Ознакомительная версия.
Когда мы подъехали к школе, я заметил, что машины Марго на обычном месте нет. Ну, я не удивился, что она опаздывает. Ее друзья не собираются так рано, как мои.
Я пошел к ребятам из оркестра, и Бен как заорет:
— Джейкобсен, мне все это приснилось, или…
Я едва заметно тряхнул головой, и он тут же перестроился:
— Мы с тобой действительно только что вернулись из дикого трипа по Полинезии? Помнишь, как мы на паруснике из бананов плавали?
— Да, вкусный был парусник, — ответил я.
Радар посмотрел на меня и пошел под дерево, в тень. Я направился к нему.
— Я спросил Энджелу, кто мог бы пойти с Беном. Глухо.
Я посмотрел на Бена, который оживленно болтал, не вынимая изо рта мешалочку для кофе.
— Фигово, — сказал я. — Хотя ничего страшного. Мы с ним затусим и устроим марафон в «Восстании» или что-нибудь в том же духе.
Тут к нам подошел и сам Бен:
— Вы что, пытаетесь меня не обидеть? Я ведь знаю, что вы обсуждаете трагическую невозможность найти мне зайку к выпускному.
Он развернулся и двинул к школе. Мы с Радаром направились за ним и, беседуя о чем-то, прошли мимо репетиционной, где среди кучи инструментов сидели ребята помладше и болтали друг с другом.
— Почему ты вообще так хочешь туда попасть? — спросил я.
— Блин, это же самый главный выпускной. Это мой последний шанс стать самым приятным воспоминанием какой-нибудь милой школьной зайки.
Я закатил глаза.
Прозвенел первый звонок, то есть до урока оставалось пять минут, и ребята, как собаки Павлова, побежали кто куда, создавая в коридоре суматоху. Мы втроем стояли возле шкафчика Радара.
— Ладно, а зачем ты звонил мне в три утра и спрашивал адрес Чака Парсона?
Обдумывая, что сказать, я заметил, что в нашу сторону как раз идет сам Чак Парсон. Я ткнул Бена локтем в бок и метнул взгляд на Чака. Оказалось, что он счел оптимальным выходом сбрить левую.
— Ни фига себе, — сказал Бен.
И очень скоро я с грохотом ударился спиной о дверцу шкафчика, а лицо Чака оказалось прямо передо мной — восхитительно безбровое лицо.
— На что пялитесь, уроды?
— Ни на что, — ответил Радар. — Не на твои брови точно.
Чак оттолкнул Радара, долбанул ладонью по дверце возле меня и ушел.
— Это ты сделал? — с сомнением спросил Бен.
— Только никому и ни за что не говорите, — велел я им. А потом добавил: — С Марго Рот Шпигельман.
У Бена аж голос задрожал:
— Ты вчера был с Марго Рот Шпигельман? В ТРИ УТРА?
Я кивнул.
— Вдвоем?
Я кивнул.
— О боже, если у вас что-то было, ты должен рассказать мне все в мельчайших подробностях. Напиши курсовую о сиськах Марго Рот Шпигельман, какие они на вид и на ощупь. Не меньше тридцати страниц!
— А мне — рисунок карандашом с фотографической точностью, — добавил Радар.
— Скульптура тоже сойдет, — сказал Бен.
Радар поднял руку, и я почувствовал, что должен дать ему слово.
— Да, также хотелось бы узнать, не мог бы ты написать сестину о сиськах Марго Рот Шпигельман. Вот тебе шесть слов: розовые, круглые, упругость, сочность, податливые и подушки.
— Лично я считаю, — вставил Бен, — что там обязательно должно быть слово чмок-чмок-чмок.
— Боюсь, я такого слова не знаю, — возразил я.
— Это звук, издаваемый моими губами, когда мое лицо оказывается вблизи сисек какой-нибудь зайки. — И Бен изобразил, что бы он сделал, если бы его голова оказалась вблизи груди девушки, хотя в реальности такое было крайне маловероятно.
— Прямо сейчас, — сказал я, — тысячи тысяч американских девчонок передернуло от ужаса, страха и отвращения, хотя они и не поняли почему. Впрочем, извращенец, скажу тебе, что между нами ничего не было.
— Что и следовало ожидать, — ответил Бен. — Я единственный мужик с шарами, который может дать зайке то, о чем она мечтает, и в то же время единственный, у кого нет никаких шансов сделать это.
— Какое интересное совпадение, — сказал я.
В общем, жизнь шла, как и раньше — только я чувствовал себя более усталым. Я-то надеялся, что после этой ночи все изменится, но этого не произошло — по крайней мере, пока.
Прозвенел второй звонок, и мы поспешили в класс.
