— Фу, как здесь пахнет, вот гадость, — выдавил Барт умирающим голосом.
Это был больничный запах — смесь эфира и дезинфицирующих средств, — который может на весь оставшийся день вогнать в депрессию.
— Успокойся, — повторил Симеон.
Профессор появился точно в назначенное время. Никола Мойвуазену было под сорок. Когда он был спокоен, ему можно было дать лет на десять меньше. Когда выходил из некоторых палат своей клиники — на десять больше. Он сам выбрал для себя коварный фронт, где победы были ненадежны, а поражения жестоки. Ведь все его пациенты только еще начинали жить.
— Симеон? — сказал он, остановившись перед мальчиком.
У него уже было на Морлевана целое досье. От д-ра Шалона он знал, что Симеон сирота и в четырнадцать лет учится в выпускном классе. Братья встали. Мойвуазен мельком взглянул на старшего и рассеянно ему кивнул.
— Меня зовут Никола Мойвуазен, — сказал врач, пожимая руку Симеону. — Я займусь тобой через десять минут. Мне надо позвонить. Ты уж извини, ладно?
— Да, месье… э-э… доктор.
Симеон обычно не затруднялся в выборе слов. Но доктор произвел на него впечатление.
— Мои пациенты называют меня Никола, — сказал врач.
Симеон понял тонкий намек Мойвуазена. Он уже вошел в число пациентов отделения. Он улыбнулся, смиряясь с судьбой. Ровно через десять минут медсестра пригласила их войти.
Кабинет профессора Мойвуазена выглядел как нечто чужеродное в этом больничном мире. Он был просто-таки роскошен. Барт и Симеон устроились в черных кожаных креслах. Профессор отодвинул в сторону пышный букет живых цветов, бросавших вызов зиме, чтобы видеть обоих братьев. Но все его внимание было сосредоточено на Симеоне.
— Я получил результаты анализа крови. Диагноз д-ра Шалона подтвердился. Это лейкемия.
— Значит, я обречен? — спросил Симеон, стараясь держаться так, словно это ему безразлично.
Никола Мойвуазен еще отодвинул букет, как будто отстраняя вопрос.
— Я тоже, — сказал он. — Мы все обречены. На данный момент ты жив.
Он сказал это почти грубо, чтобы сразу преградить дорогу отчаянию.
— У тебя в крови, Симеон, завелись лейкемические клетки, которые вытесняют здоровые кровяные тельца и распространяются, как лесной пожар. У нас есть методы борьбы с этим. Но нужно, чтобы ты нам помогал.
Он вопросительно посмотрел на мальчика. Симеон прикрыл глаза в знак согласия.
— Мы с тобой вместе поставим перед собой цель и будем ее добиваться.
Мойвуазен всегда использовал эту тактику. Юный пациент намечал ближайшую цель — например, справить Рождество дома, — и если профессор признавал ее достижимой, все отделение билось плечом к плечу с больным за осуществление задуманного.
— Есть что-нибудь такое, что ты прежде всего хотел бы осуществить или заполучить? — с таким странным вопросом обратился к мальчику профессор.
— Хочу сдать экзамены на степень бакалавра, — не задумываясь, ответил Симеон.
— Хорошо. Сейчас у нас февраль. Экзамены в конце июня? Та-а-к… Значит, мы имеем в запасе… да, почти пять месяцев.
Профессор в задумчивости оттопырил губы. Он оценивал положение. Пока еще не было достаточно данных, чтобы судить, каковы реальные шансы Симеона. Он снова взглянул на молодого человека, который страшно раздражал его своим жеванием. От этого взгляда Барт окаменел и жевачка прилипла у него к небу.
— Вы сводный брат Симеона?
— М-м-м, — сказал Барт, у которого язык тоже прилип.
— Вы сможете поддержать его? Приносить ему в больницу школьные задания, не давать отстать в учебе?
Бартельми широко открыл глаза.
— Так ведь это он у нас особо одаренный, — сумел все-таки выговорить он, указывая на Симеона.
Профессор Мойвуазен откинулся на спинку кресла, вид у него был недовольный. Он нашарил на столе очки, надел их и устремил на Барта изучающий взгляд. Молодой человек залился краской, и врач отложил очки. Оценка заняла всего две-три секунды. Барт почувствовал себя отброшенным, как эти очки.
— Ну хорошо, — сказал Мойвуазен, больше уже ничем кроме Симеона не интересуясь. — Сейчас мы тебя госпитализируем и сделаем пункцию — возьмем пробу спинномозговой жидкости. С завтрашнего дня начнем лечение. Подробности я тогда и объясню. Соберем в твоей палате общий совет и посмотрим вместе с тобой, получится ли у тебя или нет сдать экзамены в июне.
Симеон улыбнулся, совершенно покоренный. Профессор Мойвуазен устраивает у себя в клинике пау-вау!
