— Опиум сгубил мужа моей тетки!
— Доказательство, что от него есть польза.
— Как ты изменился! Ты стал невыносим.
Меня охватил ужас. Я знаю, что такое опиум. Я узнал о нем из спектакля «Жертвы». Сцена погибающих людей никак не сотрется из моей памяти. Мой отец становится одним из них? Обречен ли мой любимый папа на смерть?! До прихода отца и Тарика Рамадана мы сидели одни с матерью в зале. Я печально посмотрел на нее, и она спросила:
— Что с тобой, Аббас?
Я произнес дрожащим голосом:
— Я знаю, это опасная вещь. Я не забыл спектакль «Жертвы».
— Как ты узнал? Нет, все не так, как ты себе представляешь.
Вошел возбужденный отец. Значит, он слышал мои слова. Он закричал на меня:
— Знай свое место, мальчишка!
Я ответил:
— Я боюсь за тебя…
Он заорал еще страшнее:
— Заткнись, или я тебе башку проломлю!
Я впервые увидел его в другом, страшном образе. Затянувшийся счастливый сон развеялся. Я убрался в свою комнату. В моем воображении вставала идеалистическая театральная сцена, которая начиналась уходом Тарика и заканчивалась раскаянием отца передо мной. Я считал, что добро победит, если найдутся его поборники. Но становилось только хуже и хуже. Отец все глубже замыкался в себе. Образ прежнего отца заволакивался туманом. Он был не с нами. А если приходил в себя, то только для того, чтобы проклинать нас и унижать. Я стал бояться его и избегать. Моя несчастная мать не знала, что делать. Однажды она начала разговор:
— Моего жалования не хватает на хозяйство…
А он ответил ей:
— Тогда лезь на стенку.
Да, жизнь уже не была прежней. Скудная пища и жесткая экономия. Меня не беспокоят еда и деньги. Но на что же приобретать книги? Духовная жизнь, к глубокому сожалению, нуждается в материальной подпитке. А самое большое несчастье, свалившееся на меня, заключалось в том, что я потерял отца. Где тот прежний человек? Уловив мой взгляд, он говорит:
— Ты плохой образец, нежизнеспособный.
Становилось все хуже. Они разошлись по разным комнатам. Дом разломился на части. Мы стали просто чужими друг другу жильцами под одной крышей. Мне было тяжело смотреть, как мучается мать. И поэтому я представлял себе театральную сцену — битву отца с Тариком. Отец убивал Тарика Рамадана, его арестовывали, он отбывал наказание и взывал ко мне: «Если б я послушал тебя!» Прежняя чистота возвращалась в наш старый дом, но я испытывал раскаяние. Раскаяние за свое жестокое воображение. Я спрашиваю у матери:
— Как ты сводишь концы с концами в одиночку?
— Продаю по мелочи. Занимайся своим образованием, ты — единственная оставшаяся надежда…
— Сердцем я с тобой.
— Я знаю, но еще не пришло время, чтобы ты взял на себя заботу о нас. Ты должен постараться приобрести хорошую специальность.
— Моя мечта — стать драматургом.
— Эта профессия не принесет тебе богатства.
— Я презираю все материальное, ты же меня хорошо знаешь.
— Презирай, но не отказывайся.
Я вдохновенно заверил ее:
— Добро обязательно победит, мамочка!
Я одурманен мечтой так же, как мой отец опиумом. В мечтах я все меняю и творю заново. Подметаю и поливаю из шланга щебневый рынок, осушаю сточные воды, разрушаю старые дома и возвожу на их месте высотные здания, воспитываю полицейских, наставляю учеников и преподавателей, создаю пищу из воздуха, искореняю наркотики и алкоголь…
Однажды в полдень отец сидел в зале и подстригал ножницами усы. Напротив него сидел Тарик и штопал свой носок. Тарик говорит:
— Не принимай окружающую нас бедность за чистую монету, в стране полно подпольных миллионеров.
