Выглядел Кувалдин так же, как и служил, – взъерошенные волосы, нахально-любопытные глаза, нос, цветом и формой напоминающий перезрелую редиску, на щеках угадывалась красная сосудистая паутинка, все это великолепие обрамляла неопрятная рыжая борода.
Выгнать его с флота было невозможно, его нужно было перевоспитывать. Отцы-командиры давно махнули на него рукой, и только неугомонный особист пытался загнать его в рамки приличия. Но даже у него возникали трудности. На сотрудничество Юра не шел, в партии не состоял, на службу забил практически официально, пугать его было больше нечем, а за семью не зацепишься – разведен.
Кувалдин был бесперспективен, а потому – неуязвим.
– Привет, мужики! Первый день на флоте, нужно отметить.
Молодежь напряженно переглядывалась, они уже поняли, кто перед ними.
– Мы бы с радостью, только нет ни копейки, а когда получим, неизвестно.
И это было чистой правдой.
– Да не пузырьтесь вы, я приглашаю. Сегодня в девятнадцать в ресторане «Морской».
Ох, прав был замполит. Когда Юра выяснил в финчасти, что прибывшим лейтенантам начислили подъемные, у него мгновенно созрел коварный план. Деньги немалые, значит, будут держать при себе, а в ресторане, когда нужно будет расплатиться, он скажет, что забыл дома бумажник. Все гениальное просто.
Лейтенанты подумали и решили – если человек приглашает, то почему бы и не сходить. В Севастополе у них ни кола, ни двора, а так хоть вечер скоротать можно.
Ровно в девятнадцать они стояли на улице Ленина рядом с рестораном, подошел Кувалдин.
– Ну что, орлы, вперед? Заказ я сделал, надеюсь, понравится.
Стол был накрыт по высшему разряду, что-то между свадьбой и днем рождения. После третьей рюмки недоверие растаяло и напряжение спало. Допивая вторую бутылку, они уже почти любили его, искренне не понимая, почему начальство так несправедливо к нему относится. Несколько раз Юра отправлял шампанское за столик, где сидели дамы, многозначительно с ними переглядываясь. Было легко и хорошо, время летело незаметно.
Подошел официант:
– Мы скоро закрываемся, возьмите счет.
Юра внимательно посмотрел на итоговую цифру и засунул руку в карман. После недолгой паузы он изобразил недоумение и засунул руку в другой карман. К недоумению добавилась тень тревоги. Он встал со стула и повторил процедуру.
– Неужели бумажник дома оставил? Ну, блин, дела! Мужики, выручайте, я завтра отдам.
Станиславский сказал бы: «Верю!»
Наступила неловкая пауза. Лейтенанты растерянно переглядывались.
– Ну, мужики, вы же подъемные получили!
– Да не получали мы ничего! Подъемные нам начислили, а выдавать будут только завтра.
Сначала появилась милиция, потом комендатура.
Утром замполит дивизиона забрал из комендатуры всю честную компанию. Окинув взглядом балбесов, он изрек:
– Видно, так уж устроен человек. Пока сам дерьмо не понюхает, ни за что не поверит, что оно воняет.
На причале их встречал комдив.
– С почином, товарищи офицеры!
Кувалдина за бесполезностью отпустили, а молодежь драли душевно и протяжно.
Постепенно все устаканилось, утряслось. Лейтенанты разбежались по морям, а Юра отсиживался в штурманских мастерских. Работой его не нагружали, понимая бесполезность этого занятия, к материальным ценностям не допускали и на дежурство не ставили, вдруг пистолет пропьет. Не служба – парадиз!
Но ближе к Новому году Кувалдин о себе напомнил, выменяв казенный хронометр на три бутылки водки. Дело было серьезным, потому как хронометр стоил денег, и оставлять это без последствий было нельзя.
Решили судить Кувалдина судом офицерской чести. Чтобы не портить праздники, суд назначили на февраль.
Наступило утро судного дня – девятое февраля 1984 года, четверг. Ничего особенного, обычный рыбный день. К отделу Гидрографической службы подтягивались офицеры из разных подразделений Гидрографии.
Подсудимый был человеком популярным, и поэтому желающих поприсутствовать было много. Актовый зал забили битком, мест всем не хватило, кое-кто стоял вдоль стен.
Члены суда – все сплошь начальники – сидели за длинным столом лицом к залу. Юра сидел за поставленным сбоку столом, один. Адвокат ему не полагался. Он был абсолютно спокоен и с интересом разглядывал слегка нервничающих членов суда. Дело в том, что этот суд был у него далеко не первый – Кувалдин был рецидивист! Можно сказать, он был офицером в законе!
