32. В нашей просоленной спальне полно чужих лошадей
Планируя нашу поездку, я первоначально подошел к этому делу с размахом, не жалея средств, потом, однако, их подсчитал и решил применить политику «удобства без излишеств». Именно поэтому мы оказались в отеле «Bontemps», что переводится, а может быть, и нет, как отель «Хорошие времена», 7-й округ. Номер 602 явно возник в результате пари на определение наименьшего пространства, куда поместится двуспальная кровать. Вульгарную латунную раму, должно быть, собирали внутри, подобно модели корабля в бутылке. При ближайшем рассмотрении наш номер также оказался репозиторием отдельных лобковых волос со всей Европы.
– Я бы предпочла шоколадку на подушке, – сказала Конни, сметая их.
– Возможно, это волокна с ковра, – предположил я с надеждой.
– Да они повсюду! Можно подумать, пришла горничная с мешком и рассыпала их по комнате.
На меня внезапно нахлынула усталость, я повалился на кровать, а Конни присоединилась ко мне, и с покрывала раздался статический разряд, словно от генератора Ван де Граафа.
– Почему мы выбрали это место? – спросила Конни.
– Ты сказала, что отель причудливо выглядит на веб-сайте. Посмотрела картинки и рассмеялась.
– Теперь мне уже не смешно. О боже! Прости.
– Нет, моя вина. Нужно было лучше искать.
– Ты не виноват, Дуглас.
– Я хочу, чтобы все было как надо.
– Все прекрасно. Мы попросим, чтобы пришли и заново убрали номер.
– Как по-французски «лобковые волосы»?
– Я до сих пор не знаю. Мне никогда не попадалось это выражение. Во всяком случае, редко.
– Я бы сказал: «Nettoyer tous les cheval intimes, s’il vous plaît»[12].
– Cheveux. «Cheval» означает «лошадь». – Она взяла меня за руку. – Ладно. Все равно мы здесь долго не пробудем.
– Это место ночевки.
– Совершенно верно. Место ночевки.
Я сел на кровати:
– Тогда, пожалуй, нам пора идти.
– Нет, давай закроем глаза. Вот так. – Она положила голову мне на плечо, наши ноги свешивались с края, как с берега реки. – Дуглас!
– Мм?
– Я о том… разговоре.
– Хочешь обсудить сейчас?
– Нет-нет, я хотела сказать, что мы в Париже, день прекрасный, мы вместе одной семьей. Давай не будем говорить об этом. Давай подождем до конца отпуска.
– Ладно. Я согласен.
Примерно так осужденному на казнь, получающему свою последнюю трапезу, напоминают, что хотя бы чизкейк вкусный.
Мы вздремнули. Через четверть часа пришла эсэмэска от сына из соседней комнаты и разбудила нас; он сообщал, что намерен «заниматься собственными делами» до ужина. Мы сели, потянулись, потом почистили зубы и ушли. У стойки администратора я заговорил на французском, изобилующем таким большим количеством ошибок, догадок и неверно произнесенных слов, что это получился почти новый диалект; я поставил в известность дежурного клерка, что я сокрушен, но в нашей просоленной спальне полно чужих лошадей, после чего мы шагнули в Париж.
33. À la recherche du temps perdu
[13]
Конни все смеялась, пока мы переходили из Седьмого округа в Шестой по солнечной стороне улицы Гренель.
– Где, скажи на милость, ты учил французский?
– Я его вроде как сам придумал. А что не так?
– Всё – слова, произношение, синтаксис. Ты совершенно запутался во всех этих «кескесэ». «Что это возможно что это такси в отель отвезти нас?»
– Наверное, я не изучал язык, как ты…
– Я не изучала его! Я училась на слух, у французов.
– У французских парней. Девятнадцати лет.
– Совершенно верно. Я выучила «не так быстро» и «ты мне нравишься, но как друг». Я выучила «можно сигаретку?» и «обещаю, что буду тебе писать». Ton cœur brisé se réparera rapidement.
– Что означает?..
– Твое разбитое сердце скоро залечится.
– Полезные выражения.
– Полезные, когда тебе двадцать один. Сейчас от них толку мало, – сказала она, и это последнее замечание повисло на секунду в воздухе, так мы достигли Сен-Жермен.
