— Нет.
— А как насчет прощения? — насмешливо спросил Иванов.
— Да не о том речь! Прощать надо проигравших. А хозяевам жизни, — Александр кивнул на ввалившихся в курилку дедов, — наше прощение к этому месту…
Он проводил Иванова до вездехода, подождал, пока тот забросит в кабину вещмешок, ежась на лютом морозе.
— Ну, давай, — сказал Иванов, — Держись здесь.
— Ты за меня не волнуйся, — Александр поднял сжатый кулак…
Белка сидела в длинном больничном коридоре на клеенчатой кушетке. Иванов в халате поверх кителя подошел, сел рядом.
— Спит, — сказала Белка. У нее были запавшие глаза с синевой вокруг, — На морфии держат.
— Что там?
— Рак матки. Неудачный аборт.
— Ты давно здесь?
— Вчера утром.
Они молчали, сидя рядом, откинувшись спиной к стене. Из палаты выглянула медсестра.
— Петуховы? Буквально две минуты…
Мать лежала у самой двери, укрытая одеялом до подбородка, седые свалявшиеся волосы были разбросаны по подушке. Белка и Иванов остановились на пороге. Мать медленно перевела на них тусклые глаза. Старушечье лицо ее, обтянутое сухой желтой кожей, вдруг мучительно исказилось, по глубоким морщинам покатились слезы. Она отвернулась, насколько могла, с трудом вытаскивая руки из-под одеяла. Прикрыла лицо и снова обернулась, поверх тонких костлявых пальцев жадно глядя на детей.
Белка подошла, присела на край кровати, взяла ее за руку.
— Вот… — виновато, беспомощно сказала мать.
— Все будет хорошо, мам… Я говорила с врачом, все будет нормально. Завтра станет лучше, честное слово, он так сказал. Ты только не плачь, мам… — торопливо говорила Белка, размазывая слезы по щекам.
Другие больные в палате старательно смотрели в стороны, медсестра деловито поправляла капельницы.
Мать тянулась слабой рукой к халату, висящему рядом на стуле.
— Там…
— Что, мам?
— Ключ…
Белка вынула из кармана халата ключи, показала ей.
— Вы не ждите здесь… Возьми там… что надо…
— Все будет хорошо, мам. Я тебя в Москву заберу, я там договорилась… Мы с Олежкой тебя заберем отсюда.
Мать, склонив голову, пыталась заглянуть ей за спину — Белка загораживала ей сына. Алла вскочила, и мать с той же цепкостью, с которой держала ее руку, впилась взглядом в Иванова, по-прежнему стоящего у двери.
— Иди сюда, — негромко сказала Белка. — Подойди.
Иванов, не двигаясь, молча смотрел на мать.
— Иди сюда! — взвизгнула Белка.
— Всё-всё-всё, — медсестра быстро оттеснила ее от кровати, — Завтра придете… Они завтра придут, не надо волноваться…
Алла стремительно вышла из больницы, Иванов брел следом. Сестра остановилась у серебристой «восьмерки», Иванов зашел с другой стороны, ожидая, пока она справится с замком.
— В кого ж ты уродился… такой урод?! — Белка распахнула наконец дверцу, завела мотор и рванула с места.
Иванов посмотрел ей вслед, сунул руки в карманы шинели и пошел в другую сторону. Был зимний вечер, тут и там в толпе прохожих мелькали спеленутые веревками елки.
«Восьмерка» обогнала Иванова и встала у тротуара. Он сел в машину.
— На сколько тебя отпустили? — не глядя на него, спросила Белка.
— Пять суток.
Белка развернулась.
— Чья это машина? — спросил Иванов.
— Одного человека…
Они вошли в квартиру. Алла включила свет, открыла комнату матери. Из соседней комнаты вышла женщина, оглядела их.
— Налетели, воронье… Живая никому не нужна была, а тут явились, — с ненавистью сказала она и прошла на кухню.
— Чего это она? — спросил Иванов.
— За комнату боится. Комната им отойдет.
В комнате был беспорядок — мятая несвежая постель со сползшим одеялом, недопитый стакан чаю на стуле рядом, разбросанное женское белье. Белка быстро прибрала, открыла шкаф, вынула стопку чистых простыней.
Иванов прошелся по комнате. Он не был здесь восемь лет. Все осталось по-прежнему, только казалось удивительно маленьким. Он взял фотографию из-за стекла серванта: он с Белкой в школьной форме с цветами — последнее фото перед детским домом…
…Сервант, огромный, как заколдованный замок, навис над Олегой. На потолке — круг света от настольной лампы, а по углам комнаты — таинственные тени. Белка в трусах и майке, поджав под себя босые ноги, накалившись грудью на край стола, старательно пишет в тетради, поглядывая в учебник.
— А где мама?