— Я еще не сейчас умру? — спросил он как бы в шутку.
— Ты хочешь жить? — спросил Мойвуазен.
— Да.
— До каких лет?
— До восьмидесяти девяти.
— Всего-то? Я думал, у тебя более высокие запросы.
Оба рассмеялись. Когда за Симеоном пришла медсестра, чтобы проводить его на второй этаж, в 117-ю палату, мальчик всем своим существом ощущал покой и доверие. Он разделся и лег, ожидая, когда его позовут делать пункцию.
— Как тебе доктор? — спросил он брата.
— Зашибись, — буркнул Барт.
— Дурак ты все-таки, — сказал Симеон, утомленно прикрыв глаза.
Но тут же снова их открыл.
— Принесешь мне завтра мои учебники? Они у меня в чемодане в приюте. И тетради, и пенал. И задания. И в школу сходи, ладно? Объяснишь все директору, г-ну Филиппу. О’кей?
— Есть, босс, — вздохнул Барт, заранее изнемогая.
Когда за Симеоном пришли, Барт заинтересовался вопросом, что же такое пункция. Потом, почувствовав, что сейчас ему станет дурно, выбросил из головы эти мысли. Симеону такой возможности не представилось. Молодая команда профессора Мойвуазена порой грешила чрезмерным просветительским рвением. Так что один из врачей, хоть и молодой, но уже лысеющий, не без энтузиазма объяснил Симеону, что сейчас у него будут брать пробу спинномозговой жидкости, для чего проткнут кость троакаром («это такой пробойник»), а потом вытянут шприцом немного жидкости.
— Меня усыпят? — спросил Симеон.
— Ни в коем случае, — жизнерадостно ответил врач. — Перед пункцией тебя намажут специальным кремом. Он должен облегчить боль. Если этого будет недостаточно, вдохнешь кислородно-азотную смесь вот из этой маски. Очень помогает.
На самом деле крем ничего не облегчал, а смесь нисколько не помогала. Но надо же было медикам как-то себя успокаивать при процедурах, болезненных для пациента.
— Мама! — заорал Симеон, когда игла Т-образного сечения проткнула кость.
И кусал себе руку, пока к игле подсоединяли шприц и набирали в него спинномозговую жидкость.
— Ну как оно, нормально? — спросил Барт, когда медсестра помогала Симеону лечь.
— Зашибись, — ответил мальчик. — Я пожалуй вздремну, Барт.
Бартельми присел на корточки, склонившись к самому лицу брата.
— До завтра, — шепнул он ему на ухо. — Я принесу твои книжки.
— Вы поосторожнее, месье, существует опасность заражения, — предупредила медсестра.
— А? Он заразный?
Барт поспешно отстранился. У Симеона вырвался слабый смешок.
— Да не я, болван. Ты!
Из-за лейкемии сопротивляемость к инфекциям у Симеона была очень низкой.
— Oh, boy! — облегченно вздохнул Барт.
Пау-вау состоялось на следующее утро прямо в палате. Профессор Мойвуазен, молодой врач, медсестра и санитарка, которым предстояло вплотную заниматься Симеоном, некоторое время просто болтали с ним.
— Ладно, — сказал наконец профессор, взглянув на часы. — Подытожим, что нам известно о твоем состоянии, Симеон. У тебя острая лимфобластная лейкемия. Пусть эти слова тебя не пугают. Чаще всего именно эту форму лейкемии мы здесь и лечим, и у нас очень высокий процент ремиссий. Однако мы стартуем в невыгодном положении, поскольку у тебя не такой уж большой запас сил.
— Вы имеете в виду мою худобу? Она как-то связана с лейкемией, или одно от другого не зависит? — спросил Симеон, не в первый раз удивляя медиков непринужденной грамотностью речи.
— Ты худой, потому что такая у тебя конституция. Но это не должно тебя смущать. У худых людей часто очень высокая сопротивляемость.
— Это точно, — подтвердила добродушная санитарка. — Вот мой Винсент уж до того тощий, а никогда не болеет. Даже насморка не бывает.
— Благодарю вас, Мария, — сказал Мойвуазен с не совсем искренней улыбкой. — Так вот, мы все это обсуждали с Жоффре…
Молодой лысеющий врач, который делал пункцию, кивнул Симеону.
— …и думаем, что ты, пожалуй, сможешь в этом году сдавать экзамены. Во всяком случае, мы — Жоффре, Эвелина, Мария и я — сделаем все, чтобы поставить тебя на ноги к середине июня.
У Симеона слезы навернулись на глаза. Однако он видел, что в этой оптимистической речи возможность окончательного выздоровления не рассматривается. Профессор Мойвуазен вообще избегал слова «выздоровление».
— Барт сегодня принесет мне книги, — сказал Симеон. — Здесь можно будет заниматься?