* * *
Во время первого урока, математики, я чувствовал невыносимую усталость. То есть я уже проснулся квелым, но сидеть в таком состоянии на математике было просто выше человеческих сил. Чтобы не заснуть, я принялся писать Марго записку — отправлять ее конечно же я не собирался, я просто перечислял те моменты прошлой ночи, которые мне особенно понравились, — но даже при этом я засыпал. В какой-то момент ручка просто перестала двигаться, а поле зрения все сужалось и сужалось, и я попытался припомнить, является ли резкое сужение поля зрения симптомом переутомления. Я решил, что, должно быть, да, поскольку я перед собой ничего не видел, кроме стоявшего у доски мистера Джиминеса, ни на что другое внимания уже не хватало. Так что, когда учитель назвал меня по имени, меня это шокировало, потому что в моей вселенной он стоял и писал что-то на доске, а как так получилось, что я его и вижу и слышу одновременно, я понять не мог.
— Да? — спросил я.
— Ты слышал вопрос?
— Да? — снова спросил я.
— И ты поднял руку, потому что хотел ответить?
Я посмотрел на себя — рука действительно была поднята, но я не понимал, как это произошло, я даже едва понимал, как это исправить. Но, приложив значительные усилия, я смог приказать руке опуститься, и когда она справилась с заданием, я наконец произнес:
— Я просто хотел в туалет отпроситься.
Он ответил:
— Иди.
И тогда кто-то еще поднял руку и принялся отвечать на какой-то вопрос о каком-то дифференциальном уравнении.
Я дошел до туалета, умылся, потом наклонился поближе к зеркалу и посмотрел на себя. Глаза были красными, и с этим ничего нельзя было поделать. А потом мне в голову пришла блестящая идея. Я зашел в кабинку, опустил крышку на унитазе, сел, прижался к боковой стенке и уснул. Спал я около шестнадцати миллисекунд, а потом прозвенел звонок на второй урок. Я встал и пошел на латынь, потом на физику, потом наконец настал четвертый урок — время обеда — я пошел в столовку, нашел Бена и сказал:
— Мне надо поспать или что еще, не знаю.
— Пойдем обедать в наш ЗПЗ, — ответил он.
ЗПЗ — это пятнадцатилетний «бьюик», на котором по очереди отъездили все старшие братья и сестры Бена, особой аккуратностью не отличавшиеся, и на тот момент, как «бьюик» попал к нему, он более чем наполовину состоял из клейкой ленты и шпатлевки. Полное имя тачки звучало так: «Загнали, а Пристрелить Забыли», но мы сократили его до ЗПЗ. Работал ЗПЗ не на бензине, а на неисчерпаемом топливе, называющемся «человеческая надежда». Садишься на обжигающе горячее виниловое сиденье и начинаешь надеяться, что тачка заведется, потом Бен поворачивает ключ, мотор делает пару оборотов, как выброшенная на берег рыба — последние тщетные рывки умирающего создания. Тогда ты надеешься сильнее, мотор проворачивается еще несколько раз. Ты напрягаешься изо всех сил, и наконец, все получается.
Бен завел ЗПЗ и включил кондей на полную. Три из четырех окон не открывались вообще, но кондиционер морозил прекрасно, хотя первые минуты из воздуховодов хлестал горячий воздух, смешиваясь с таким же горячим, да еще и затхлым воздухом в самой машине. Я максимально откинул пассажирское сиденье, оказавшись практически в горизонтальном положении, и рассказал другу все: про то, как у окна появилась Марго, про «Уол-март», про месть, про «СанТраст», про то, как мы не в тот дом вломились, про «Морской Мир», про мне-будет-не-хватать.
Бен даже не перебил ни разу — в этом он был хорошим другом, но когда я закончил, он сразу же перешел к тому, что интересовало его больше всего.
— Погоди, что насчет Джейса Ворзингтона — насколько он маленький?
— Ну, он, наверное, еще и от волнения скукожился, но карандаш — знаешь, что такое? — спросил я.
Бен кивнул.
— С резиночкой на конце видел?
Он снова кивнул.
— Вот когда что-то напишешь, а потом сотрешь резиночкой, от нее на бумаге остаются крошки.
Бен кивнул.
— В общем, я бы сказал, что он в длину, как три такие крошки, и одна в ширину.
Бен от людей вроде Джейсона Ворзингтона и Чака Парсона довольно натерпелся, так что я посчитал, что он вправе теперь порадоваться. Но он даже не засмеялся. Он был просто в шоке и сидел, легонько качая головой:
— Вот же она зараза!
— Знаю.
— Такой человек, что может погибнуть трагической смертью в двадцать семь, как Джимми Хендрикс или Дженис Джоплин, а если и перерастет этот возраст, то ей, наверное, впервые в истории человечества дадут нобелевку за крутость.
Ознакомительная версия.
