Расставание с Верочкой Клюге было тяжелым испытанием для меня. Но время летело стремительно, а я не потерялся в суматошном потоке жизни. Иногда, в порыве вдохновения, я чувствовал, что могу познать всю Матрицу целиком, если в меня вольется первородная сила.
С приходом весны я почувствовал эту силу. Она входила в меня вместе с ласковым дуновением ветра, звонкой серебристой капелью, волнующим набуханием почек и неудержимым березовым током. Мне было приятно ощущать в себе неукротимую силу. Когда такую исполинскую силищу ощущаешь в руках своих, готов своротить на своем пути горы. Как прекрасное видение, промелькнула весна. Затем удивительно быстро пролетело теплое лето, и так же красочно вспыхнула долгожданная осень. Преобразился и я, став собранным, уверенным и стойким. Я больше не сомневался, что сама природа готовилась вместе со мной к познанию Матрицы. Ласковые потоки тонкого света, льющиеся на мою голову с неба, ежедневные купания в Пасторском озере и целебные ароматы весны, лета и осени подготовили меня к невероятному мозговому штурму. И тут, весьма кстати, меня направили в деревню, на уборку картофеля.
Я поселился в деревянном бараке, расположенном недалеко от шоссе. Окна барака выходили на громадное картофельное поле. За полем синел хвойный лес. Он манил к себе мудростью, таинственностью и грибами. А еще дальше находилось клюквенное болото.
Перекусив в столовой, я направился по грунтовой дороге в соседнюю деревню. Вдоль дороги рос горох. Стручки гороха давно потеряли изумрудную свежесть и пожелтели. Я кинул полную горсть гороха воронам, сидевшим на высохшем дереве, но они не сдвинулись с места. И тогда я понял, что это были очень мудрые вороны. Они смотрели на картофельное поле внимательными глазами, не упуская из виду ни одной мелочи. Сколько спокойствия было в их горделивой осанке. Но их присутствие на одиноком высохшем дереве требовало объяснения, потому что нечто неуловимое для стороннего наблюдателя, которым мог быть и я, происходило вокруг, и было связано с этим полем.
И тогда я почувствовал чистую энергию, исходящую от неубранного картофельного поля. Она, как южный ветерок, ласкала меня. Казалось, сквозь мое неподготовленное существо проходил мощный информационный поток Вселенной. И тогда я впервые понял, насколько необычным и губительным для меня будет этот мозговой штурм. Мне предстояло пропустить через себя могучий информационный поток с тем, чтобы разгадать загадку сложнейшего информационного обмена, о котором научный мир Земли не имел реального представления. А вороны, сидящие на сухом дереве, чувствовали, что скоро на картофельном поле разразится грандиозная битва, и как падальщики они желали в ней поучаствовать.
А на другой день я очутился на картофельном поле, уходящем вдаль до синего леса. Прозрачное небо и золотистый диск солнца не только усилили собой неповторимость красок бабьего лета – большей красоты и совершенства невозможно было придумать. И на фоне этой чудесной поры, слева и справа от меня копошились в спаханной земле такие же интеллигенты в третьем колене. Они, возможно, ощущали себя более интеллектуальными личностями, чем я, потому что шутили, смеялись и пели. Я слышал их веселые голоса, но держался по отношению к ним отчужденно и холодно. Ничто не связывало меня с ними. А размениваться на пустые разговоры я не хотел.
А через день приехал Сергей Писарев и поселился в нашем бараке. Судя по словам Сергея, его прислали мне в помощь, хотя я ни разу прежде его не видел. Должно быть, Писарев совсем недавно окончил институт и приехал вместе со студентами. Они были веселы и непосредственны, как и положено быть первокурсникам. Но я держался от них обособленно, потому что готовился к мозговому штурму. Однако моя сосредоточенность меня тревожила.
Я видел яркое сияние, исходящее свыше, но не слышал льющихся из этого сияния слов. А затем единение с Божественным сиянием довело меня до такого сосредоточенного состояния, что я не мог произнести ни слова. Возможно, из-за этого я съел сырую картошку, синюю, словно слива.
Произошло это во время вынужденного перерыва – опять сломалась картофелеуборочная машина. Мы сидели у костра и грели ноги. Ломаные ящики горели исправно. Сгорали они быстро, но тепла от них было много.
