— Доктор Геллибранд занят по горло, — объяснил он, — а миссис Дайер понятия не имеет, с чего следует начинать на приеме.
Эмма была благодарна, но чувство это испарилось, как только он начал расспрашивать про ее «работу», и ей пришлось рассказывать про недавно завершенные исследования жизни в городе, что незамедлительно вызвало вопрос, собирается ли она теперь изучать сельскую жизнь, заданный шутливым тоном, — вопрос, какой обычно следовал, как только становилось известно, чем она занимается.
— Думаю, что займусь и этим, — ответила она, — но прежде всего мне хотелось бы знать, что представляет собой этот прием. Бывают ведь, наверное, самые разные приемы.
Тома несколько поразила ее откровенная манера разговора, и он не нашелся что ответить. Ему не хотелось сказать Эмме, что прием в данном случае был не столько ради вновь прибывших — хотя и это имелось в виду, — сколько ради того, чтобы отделить, так сказать, овец от козлищ и отобрать людей, способных что-то «делать» в поселке, и прежде всего помочь на празднике цветов, который Кристабел решила организовать в церкви. Высокая, худая, в ярком платье из дорогого шелка, она угрожающе оглядывалась вокруг, как птица, готовая ринуться на выбранную ею жертву. И пока Кристабел надвигалась на Эмму, Том постарался раствориться в толпе.
— Скажите, пожалуйста, — властно зазвучал ее голос, — вы ведь учились в Самервилле, не так ли?
— Нет, — ответила Эмма. Она не очень хотела говорить, что получила степень в Лондонском экономическом, но зато поспешила добавить, что она социолог.
— О! — Кристабел отмахнулась от социологии и от всего, что за этим скрывается. — Вы умеете расставлять цветы? — спросила она.
— Наверное…
— По-моему, все дамы умеют расставлять цветы, — сказал неведомо откуда возникший Адам Принс.
— Я говорю о празднике цветов, — сказала Кристабел.
У нее тонкая кость, подумала Эмма, и когда-то она явно была красивой — червяк в бутоне, хотя это не та мысль, которую можно высказать на приеме. Разговор о цветах подсказал сравнение с бутоном и сидящим в нем червяком…
— Во многих домах, — продолжал Адам Принс, — можно видеть букеты из полевых цветов в банках из-под джема.
— О, мистер Принс, нас интересует нечто более элегантное, — засмеялась Кристабел. — Теща доктора Шрабсоула обещает нам помочь — у нее, по-видимому, очень хороший вкус. Премилая дама, мы должны постараться вовлечь ее в нашу деятельность, раз она будет жить среди нас.
— Обязательно, — откликнулся Том, чувствуя, что эти слова предназначаются ему. Он не сказал, что надеется привлечь миссис Рейвен к изысканиям по местной истории. Скромная женщина пенсионного возраста может оказаться бесценной, и он был рад убедиться, что ее занимает разговор с мисс Ли и мисс Гранди. Возможно, они обсуждают одно из «поручений», которое будет выполнять миссис Рейвен.
— Мне никогда не забыть то воскресное утро, — говорила Магдален Рейвен. — Господин Чемберлен должен был выступить по радио, и мой муж — он был еще жив тогда — утверждал, что политика умиротворения себя не оправдает. Он всегда говорил, что Гитлеру нельзя доверять, и, конечно, оказался прав.
— А эвакуированные! — с жаром вмешалась мисс Гранди. — Вы помните эвакуированных и ту мать, что курила в кровати?
— В те дни люди много курили, — виновато сказала Магдален. — Такие смешные сигареты у нас были, помните, «Тэннерс» в голубой пачке? — Ей очень хотелось курить, но и этого удовольствия ее лишил собственный зять. В доме даже пепельниц не было.
— Я помню, говорили, что Гитлеру долго не продержаться, — сказала мисс Ли, — а война тянулась и тянулась без конца. В особняке разместилась школа, никто из семьи здесь не жил.
— Из семьи? — спросила Магдален.
— Я имею в виду девочек и мисс Верикер, их гувернантку, пытавшуюся поддерживать мавзолей в порядке…
— Мавзолей? И гувернантка, поддерживавшая его в порядке?
— Да, мавзолей около церкви, вы, должно быть, его видели, где похоронены члены семьи.
— Надо мне как-нибудь туда сходить, — небрежно заметила Магдален. На мисс Ли, по-видимому, произвели впечатление ее воспоминания, поэтому она попыталась снова направить беседу на те дни после войны, когда жизнь была ненамного лучше, хотя воевать кончили. — Помните, что мяса давали всего на восемь пенсов, и то баранины или как там оно называлось?
