А потом я услышал, как в прихожую вошла Верочка. И по тому, как она решительно вошла, догадался, что это была уже другая, незнакомая мне женщина. Она пришла вместе со своим отцом, ставшим для меня тоже чужим. Об этом мне поведал приветливый ветерок, проникший в квартиру с лестницы.
Верочка вошла в комнату подчеркнуто строгая и села на краешек дивана рядом со мной. Я попытался встретиться с ней взглядом, но, увидев, что она преднамеренно прячет от меня глаза, понял, что рядом со мной сидит чужая женщина, из которой я сделал советского инженера. Ее тонкие пальцы крутили синий билетик. Нетрудно было догадаться, что она ходила в кино. Г.Г. завозился в прихожей. Верочка нетерпеливо окликнула его, изорвав билет в клочья.
– Иду, иду! – закричал из прихожей Клюге.
Пригладив редкие волосы, этот обрусевший немец сел с другой стороны дивана. Сел неуклюже, как если бы сел между нами. В комнате с его приходом воцарилось молчание. Это молчание тяготело над нами при непрерывной работе мыслей, которые Георгий Генрихович должен был произнести вслух. Г.Г. посмотрел на дочь. Она, не глядя на него, судорожно сжала кулачки. Обо всем они уже договорились в кинотеатре, решив мою судьбу за чашечкой кофе. Но, как видно, их гладкий сценарий дал глубокую трещину.
– Доченька, начинай, – спокойно сказал Г.Г., но Верочка только локтем толкнула его в бок. Я почувствовал, что она сейчас разревется, если Клюге и дальше будет тянуть резину.
– Хорошо, я скажу, – вежливо начал он, разгладив на лбу глубокие морщины. Я уже давно был готов ко всему. Но когда Георгий Генрихович сказал, что Верочка решила со мной развестись, перед моими глазами все поплыло. Мне почему-то показалось, что слова эти произнесены за толстой бетонной стеной другой квартиры, и ко мне не имеют ни малейшего отношения. А потом понял по обращенным на меня удивленным взглядам, что на них следует как-то отреагировать.
Как тяжело терять любимую женщину. Особенно, если она помогла тебе выжить и в самую трудную минуту была рядом. Пусть даже ее поступки, участие и поддержка не были осмыслены ею, потому что вся эта великая битва разума тщательно от нее скрывалась. И вот теперь я выстоял. Одержана, возможно, одна из самых блистательных побед, на какую способно замахнуться человеческое воображение. Движение по спирали на самый верх и неумолимое падение с лучезарной вершины на самое дно. Сколько раз я поднимался и падал, падал и вновь поднимался, чувствуя себя с каждым разом сильнее, закаленнее и непримиримее.
Я был с юных лет нацелен на победу и даже в самые тяжелые мгновенья жизни верил в удачу. Я победил Минотавра и поднялся на вершину, чтобы познать тайну двух точек. Какие-то две точки, расположенные на корне и кончике языка, творили чудо. Задаешь одной точке вопрос, мгновенно отвечает другая. А может ответить одна и та же: корень языка отвечает на вопросы с помощью вертикальной колебательной системы, рождающей спор с самим собой. И вот ничего этого больше не надо. Внутренний диалог стал надежным, блистательным и зрелым. Как я вырос и возмужал за эти пять лет. Но Верочка тоже выросла, поумнела и расцвела. Поэтому она не могла так жестоко и несправедливо обойтись со мной. Уже в прошлом осталось столько счастливых и радостных дней, полных побед и достижений.
Я молча слушал Г.Г. и Верочку, не в силах подписать бумаги, которые подсовывал предусмотрительный Клюге.
А потом с достоинством расписался на всех листах. Мне ничего от них не было нужно. На Верочкину жилплощадь я не претендовал.
– Ну, вот теперь мы можем идти, – удовлетворенно заключил Г.Г.
– Папка, я хочу с ним остаться, – вдохновенно воскликнула Верочка, настолько ее поразило мое благородство и порядочность.
– Господи, что мы наделали? – будто сбрасывая пелену с глаз, пробормотал Клюге. – Вот сидим мы на старом диване. А диван этот мой отец делал. Немец, а каким ярким большевиком был. Самого Кирова знал. Так вот Сергей Миронович приходил к нему однажды по делу, и попивали они чаек на этом самом диване. Для вас, молодых, это мало, что значит. А для меня знаменует собой целую эпоху.
