Неволин подошел к нему и молчаливо подал руку.
— Есть проблема, Вася, — прошептал Рудольф Валентинович.
Василий оценивающе оглядел его. Заметил, что верхняя губа у хирурга тоже подмялась и сделалась похожей на кожуру примороженного граната.
— И у меня проблема, — пробормотал дознаватель на всякий случай, отсекая длинную и надоедливую исповедь.
Из-за кулис, между тем, униформисты выкатили на колесиках большой ящик с наклейками мест и городов, в которых якобы бывал дядя Боря Амаретто со своим заскорузлым аттракционом: Берлин, Ванкувер, Магадан, море Лаптевых… Иллюзионист вывел на арену длинноногую молодку неопределенного возраста и с неподвижным лицом потерянного навсегда человека.
— Гражданин начальник… Где вы? — спросил темноту дядя Боря.
Неволин помахал ему рукой из четвертого ряда, приказывая начинать.
— Дамы и господа! Мировой иллюзион!.. Перепиленная пополам женщина ходит, говорит, рожает детей и работает по двенадцать часов в сутки в цветочном киоске, получая за выход от хозяина триста рублей. А кто же ее перепилил, спросим мы? Сама жизнь и перепилила. В социальном и моральном аспекте. Но она сама виновата, эта женщина, она не чистила карму по Лазареву, не качала энергии из одного человека в другого, не занималась тантрическим сексом, не поднимала свою кундалини от паха к груди, не заботилась о мировом законе сохранения энергии, не читала «Гарри Поттера» и Акунина, ничего не слыхала о трансцендентальной медитации, не обращалась с просьбами к безличному Богу, не ездила к Сай-Бабе за полным и окончательным просветлением, вообще никуда не уезжала из Кулунды, была дура дурой, такой, что даже ее и не жалко…
— Хватит! — крикнул ему дознаватель. — Начинай представление, пока я тебя не посадил!..
Дядя Боря приклонил свою голову к самой арене, переломившись пополам и задев лбом кровавые опилки. Подвел ту, которая не знала о трансцендентальной медитации, к ящику с ярлыками, запаковал ее, как сардину, и начал потихоньку пилить. Усы иллюзиониста были похожи на тронутые оттепелью сосульки, внутри груди что-то сладострастно всхлипывало. Чувствовалось, что, несмотря на подозрение, под которым он находился, ему было очень приятно ее пилить. Очень приятно, очень…
— Ко мне прицепился какой-то маньяк, — прошептал между тем Рудик в ухо Неволину. — Угрожает. Не отстает.
— Я так и понял, — ответил дознаватель, внимательно наблюдая за мимикой дяди Бори. — Ты стал похож на причморенного задрота.
— А кто такой причморенный задрот?
— Ну… я не знаю. Предположим, академик естественных наук или заведующий кафедрой какого-нибудь научно-исследовательского института.
— Ты хочешь сказать, что я теряю свой статус? — пробормотал с нескрываемым ужасом Рудольф Валентинович.
— Ну… не совсем, — уклонился в сторону Василий Карлович. — Если ты потеряешь, то мы поднимем. Он что, твой маньяк, вымогатель?
— Не похоже.
— Угрожает? Оружие у него есть? Нарезное, холодное?
— Да он и без него нарезает.
— Что именно?
— Сентенции, парадоксы.
— За парадоксы он ответит, — сказал Неволин. — И все афоризмы выветрятся из его дырявой головы, обещаю.
— Думаешь, можно привлечь?
— Я бы сам хотел сейчас прилечь, — согласился дознаватель, по-видимому не расслышав последнего слова. — Но разве с моей работой приляжешь?
— Да, и я тоже тяну свою лямку, — ответил Белецкий, потому что, как и дознаватель, ослышался и слово «приляжешь» истолковал как «лямку».
— Тогда чего ты стушевался? Поговори со своим психом как мужик с мужиком.
— Я бы поговорил… Да он слова не дает ввернуть.
— То есть?
— Он знает обо мне все, — объяснил Рудольф Валентинович обреченно. — Даже то, что отец мой раньше увлекался Хэмингуэем и заставлял меня читать его по вечерам. Вот смотри. — Хирург открыл черную потрепанную книгу, которую держал у себя на коленях, и тихонько прочел на ухо дознавателю: — «Двадцать первого июля одна тысяча восемьсот девяносто девятого года в небольшом городке Оук-Парк, близ Чикаго, в семье доктора Кларенса Хэмингуэя родился сын Эрнест. Мать, усердная посетительница молитвенных собраний, заставляла Эрни читать Библию и играть на виолончели. Отец — страстный охотник — подарил ружье и позволил учиться боксу…» Государственное издательство художественной литературы, Москва, тысяча девятьсот пятьдесят девятый год… — упавшим голосом докончил Рудик. — Предисловие к двухтомному собранию сочинений.