— Мама на дежурстве. Спи, — не оборачиваясь, отвечает Белка.
— Я боюсь.
— Чего ты боишься, глупенький? — Белка перелистывает страницу и снова пишет, высунув от усердия кончик языка.
— Волк придет.
— Не придет — я же здесь.
— А вдруг придет?
— А я ему скажу: «Уходи отсюда, волк!» — не отрываясь от тетради, говорит Белка. Проверяет, подправляет букву. — «Уходи отсюда вон! Не трогай нашего Олежку!»…
В утренних сумерках Алла нашарила ногами тапочки у кровати, накинула куртку и выскользнула в коридор, где заливался телефон.
Вернулась, села на кровать, сказала:
— Все…
На городском кладбище, в дальнем конце его, у каменной стены могильщики быстро, умело и равнодушно выровняли могилу. Трое женщин и мужчина — видимо, представители месткома, дождавшись окончания процедуры и выдержав необходимую паузу, попрощались с Белкой и Ивановым, исподволь с любопытством разглядывая их. Мужчина пожал Иванову руку.
Заплаканная Белка расплатилась с могильщиками.
Брат и сестра постояли еще — за каменной невысокой оградой шумела улица, проезжали по проводам штанги троллейбусов — и тоже пошли к выходу…
В квартире чиновник из ДЭЗа прикладывал веревочку к косяку, готовясь опечатать комнату. Рядом стояла соседка, она злорадно усмехнулась, увидев Иванова и Белку.
— В чем дело? — спросила Белка.
— Так положено, — чиновник достал печать, подышал на нее. — На право наследования подадите в установленном порядке.
— Вещи я хотя бы могу взять? У меня документы в сумке!
Иванов молча отодвинул чиновника и оторвал веревку.
— Молодой человек!.. Я милицию вызову!..
Белка забросила на плечо сумку, положила в карман забытые на столе сигареты, быстро оглянулась и вытряхнула из шкатулки в ладонь сережки и кольца. Иванов поднял вещмешок, последний раз окинул взглядом комнату…
Прежде чем они успели выйти из квартиры, чиновник заново приклеил веревку, накрыл сверху белым листком и притиснул печатью…
Белка курила, одной рукой держа руль. Машину чуть покачивало на скорости. Иванов сидел рядом, прикрыв глаза.
— Одни… — сказала Белка. — Как вдвоем на острове…
— Почему? Папаша где-то бегает, — ответил Иванов. — Не хочешь найти?
— Сначала ко мне — отоспимся…
Иванов покачал головой:
— Меня в аэропорт.
— У тебя же два дня еще!
— Там человек без меня.
Белка вздохнула.
— Я думала, хоть два дня вместе будем… — помолчав, сказала она. — Не проживет он без тебя два дня?..
Она глянула на брата — тот спал, откинувшись на спинку. Белка, не сбавляя скорости, перегнулась через него, нащупала рычаг и опустила спинку его сиденья…
Разводящий Земцов, за ним Барыкин и Иванов — в меховых комбинезонах и шерстяных масках с прорезями для глаз и рта — подошли к ракетному ангару. Часовой Алимов исправно шагал взад-вперед по освещенному прожектором пятачку перед воротами. Собственно, самого Алимова видно не было — огромный тулуп, подметая полами снег, двигался с карабином на плече, из поднятого воротника, как из трубы, валил пар.
Земцов вдруг встал, как вкопанный, глядя куда-то вверх. Иванов поднял голову — и тоже замер: на снеговой шапке ангара, прямо над воротами, сидел белый медведь и, склонив набок змеиную свою плоскую башку, внимательно наблюдал за Алимовым.
— Алим! — не своим голосом заорал Земцов. — Беги, Алим!!
Тулуп остановился и стал разворачиваться на месте — Алимов в щелочку воротника смотрел: кто кричит и зачем. Все трое издалека махали руками и указывали наверх, ему за спину. Алимов развернулся на сто восемьдесят глянуть, что там интересного… Тулуп с карабином как стоял, так и остался стоять, Алимов выпорхнул из него и сломя голову помчался к караулке. Земцов, Барыкин и Иванов побежали слёдом.
Медведь кубарем скатился с крыши, подмял тулуп, рванул его когтями — и бросился за людьми.
Алимов, повизгивая и причитая что-то на родном языке, первым подлетел к караулке, юркнул внутрь и задвинул засов. Земцов с разбегу навалился на окованную железом дверь, забарабанил кулаками:
— Алим, открывай!.. Открой, Алимушка!!
Барыкин долбил дверь прикладом, в ужасе оглядываясь на приближающегося медведя. Иванов передернул затвор, он стоял лицом к зверю и уже отчетливо видел ледяные шарики слюны на короткой жесткой шерсти вокруг оскаленной пасти.