— Мисс Верикер очень вкусно готовила баранину, — отозвалась мисс Ли, вся в своих воспоминаниях. — Она умела готовить с выдумкой…
— Вы, я вижу, уже приняли миссис Рейвен в свою компанию, — заметил, подходя к ним, Том.
— Да, мы как раз беседовали о прошлом, — сказала мисс Ли, — о том, что мы все помним. — Но тон ее был несколько вызывающим, поэтому Том понял, что под «прошлым» она подразумевает вовсе не то, что он. Тем не менее начало положено.
Он огляделся в поисках мисс Ховик — Эммы, как он начал мысленно называть ее, — но она исчезла. Теперь ему предстояло провести вечер с сестрой, которой не было на приеме, и рассказать ей «все в подробностях».
Однажды утром Том вошел в церковь провести там с полчаса, но не для того, чтобы помолиться, а просто, как он часто делал, побродить наугад среди скамеек и поразмыслить о судьбе самых разных жителей поселка. Это была тоже своего род служба, в которой они, можно сказать, принимали самое деятельное участие, хотя в действительности лишь немногие из них посещали церковь, или, выражаясь высокопарно, редко преступали ее врата. Он разглядывал памятники и мемориальные доски, подмечая, где требуется реставрация, где потускнела медь (чья очередь убирать была на прошлой неделе?), порой жалея, что к когда-то простому, без притязаний зданию были добавлены викторианские пристройки.
Семье, которая раньше владела поместьем, принадлежали самые большие и самые привлекательные памятники с витиеватыми надписями, которые испытывали читателя на знание латыни. Жаль, что мы больше не увековечиваем память наших близких в таких выражениях, подумал Том, припомнив сухие и короткие надписи на могилах двадцатого века. И памятник все чаще обретает либо форму ограды, похожей на церковную, — сущая находка для старческих негнущихся колен, — либо гладкой доски, отличающейся хорошим вкусом, но полным безразличием к покойнику. Мы более скромны нынче или более искренни — уповать только на искренность не хотелось, ибо в наши дни это качество в чересчур высокой цене. Например, невероятно, чтобы нынче кому-нибудь пришло в голову воздвигнуть нечто, подобное мавзолею де Тэнкервиллов, который был пристроен к церкви в начале девятнадцатого века, и с тех пор только в нем хоронили членов этой семьи. Теперь же, поскольку поместье им больше не принадлежит, мавзолей превратился в нелепый анахронизм при таком маленьком и скромном приходе.
Том думал об этом, как вдруг ему послышался какой-то шорох у входа в церковь. Кто-то вошел, но кто именно — случайный посетитель, прихожанин или женщина, явившаяся начистить медь, — разглядеть он не мог. Человек этот, — а в наши дни полового равенства, когда мужчины и женщины одинаково одеваются и носят одинаковую прическу, иначе, как человеком, посетителя назвать было нельзя, — вошел в часовню де Тэнкервиллов, как ее называли, и принялся разглядывать памятник, изображающий поверженного крестоносца. Когда он подошел поближе, Том увидел молодого человека с золотистыми, коротко подстриженными волосами, одетого в майку и джинсы. На руках у него почему-то были розовые резиновые перчатки, что вызывало недоумение и слегка тревожило.
«Чем могу быть вам полезным?» — спросил Том, только мысленно произнося эту фразу, ибо она одновременно могла прозвучать и слишком банально, и слишком серьезно. Предложение быть полезным могло быть принято буквально, в то время как Том чувствовал себя способным в данном случае лишь поведать краткую историю церкви и поселка, приукрасив ее более подробными сведениями об отдельных памятниках, и уже был готов приступить к повествованию, как молодой человек опередил его.
— Вы, наверное, местный ректор? — спросил он таким торжественным тоном, будто поздравлял Тома с пребыванием на этом посту. — Я Терри Скейт. Приехал, чтобы посмотреть ваш мавзолей. Но решил сначала заглянуть в церковь, получить, так сказать, общее представление и составить собственное мнение, надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю?
Они стояли, обратившись лицом к статуе сэра Хьюберта де Тэнкервилла. Том испытывал некоторую неловкость, словно мистер Скейт мог почему-либо поставить ему в вину отсутствие головы у одной из собачек, возлежащих у ног крестоносца. Созерцая безголовое животное, он задумался о пуританах и гражданской войне, но снова посетитель перебил его мысли замечанием о вандализме «даже в прежние времена».