Когда мы с Конни впервые здесь оказались (в те дни мы упоминали о «грязных выходных» без всякой иронии), у нас голова кружилась от Парижа, мы пьянели от красоты города, мы пьянели друг от друга, а кроме того, довольно часто, были пьяны в прямом смысле слова. Париж был таким… парижским. Меня очаровывала чудесная непохожесть всего – незнакомые шрифты, название брендов в супермаркете, размеры кирпичей и плит на мостовой. Дети, совсем еще маленькие ребятишки, а так бойко болтают по-французски! Столько сыра, и ни один из них не называется чеддер, а еще орешки в салате. А какие стулья в Люксембургском саду! Сколько в них изящества и элегантности, не сравнить с продавленным шезлонгом. Багеты! Или «французские палки», как я тогда их называл, забавляя Конни. Мы увезли на самолете целые охапки багетов, со смехом запихивая их в ящики над головой.
Но филиал «Боди шоп» одинаков во всем мире, а бульвар Сен-Жермен, как иногда кажется, расположен недалеко от Оксфорд-стрит. Похожесть, глобализация, дешевые туры, обыкновенная усталость притушили наши ощущения от всего иностранного. Город выглядел более знакомым, чем нам хотелось бы, и пока мы шли молча, нам казалось, что потребуется какое-то усилие, чтобы вспомнить, как нам было здесь весело когда-то и как, возможно, еще будет.
– Аптеки! Зачем им столько аптек? – насмешливо поинтересовался я. – Как они все выживают? Судя по их количеству, можно подумать, что в стране постоянная эпидемия гриппа. У нас на каждом углу продают телефоны, у французов – лекарства!
Она по-прежнему молчала. Пересекая боковую улочку, я заметил, что в канавах быстро течет вода, а стратегические трубы заблокированы мешками с песком. Меня всегда поражало именно это новшество в городской гигиене, видимо присущее только Парижу.
– Они как будто спускают воду из огромной ванны, – сказал я.
– Да, ты так говоришь каждый раз, когда мы сюда приезжаем. Насчет аптек тоже.
Разве? Я даже не сознавал, что говорил это прежде.
– Как по-твоему, сколько раз мы здесь бывали?
– Не знаю. Пять или шесть.
– Назовешь все?
Конни задумалась, нахмурившись. У нас обоих в последнее время ухудшается память, усилие, с которым мы вспоминаем какое-то имя или случай, становится почти физическим, от него устаешь, как от уборки на чердаке. Особенно часто из памяти ускользают имена собственные. Следующими пойдут наречия и прилагательные, пока не останутся одни местоимения и глаголы в повелительном наклонении. Ешь! Гуляй! Спи! Ешь! Мы прошли булочную.
– Гляди – французские палки! – воскликнул я и подтолкнул ее локтем; Конни не поняла. – Когда мы впервые приехали в Париж, я сказал: «Давай купим несколько французских палок», а ты рассмеялась и заявила, что я провинциал. Я сказал, что так их называла моя мама. Отец считал их варварскими. «Сплошная корка!»
– Похоже на твоего отца.
– Когда мы впервые приехали с тобой в Париж, то купили сразу штук двадцать и повезли домой на самолете.
– Помню. Ты еще ругал меня за то, что я отгрызала горбушки.
– Уверен, что я тебя не ругал.
– Ты говорил, что багеты от этого черствеют.
Мы снова помолчали немного, свернув на юг в сторону Сены.
– Интересно, что затеял Алби? – спросила Конни.
– Дрыхнет, наверное.
– Тогда все в порядке. Это можно.
– Либо дрыхнет, либо пытается понять, почему на подоконнике нет заплесневелых кружек. Наверное, до сих пор в отеле, прожигает сигаретами шторы. Обслуживание номеров! Принесите мне три банановые кожуры и переполненную пепельницу…
– Дуглас, именно для этого мы сюда и приехали, чтобы избежать подобных упреков.
– Знаю. Знаю.
А потом она замедлила шаг и остановилась. Мы находились на улице Жакоб, напротив маленького и несколько обветшалого отеля.
– Смотри. Мы здесь жили, – сказала она, беря меня за руку.
– Ты запомнила.
– Ту поездку – да. Какой у нас был номер?
– На втором этаже, угловой. Желтые шторы. Вон там.
Конни положила голову мне на плечо:
– Наверное, нам следовало поселиться здесь.
– Я думал об этом. Но решил, что будет немного странным: мы ведь теперь с Алби.
– Нет, ему бы понравилось. Ты бы рассказал ему историю, он теперь достаточно взрослый.
Случилось это восемнадцать лет назад.
Приближалась годовщина со дня рождения нашей дочери, а вслед за ней, почти сразу, та, другая годовщина. Я знал, что в эти дни Конни придется трудно. Ее горе, как я успел заметить, накатывало волнами, и, хотя промежутки между гребнями удлинялись, вселяя надежду на то, что однажды наступит день, целый день, когда мы не вспомним о нашей дочери, очередной шторм был неминуем.
