развеселились к тому времени, когда вернулись в наш крошечный номер, что с легким удивлением, которое почему-то в последнее время стало неотъемлемой частью того, что произошло, мы занялись любовью.
Чужая сексуальная жизнь – все равно что чужой отпуск: ты радуешься, что кто-то хорошо провел время, но тебя-то там не было, и тебе вовсе не хочется смотреть их фотографии. В нашем возрасте излишние подробности утомляют, а в том, что касается секса, возникает и проблема выбора слов. Научная лексика при всей своей медицинской точности на самом деле не передает головокружительной напряженности и т. д. и т. п., и мне бы хотелось избежать сравнений или метафор – долина, орхидея, сад, все в таком же духе. Разумеется, я также не намерен использовать весь набор бранных слов. Поэтому не буду вдаваться в детали, только скажу, что все получилось очень хорошо для обеих сторон и закончилось ярким чувством самодовольства, как будто мы убедились, что все еще способны сделать кувырок вперед. После мы лежали, переплетя конечности.
«Переплетя конечности». Откуда я это взял? Возможно, из какого-то романа, подсунутого женой. «Они уснули, переплетя конечности».
– Как молодожены, – сказала Конни совсем рядом с моим лицом и рассмеялась, как это умела делать только она, так что смеялись даже глаза с лучиками морщинок, а на меня вдруг накатила невыразимая печаль.
– Нам ведь всегда было хорошо, правда?
– Что ты имеешь в виду?
– Эту… сторону наших отношений.
– Правда. Ты сам знаешь. А что?
– Мне сейчас пришло в голову, что однажды ночью мы сделаем это в последний раз, только и всего.
– О Дуглас, – она расхохоталась, уткнувшись лицом в подушку, – ну вот, ты опять все испортил.
– Меня сейчас осенило.
– Дуглас, с каждым когда-нибудь это случается.
– Знаю, но с нами это произойдет несколько скорее, чем ожидалось.
Она поцеловала меня, скользнув рукой за шею знакомым жестом.
– Можешь не беспокоиться. Я вполне уверена, что это не был последний раз.
– Ну хоть что-то.
– Я предупрежу, когда будет последний раз. Прозвоню в колокол. Надену саван, и мы сыграем похоронный марш. – (Мы поцеловались.) – Даю слово: когда будет последний раз, ты узнаешь.
Когда мы впервые занялись любовью, это было совсем другое дело. Я снова опущу подробности, но если бы мне пришлось обойтись одним словом, то я выбрал бы «потрясающе», и хотя Конни, безусловно, подобрала бы слово получше, мне хочется думать, что она бы со мной согласилась. Что, наверное, удивит других. Не хочу хвастаться, но я всегда отличался в лучшую сторону в этом отношении, чем можно подумать. Во-первых, я пылкая натура, а в то время я много играл в бадминтон, поэтому был в довольно приличной форме. Кроме того, важно помнить, что Конни все еще находилась под воздействием определенных искусственных стимуляторов, и я готов признать, что это тоже был немаловажный фактор. Между нами пробежала искра, если угодно. Однажды я заметил, что Конни не отвела бы меня к себе домой, будь она трезвой. Вместо того чтобы отрицать, она рассмеялась.
– Ты, вероятно, прав, – сказала она. – Еще одна причина «Просто сказать: НЕТ»[14].
Мы подошли к непритязательному строению террасной застройки за Уайтчепел-роуд незадолго до четырех утра. С тех пор этот район стал достаточно модным, и, возможно, Конни и ее друзья немало этому поспособствовали, заронив первое зерно, но в то время для такого типа, как я, это была терра инкогнита. Мы находились далеко от сетевых баров и пиццерий Хаммерсмита, Патни и Баттерси, почти пригородных районов, где проживало большинство моих друзей и коллег.
– Здесь в основном обитают выходцы из Бангладеш с небольшой примесью старого Ист-Энда. Мне здесь нравится. Таким когда-то был весь город, прежде чем его наводнили яппи. – Она открыла дверь.
Интересно, меня пригласят?
– Что ж… пожалуй, я пойду, – сказал я, пожав плечами, и Конни рассмеялась:
– Почти четыре!
– Я подумал, что пройдусь.
– Обратно в Балхем? Не глупи, входи.
– Я уверен, тут где-то ходит ночной автобус. Мне бы только добраться до Трафальгарской площади, там я пересяду на семьдесят седьмой…
– Ради всего святого, Дуглас, – рассмеялась она. – Для доктора наук ты чрезвычайно плохо соображаешь.
Я тоже рассмеялся:
– Я не хотел ничего предполагать.
– Только ослы вроде нас с тобой предполагают. – Потом она наклонилась, обняла меня за шею одной рукой и крепко поцеловала. И это… это было тоже потрясающе.