И началась эта игра в картошку. Вот уж точно сказано: любовь – не картошка. Одна хорошенькая девушка, из приезжих студенток, взяла картошку в руку и, произнеся нечто смешное, передала картошку соседу, тот – следующему. Картошка – маленькая и синяя. Ничего даже отдаленно не напоминает, разве что сливу. Но пошла по рукам и все больше мое внимание притягивает. И вот оказалась она у Писарева. Подкинул он ее насмешливо вверх и хотел уже бросить в костер, да я помешал. И казалось мне, что с этой маленькой картошкой связана вселенская тайна, и, чтобы тайна эта открылась, следует съесть картошечку целиком.
– Что за чепуха! – опешил я, а сам налету поймал картошку, когда ее лизали языки пламени. Затем вытер ее старательно о рукав куртки и на глазах изумленных студентов ее слопал. Маленькая была картошка, но несла в себе громадную информацию, потому что связана была напрямую с картофельным полем. Преобразила съеденная картофелина меня. И, преобразившись, услышал я голос Писарева в своей до той поры молчавшей душе.
– А ты ничего, парень – крепкий. Силищу в себе чувствуешь, а слова верного сказать не можешь. – Голос Писарева звучал задорно весело и издевательски зло. И звучал этот голос так уверенно, словно душа Сергея, вселившись в меня, начала верховодить мной.
Тут картофелеуборочный комбайн отремонтировали, и мы за работу принялись. Забегали с ведрами по борозде. Полные ведра в ящики высыпаем. А ящики грузчики штабелями укладывают. И я тоже забегал по борозде. Глазами веселыми на мир поглядываю, потому что началось все-таки познание Матрицы. А бодрый голос Писарева для меня все равно, что голос Вселенной. Командует мною, словно старшина на плацу. И я слушаюсь его во всем, словно он начальником надо мной поставлен. Ать-два, одним словом, знай собираю картошку. Раньше картошку вразвалочку собирал. Производительность была невысокая. А теперь голос меня подхлестывает, и ношусь я по полю, словно сорвиголова.
– К Алексеевой повернись лицом. Улыбнись ей! Разве это улыбка? – я поворачиваюсь к Алексеевой лицом, да еще в глаза лукаво заглядываю. Она подмигивает мне в ответ.
– Ящики свои сам носи. Да не стой ты, как увалень! К границе своего участка носи. – Я тут же хватаю наполненные ящики и несу их к границе участка. Ставлю ящики на землю, а отойти не успеваю: новая команда. – Притопчи землю ногой, покажи силу. – Я так и делаю. Тут же вкручиваю каблук сапога в землю. Мои соседи по участку устремляются ко мне, чтобы установить на границе свои ящики, но подойти не могут: от боли у них заложило уши. И ящики падают из их рук, рассыпается картофель на землю. С этого дня меня уважать начали. И без тени сарказма. А насмешливый голос Писарева насладиться славой мне не дает. Ну, буквально терроризирует меня, словно канцелярская крыса.
– Ну, чего сидишь, словно кол проглотил? На тебя же все девчонки хорошенькие смотрят. – Слушать голос Писарева даже приятно. Он корил, издевался надо мной и в то же время выводил меня из состояния скованности, в которое я попал, как кур в ощип.
– Нужен я им! – только успел подумать, как он мне в ответ:
– Не веришь? Только подними глаза и взгляни хорошенько. В тебе такая исполинская силища сидит. А женщины мужскую силу очень даже уважают.
– Ничего себе силища? Да меня чуть на костре не сожгли! – с задором отвечаю я. А голос Сергея тут же врубается, потому что забрался мне в душу, и вылезать не хочет.
– А это потому, что молчишь! Намолчался до того, что картофелину сырую слопать пришлось. Тебе еще повезло, что картошка маленькая оказалась. – Вот так подхлестывал меня голос Писарева.
– Да что мне сказать им, когда все уже говорено на свете?
– Можешь ничего не говорить. Только мысленно позови девчонку в лес, и любая за тобой с радостью последует. – Боязно мне было голоса ослушаться. Тем более, что голос не унимается. Издевается над моей робостью. Предлагает за старухой беззубой в деревню слетать. Это меня вконец разозлило. И решился я пригласить ту девчонку, которая рядом с Писаревым на скамейке сидела.