Первым слово взял председатель суда – он же зам. начальника Гидрографии. Говорил он долго и нудно. Оживлял это тухлое мероприятие сам подсудимый. Периодически вскакивая и распахивая тужурку с малиновой атласной подкладкой, он кричал:
– А судьи кто?!
– Я знаю, я чужой в вашей синагоге!
– Напугали ежа голой жопой!
Цирк продолжался несколько часов, наконец Кувалдину предложили произнести последнее слово. Юра был краток:
– Делать вам нечего, меня воспитывать! Страну просрали, в магазинах пусто, а этим (он ткнул пальцем в членов суда) все по кайфу! Вот уж точно, чем больше говна – тем толще солитеры.
Смысл приговора сводился к следующему. Учитывая то, что партия и руководство Вооруженных Сил требуют от нас бороться за каждого офицера, принято решение не обращаться с ходатайством об увольнении Кувалдина с военной службы, а дать ему еще один шанс на исправление и присвоить звание младший лейтенант.
На причале, в курилке офицеры дивизиона и примкнувший к ним Кувалдин весело обсуждали прошедший суд.
– Ну что, Юра, тебе можно дарить новые погоны?
Сначала Кувалдин хотел сказать, что ничего у них не выйдет и приговор не утвердят, но вовремя остановился. Он сообразил, что получение нового звания, пусть и такого, – это повод, причем с большой буквы «П».
Все с энтузиазмом начали сбрасываться на сабантуй. Неожиданно появился особист:
– Прекратите это скоморошество! Кувалдин, ты что, совсем мозги пропил? И сбрей наконец эту мерзкую бороду!
– Вы же знаете, у меня борода необычная, ее лучше не трогать. Помните, что случилось, когда два года назад инструктор политотдела заставил меня ее сбрить? – многозначительно, с намеком спросил Юра.
* * *
Это была еще та история. Прицепился к нему молодой инструктор политотдела спецчастей с требованием сбрить бороду. Да так прицепился, как будто это стало целью его жизни. Юра ему по-хорошему объяснял, что бороду лучше не трогать, но силы были не равны, инструктор подключил к борьбе с бородой начальника политотдела. Кувалдин сдался. Но перед тем как сбрить, публично заявил, что за последствия будет отвечать инструктор. Юра был так настойчив, что инструктор подумал – может, Бог с ней, с бородой? Но было уже поздно.
Бороду он сбрил, а на следующий день умер Брежнев. Жизнь для инструктора превратилась в ад.
При каждой встрече Кувалдин обвинял его в кончине генсека, при этом он был настолько убедителен, что у инструктора в голове щелкнул какой-то рычажок. Полный раскаяния, он написал рапорт начальнику политотдела о том, что Брежнев умер по его вине. Больше его никто не видел.
* * *
Глаза особиста налились кровью, он перестал себя контролировать:
– Ну ты, Хоттабыч хренов! Если ты сейчас же не сбреешь бороду, я тебя…
Дальше он очень образно и совсем нелитературно объяснил Юре, что он с ним сделает.
Кувалдин ломал комедию по полной. Как римский патриций в сенате, он взмахнул рукой и обратился к офицерам:
– Призываю вас в свидетели. Иду сбривать бороду по приказу этого человека.
Юра ткнул пальцем в особиста и ушел бриться.
Весь вечер по радио и телевидению передавали «Лебединое озеро».
Утром свежевыбритый, благоухающий тройным одеколоном Кувалдин прибыл на службу. На него с опаской косились и сторонились.
– Чего случилось?
Юре молча передали свежую «Правду». Рядом с траурным портретом Андропова он прочитал:
«9 февраля 1984 года в 16 часов 50 минут перестало биться…»
Новость он воспринял, прямо скажем, со смешанными чувствами.
Из рубки дежурного крикнули:
– Кувалдина вызывают в особый отдел!
Настроенный по-боевому, Юра вломился в кабинет особиста:
– Ну что, железный Феликс, допрыгался?!
– Сядьте, Кувалдин, и прекратите паясничать. Забудьте все, что было вчера. Это, между прочим, и в ваших интересах.
– И не подумаю. Какой тут мой интерес? Это вы приказали мне сбрить бороду. Все слышали!
– Да, приказал я, но сбрили вы!
И после паузы добавил:
– И вы это, бриться прекращайте.
Требую записать в протокол
Стране хронически не везло на правителей, вот и Горячов не оказался исключением, нагадил-таки своей перестройкой в души соотечественников. Слово «перестройка» предусмотрительно на английский язык не переводили, а то бы получился какой-нибудь неблагозвучный, прости господи, «дебилдинг». Хотя возможно, что именно как дебилдинг она и затевалась.