Перед тем, как уйти, Клюге еще раз, почти с мольбой, обратился ко мне. – Прости за все и не поминай меня лихом! – Вот какие достойные слова произнес Г.Г. и крепко меня обнял.
Нет, не раскрылся бы так по-доброму Георгий Генрихович, если бы Верочка не пожелала со мной остаться. И так бы ушел с суровым видом, унеся с собой эту тайну. А тайна заключалась в том, что он меня по-своему любил.
Когда он ушел, мы молча посмотрели друг на друга, еще не понимая до конца случившегося. А оно заключалось в том, что праздник любви продолжался.
– А знаешь, я тоже страшно, как поумнела за последнее время, – прижавшись ко мне, промолвила Вера.
Я не ожидал от нее такого признания. Мне казалось, что она слишком избалована, чтобы сделать над собой значительное усилие. Но она сумела переступить черту и, следуя моему примеру, устремилась к совершенству. Мне просто не верилось, что мы расстаемся навсегда. Я сердился и не сердился на нее за это.
У нас осталось два коротких дня впереди. Долго мы предавались любви, наслаждаясь каждым движением и каждым поцелуем. Пока, наконец, не заснули на легендарном диване.
За окном шел проливной дождь. Он стучался в окно, словно непрошенный гость. Лил все сильнее и сильнее, так что от вчерашнего снега не осталось и следа. В этом надрывном изобилии природы угадывалось всеобщее очищение. Благодатная питерская погода благословила наше расставание, вдоволь наплакавшись и улыбнувшись с ясным восходом солнца.
В то утро Верочка оделась нарядно, как на праздник. Солнечный зайчик заглянул в комнату, наполнив наши души радостным весенним теплом. Я больше ни капельки не сердился на Верочку. Наоборот, я был благодарен этой великой женщине за праздник, который она мне подарила.
– Пойдем, я провожу тебя, – просто сказала она. Мы поехали с ней на Невский и целый день провели в кинотеатрах, целуясь в уютном полумраке.
– Представляю, как удивятся твои предки, – неожиданно рассмеялась Вера. Мои родители еще ничего не знали о моем предстоящем разводе и вряд ли могли обрадоваться моему неожиданному возвращению.
– Что ты такой печальный, Витенька? – восторженно говорила Вера. – Мы же начинаем новую жизнь.
Она была такая молодая, энергичная и веселая. Боже мой, сколько возвышенных духовных сил в ней открылось. И это происходило потому, что она жила уже новой жизнью, в которой для меня не осталось места даже в ее памяти.
– Ну, что ты молчишь? Мы еще повоюем! – живо воскликнула она, весело заглядывая в мои глаза.
– Только давай изредка вместе ходить в разведку! – утонченно заметил я.
– Какой ты у меня неугомонный, – с восхищением пробормотала Верочка и на прощанье крепко меня поцеловала.
Поздно ночью я слушал «Бони М» и грустил по Верочке. Я лежал на новой тахте, которую она мне подарила. Эта тахта стояла теперь в комнате моего младшего брата, – ему пришлось чуточку потесниться. Музыка была чуть слышна, унося меня мыслями в те места, где мы гуляли в этот день с Верой. Мать ночью, как это бывало в далеком детстве, подходила ко мне, поправляла одеяло и нежно гладила меня по спине. А я, рыдая, целовал ей руки.
Глава пятнадцатая
Дессит
Я никогда не был необыкновенно одаренным молодым человеком – разве что не курил, пил всегда в меру, не носил очки, волосы зачесывал на пробор и вид имел скорее скромный, чем вызывающий. Главным моим достоинством, как и положено начинающему писателю, было удивительное умение слушать. Мои преображения происходили лишь во время медитаций, когда я превращался в великого воина, что и доказал, пройдя девять кругов Ада.
Мне иногда казалось, что, разгадав секрет двух точек, расположенных на корне и кончике языка, я мог вполне обессмертить свое имя, если бы психологическая наука об этом что-нибудь знала.
Но оказалось, что я был единственным на Земле, кто владел этим потаенным знанием. Поэтому я мог считать себя сириусянином, марсианином или десситом, владеющим знанием вертикальных и горизонтальных колебательных систем по двум точкам. А потом меня как обухом по голове ударило, и я понял, что познал лишь небольшую часть рефлекторного механизма общения, который вскоре назвал Матрицей. Я почувствовал интуитивно, что две точки являлись важнейшим элементом Матрицы. И однажды я назвал их «Интеллектуальным помощником».
