Но зато там практически отсутствовали ямы, это как-то её украшало. На ней, наверное, тоже происходили какие-то события местного значения, но мне о них не известно.
Вот такой у нас был хутор Северный. Но пока в моём описании он живёт, и все его жители никуда не уехали, а живут, работают, женятся, так что пока всё нормально.
ВОЕННЫЕ ТРУДНОСТИ (РАССКАЗ ОТЦА)
То, что рассказывал нам тато, я описываю вам на русском языке, так как из его «иностранного» говора вы бы ничего не поняли. У отца были четыре года опасностей, связанных с жизнью и смертью, и что там ближе не поймёшь. Беспрерывные бои: то наступление, то отступление и одно, и другое не легче. Особенно войскам, в том числе и моему отцу, досталось под Сталинградом. Была суровая зима, стояли сильные морозы, а одежда, хоть и зимняя, но не настолько теплая. Ватная фуфайка, валенки, портянки, шапка-ушанка, да байковые рукавицы. Вот и всё, в чём был одет советский солдат. Вот такая была одежда и у моего отца, и мерз он со всеми наравне. Понятно, что такая одежда не могла спасти от холодов, зато выручали костры в то время, когда их можно было разводить. У костра можно и отогреться, и одежду посушить, а ещё костёр даёт заряд бодрости.
Трудности были во всём, тоже нижнее бельё менялось очень редко и поэтому в нём заводились эти ужасные паразиты вши. Они не давали нам покоя ни днём, ни ночью, особенно доставалось офицерам, у них были овчинные телогрейки и полушубки, а это самый рай для вшей. Был случай, когда бойцы, стояли у костра и грелись, к нам подошёл наш командир роты тоже погреться. Снял полушубок, бросил его на снег и говорит: «Пусть паразиты помёрзнут, может, разбегутся». Сам стоит у костра в овчинной безрукавке и чешется то там, то здесь и так без конца. Наконец паразиты вывели его так из терпения, что он снял из себя безрукавку и бросил в костёр со словами: «Смерть врагам человечества». Она медленно загоралась, а через минуту-другую вспыхнула ярким пламенем. Солдаты ликовали, смеялись, хлопали в ладоши, приговаривая: «Одного врага победили, скоро и фрицев победим». В общем, всяких лишений хватало на всех.
Далее я буду описывать то, что отец рассказывал о своей фронтовой жизни, хотя он этого и не любил делать, мы, всё-таки, кое-что от него узнавали.
Служил он в артиллерии в той, где пушки таскали лошадьми. Кем отец там был, я думаю, вы сразу догадались. Правильно, коневодом, так как он закоренелый лошадник и не мог служить в другом качестве, когда есть возможность прикасаться к лошадям. Но в первые дни он служил в пехоте. В частности, вспомнил то время, когда наши войска отступали, от Украины до Сталинграда. Сутками шли без ночёвки, только короткие привалы по 5–7 минут и снова в путь. Были случаи, когда солдаты засыпали на ходу. Вот так идёшь, идёшь строем, потом смотришь один пошёл из строя в сторону, командир кричит солдатам: «догоните его и верните в строй». Кто-нибудь из бойцов, обычно из его друзей, бежал за спящим, а затем они догоняли нас, так как колона не останавливалась, как шла маршем, так и идёт, а кто отстал — пусть догоняет. Таких случаев на войне было немало.
Как я уже писал, письма от тато приходили очень редко. Боюсь ошибиться, но за четыре года их пришло, может, чуть больше десятка треугольников. Что касается написания писем, то у них в артиллерийском расчёте было шесть человек и только двое были грамотные, командир орудия и наводчик. По этому поводу отец говорил: «Оно, если разобраться, то зачем заряжающему, подносчику снарядов, да и мне, коневоду, грамота? Мы со своими обязанностями и без неё справляемся.
Это так, но вот когда надо письмо домой написать, так просто беда, надо кого-то просить, того, кто ближе всего по чину и по армейским тяготам — это был наводчик. Но он один, а нас четверо неграмотных. Да ему и самому хочется написать своим письмо. Можно, конечно, попросить командира расчёта или командира батареи капитана Журова. Кстати, фамилия у него была самая подходящая, журил он нас частенько, за неопрятный вид одежды или другие нарушения воинской дисциплины.
Однажды во время редкого затишья я насмелился подойти к капитану и попросить его написать письмо моим родным домой. Я бы, может, и не пошёл бы нему, но как назло все грамотные были заняты, а он сидел на ящике от снарядов и рассматривал какую-то бумагу. Стою недалёко, смотрю на него и думаю: «А что, человек все-равно ничего не делает, пусть хоть моим родным письмо напишет».
Как на самом деле это было, отец не рассказывал, но я предполагаю, что было это так. Подходит коневод Чухлеб к своему командиру и говорит: «Товарищу капитану, можно обратиться?» — «Обращайтесь, ефрейтор Чухлеб», — сказал капитан, не отрывая взгляда от бумаги которую он рассматривал. — «Товарищу капитану, я хочу попросыть Вас, шоб Вы напысалы письмо до моих родных домой, а то вси заняты, а Вы один ничого ны робытэ, сыдытэ тико дывытесь на цю бумажку».