— А это здесь при чем? — не понял Неволин.
— А при том, что он нарядился под Хэмингуэя. Ну знаешь, как раньше портреты висели в каждой квартире… Белый старик на черном фоне.
— …Прошу, убедитесь сами, дамы и господа! Женщина есть как понятие, но женщины нет как тела!.. — прокричал между тем дядя Боря и раздвинул перепиленный ящик в разные стороны.
На месте распила были заметны кровавые подтеки.
Дознаватель вскочил со своего места, оставив на кресле вмятины от ягодиц, и бросился на арену.
От распиленной девушки из ящика торчала одна голова. Это голова сделала Василию Карловичу глазки и вытянула губы дудочкой, изобразив поцелуй.
Из второго ящика дядя Боря вытащил карлицу восточного вида, которая изображала ноги перепиленной девицы. Она раскланялась перед дознавателем с недовольным видом и выпустила из себя сомнительный звук, похожий на «мерси».
— Значит, ты победил? — незлобно спросил Неволин у иллюзиониста.
— Уверен.
— А вот в этом ты глубоко ошибаешься. Кровь всю собрал? — обратился дознаватель к своему напарнику, никак не комментируя произведенный иллюзион.
Тот кивнул и показал Василию целлофановый пакет с опилками.
— Сваливаем отсюда, — сказал Неволин.
Перелез через бортик арены и поднялся к Рудольфу.
— Это же детский фокус, чего ты паришься? — заметил Рудик, испытывая все это время чрезвычайное нетерпение, потому что его знакомый занимался всякой чепухой и совсем не въезжал в ЧП, которое произошло этой ночью.
— Детский? — мрачно переспросил Неволин. — А ты наблюдал за ширинкой дяди Бори, покуда он перепиливал свою потаскушку?
— Зачем мне это нужно?
— А я наблюдал. Дядя Боря — маньяк-убийца, — прошептал дознаватель доверительно. — Суть его иллюзиона в том, что мы все считаем, будто это — иллюзион, но на самом деле под покровом иллюзиона он делает совсем не иллюзион. И в этом состоит ноу-хау всей теперешней жизни — политики, социалки… всего. На нас набросили покров иллюзиона, а за ним вполне конкретные люди творят свои вполне конкретные дела.
— Наверное, я ничего не понимаю в иллюзионе, — признал Рудик свое поражение.
— И я тоже. Но в убийцах понимаю вполне.
2Перед Василием Карловичем горел старенький монитор с защитным экраном, на который садилась пыль и облетали волосы с буйной головы дознавателя. Если он дотрагивался до защитного экрана пальцем или тряпкой, то тут же летели искры и по телу проходил легкий, словно весенний ветерок, заряд электричества, доказывающий тот факт, что ранняя эра персональных компьютеров была значительно романтичнее нынешней, и работать за ними было не только интересно, но и опасно для жизни пользователя.
На стене кабинета висел плакат тридцатых годов прошлого века с лаконичной надписью: «Не болтай!» На плакате была изображена суровая женщина в платке, приложившая указательный палец к губам. Что это была за женщина, с высшим образованием или без, партийная или сочувствовавшая, неведомо. Только вечность коснулась ее.
Неволин ударил по клавишам, и на экране загорелись различные адреса с фамилиями людей.
— Какая улица?
— Навалочная, пятьдесят два.
Дознаватель щелкнул своей «мышью»:
— Морально-нравственный роуминг… Это, что ли?
— Ну да!.. — Рудик вскочил со стула и прилип к экрану монитора. — Что там?..
— Да все тип-топ… — пробормотал Неволин после паузы, вглядываясь в ряды электронных строк. — Предприятие зарегистрировано в прошлом месяце на имя Павлючика А. Павлючека.
— Белоруса, что ли?
— Возможно. Но только прописан он в поселке Правда Табунского района.
— Далеко это?
— Километров сто будет.
— А зачем он пожаловал в Орлеан?
— А я почем знаю? Договор об аренде в порядке, налоги уплачены… Так что все в ажуре.
Дознаватель вышел из программы, погасил компьютер и начал раскачиваться на стуле, заложив руки за голову и распрямляя затекшую спину.
— Кстати, почему этот город называется Орлеан? — с тоской спросил хирург. — У меня есть друзья за границей. Они пишут мне письма, и все они попадают то во Францию, то в Америку. Ведь странно, правда?
— Ничего странного. Город основали немецкие колонисты в восемнадцатом веке. Сначала это было небольшое село, кажется, с другим названием, а потом уже советская власть выстроила здесь химический завод. И село превратилось в город…