Я попал в организованный хаос, где каждый дюйм стены закрывали репродукции, открытки, афиши музыкальных групп и клубов, фотографии и эскизы. Мебель отличалась эклектичностью: церковная скамья со спинкой, школьные стулья, огромный угловой диван, обитый светлой кожей и частично похороненный под отвергнутой одеждой, журналами, книгами, газетами. Я увидел скрипку, бас-гитару и набитое чучело лисы.
– Я буду водку! – прокричала из кухни Конни; я не осмелился поинтересоваться, как выглядит кухня. – Но льда в доме нет. Хочешь водки?
– Разве что чуть-чуть, – ответил я.
Она появилась с напитками, и я заметил, что где-то по пути она освежила губную помаду, и от этого тоже мое сердце запело.
– Как видишь, здесь недавно была уборка.
Я взял свой стакан:
– О, даже со свежим лаймом.
– Ну да! Так изысканней, – сказала она, вгрызаясь в дольку. – Как в клубе «Тропикана».
– Здесь есть твои картины?
– Нет, их я держу под замком.
– Я бы хотел посмотреть. Твою работу.
– Может быть, завтра.
Завтра?
– Где Фрэн?
Она многое успела рассказать мне о Фрэн, с которой снимала квартиру и которая, как все соседки, так уж издавна повелось, была «абсолютно чокнутой».
– У своего дружка.
– Ясно.
– Здесь только ты и я.
– Ладно. А как ты себя чувствуешь?
– Немного лучше. Прости, что впала в бред. Зря я приняла ту пилюлю, это была плохая идея. Но я благодарна, что ты со мной остался. Я нуждалась… в отрезвляющем присутствии.
– А теперь?
– Теперь я чувствую себя… прекрасно.
Мы улыбнулись.
– Так что, я буду спать на кровати Фрэн? – спросил я.
– Очень надеюсь, что нет. – Она взяла меня за руку, и мы снова поцеловались.
Я почувствовал вкус лайма и жвачки. По правде говоря, жвачка по-прежнему была у нее во рту, в иное время подобное обстоятельство вызвало бы у меня резкое неприятие.
– Прости, это отвратительно, – рассмеялась она, вынимая жвачку.
– Мне все равно, – ответил я.
Она приклеила кусок жвачки к дверному стояку. Ее рука легла мне на спину, а моя – на ее бедро, поверх платья, а потом и под ним. Я остановился, чтобы перевести дыхание.
– Я вспомнил, как ты сказала, что ничего не выйдет.
– Я передумала. Это ты заставил меня передумать.
– Неужели из-за батарейки на лимоне? – спросил я, а она рассмеялась прямо во время поцелуя. О да, я так и сыпал шутками.
– Моя спальня – район бедствия, – заявила она, отстраняясь. – Буквально и фигурально.
– Мне все равно, – ответил я и последовал за ней наверх.
Ну как, я кажусь необычайно обходительным? Быть может, сдержанным и невозмутимым? А все дело в том, что сердце мое словно хотело выпрыгнуть из грудной клетки – и вовсе не от радостного возбуждения, хотя все происходящее щекотало мне нервы, а от чувства, что наконец, наконец-то в моей жизни случится что-то хорошее. Я чувствовал приближение перемен, и больше всего мне хотелось, чтобы в моей жизни настали перемены. Интересно, у меня есть еще шанс почувствовать подобное? Или такое случается с нами лишь однажды?
39. Краткая история искусства
Наскальная живопись. Глиняная, затем бронзовая скульптура. Потом в течение примерно 1400 лет люди ничего не рисовали, кроме смелых, но примитивных картин, изображающих Деву Марию с Младенцем или распятие. Какой-то умник понял, что предметы на расстоянии выглядят меньше, после чего изображения Девы Марии и распятия несказанно улучшились. Внезапно все стали хорошо рисовать руки и лица, а скульпторы стали работать с мрамором. Начали появляться толстые херувимчики, повсюду любители искусства сходили с ума по домашним интерьерам и изображению женщин у окна, занимающихся рукоделием. Мертвые фазаны и виноградные кисти, все в мельчайших деталях. Херувимы исчезли, а их место заняли воображаемые идеализированные пейзажи, затем портреты аристократов в седле, затем огромные полотна с изображением битв и кораблекрушений. После чего снова обратились к женщинам, возлежащим на диванах или вылезающим из ванны, на этот раз слабо осве щен ным и менее детализированным, потом огромное количество винных бутылок и яблок, потом балерины. В картинах появилась «определенная размытость» – искусствоведческий термин, – так что они едва напоминали то, что изображали. Кто-то поставил свою подпись под писсуаром, и все сошли с ума. Аккуратные квадраты основных цветов сменились огромными прямоугольниками эмульсии, затем пошли в ход банки из-под консервов, после чего кто-то взял в руки видеокамеру, кто-то другой налил бетона, и вся махина безнадежно распалась в нечто непонятное, где каждый волен делать что захочет.