Капитан Журов отложил в сторону карту, которую он до прихода ефрейтора изучал и говорит: «Значит, изучать карту, по-Вашему, ефрейтор Чухлеб, это не работа?» — «Ну, ны знаю, — засмущался Чухлеб, — може оно так, а може и ни» — «Ну, хорошо, раз Вы считаете, что письмо важнее, давайте будем писать письмо, — затем спрашивает у ефрейтора, — С чего начнём?» — «Ну, цэ так, — сказал коневод, — Здравствуй, моя жинка Полька и диты тоже» — «Ну, нет, так не пойдёт, — сказал Журов, — так грубо обращаться к своим родным нельзя» — «Ну, а як же?» — недоумевал Чухлеб. «Давайте писать вместе», — предложил капитан, — Начнём так. Здравствуйте, мои родные, жена Поля и дорогие дети». Далее начали перечислять всех детей, уже писал капитан Журов сам.
Письма, которые мы получали от отца, были написаны ровным хорошим почерком, и они легко читались. Но были трудности с переводом. Письма приходили на русском языке, а для нас, выходцев из Украины, в переводе они были сложными. В таком случае на помощь звали тётю Груню Лаврову, нашу соседку, она одна была русская на весь хутор, и прозвище у неё было «Москалька». Москалька, москалькой, но без неё никто не мог обойтись, как только кто письмо получит, так к ней: «Груня?» Видите, читатель, сразу Груня, не москалька, а Груня. И тут же просьба: «Груня, мой родной муж, или сын, прислал письмо с фронта, столько ждали, а прочитать не можем, помоги, пожалуйста».
И Груня никому не отказывала, знала, что это такое, от родного человека получить письмо с фронта, у самой муж Иван был на войне, и она также, как и все, ждала весточки с фронта. Воевали почти все мужчины нашего хутора, но вернулись далеко не все. Наш отец вернулся, и мы этому были очень рады. Он был ещё молодой мужчина (41 год), высокий и стройный. И когда, в солдатской форме с наградами на груди, выходил на улицу, его, стоящего у ворот, окружали хуторянки: каждая хотела прикоснуться и к нему, и к его наградам.
У отца было три ордена и шесть медалей. Награды он заслужил в боях, прошедших от Сталинграда до города Праги, столицы Чехословакии. Тут я заскочил немного вперёд, но не мог удержаться, чтобы не похвастаться своим отцом.
Мой отец, Кондрат Ефимович, прошёл всю войну и ни разу не был ранен, но у него была контузия, по этому поводу он даже в санбате лежал. Как это произошло, отец мне рассказал.
— Шли бои ещё на Украине. По приказу командира, я оставил в лесу лошадей и короткими перебежками пробирался к нашим пушкам, чтобы помочь нашим пушкарям готовить снаряды для стрельбы. Шёл сильный бой, били мы по немцу, и он нас не жалел, лупил, дай Боже. Снаряды рвались и тут и там. Я перебегал от одной воронки к другой, затем, улучив момент, бежал к воронке и прыгал в неё, прячась от взрывов снарядов. Вот, в один из таких прыжков, меня в воронке накрыло земляной волной от разорвавшегося снаряда вблизи. Меня оглушило, и я потерял сознание. Позже мне рассказывали бойцы, которые меня искали. После боя командир батареи собрал весь состав, чтобы уточнить потери. Перекличка показала, что бойца Чухлеб в строю нет. «Где он?», — спросил капитан Журов. — «Может у лошадей?», — отозвался кто-то. — «Не может быть его там, так как я направил его к вам, он, где-то здесь, всем искать его», — сказал командир. Один боец рассказывал: «Искали тебя везде, ходили от воронки к воронке, нигде нет. Вдруг вижу, из воронки торчат сапоги, а тела не видно, я ещё подумал, может, кого засыпало. Смотрю на сапоги, а на каблуках набиты германские набойки. Так это же сапоги Чухлеб! Позвал солдат. Быстро начали раскапывать. Кто руками, кто лопатой, откопали, вытащили тебя из воронки, положили на бруствер, а ты, никаких признаков жизни не показываешь. Подбежал командир, приложил ухо к груди, послушал, послушал и говорит: «Сердце бьётся, значит, живой боец, давайте его быстро в санчасть». Пока меня тащили на носилках, я очнулся и не пойму, где я и что со мной. Смотрю и вижу только небо в тучах. Вдруг слышу, один из бойцов кричит: «Смотрите, живой». Вижу, бойцы из нашей батареи, спрашиваю у них: «Куда вы меня несёте»? — «В санчасть, — отвечают, — командир приказал». Ну, раз приказал, тут ничего не поделаешь, надо выполнять. Из санчасти меня перевели в санбат, где я пролечился целую неделю. За это время моя батарея ушла далеко вперёд, так как наши войска наступали. Пришлось догонять их.