Отец отвечает:
— Аль-Хиляли купается в золоте.
Тарик посмеивается:
— Плевать на аль-Хиляли с его золотом. Расскажи мне лучше о женщинах и морях нефти!
— Это сводит меня с ума, но мы-то ничего не можем себе позволить.
Я вмешался:
— Абу аль-Аля прожил на одной чечевице.
Отец закричал на меня:
— Оставь эту премудрость для своей матери!
Я промолчал, подумав про себя «Что за животные!»
* * *
Тахия передо мной лицом к лицу. По-женски зрелая, с магнетическим взглядом. Я посмотрел на нее в растерянности, не веря самому себе. В дни перед экзаменом я бодрствовал ночью и засыпал днем. Когда я проходил по залу, дверь отворилась и вошла Тахия. Отец с матерью уже спали. Следом за Тахией вошел Тарик Рамадан. Я узнаю ее, — часто видел на сцене театра. Она играла вторые роли, как и Тарик. Я удивленно посмотрел на нее, и она сказала, улыбнувшись:
— Что разбудило тебя в такой поздний час?
Ответил Тарик:
— Он — трудяга, по ночам грызет гранит науки. Через неделю у него экзамен в средней школе.
— Браво!
Они прошли и поднялись по лестнице в комнату Тарика. У меня голова пошла кругом. Закипела кровь. Он водит ее к себе в комнату без ведома отца и матери?! Что, у нее нет дома, куда они могли бы пойти? Или наш дом настолько безнадежен, что летит в пропасть? Я не мог собраться с мыслями, в голове у меня разброд. Меня взбесило. В период созревания я страдал, еле сдерживая свое вожделение. Я боролся с ним, искренне желая оставаться чистым. Сгорал от злости, пока меня не одолел сон. В полдень я подошел к сидящим в зале родителям. Как только отец увидел меня, спросил с опаской:
— Что с тобой?
Я ответил в горячке:
— Что-то странное, невообразимое. Вчера ночью Тарик приводил в свою комнату Тахию!
Он долго смотрел на меня тяжелым взглядом, не произнося ни слова. Решив, что он мне не поверил, я добавил:
— Я своими глазами видел…
Я пришел в замешательство, когда он холодно спросил:
— И чего ты хочешь?
— Я сказал тебе это, чтобы ты его проучил и объяснил, что наш дом уважаем. Ты должен прогнать его!
Он резко ответил:
— Занимайся своим делом, хозяин дома сам решит, как поступить.
Мать проговорила тихим смиренным голосом:
— Она его невеста.
— Но он еще на ней не женился!
Отец обратился к матери с насмешкой, кивая в мою сторону:
— Он хочет умереть с голода.
Я ответил в порыве гнева:
— Мы из тех, кто нищ духом!
Он схватил чашку с чаем, чтобы швырнуть ее в меня, но мать встала между нами и отвела меня в мою комнату. Я видел, что она готова расплакаться. Мать сказала:
— Бесполезно его просить. Не общайся с ним. Как я хочу уйти из этого дома с тобой. Но куда нам идти? Где найти жилье? Откуда взять денег?!
У меня не было ответа. Правда предстала передо мной во всем своем ужасе, без прикрас. Мать смирилась, не в силах что-либо изменить. Отец не владел собой из-за пагубного пристрастия. Более того, иногда казалось, что у него вовсе нет никаких устоев. Я ненавижу его, не желаю ничего о нем слышать. Наш добрый очаг он превратил в публичный дом. Я тоже слаб, и не вижу никакого выхода, кроме как пролить море крови…
* * *
Я успешно сдал экзамены, но это не доставило радости, как полагалось. Мне было стыдно. В моей душе навсегда поселилась печаль. На время длинных каникул я переместился в библиотеку. И сочинил пьесу. Я хотел, чтобы отец показал ее Сархану аль-Хиляли, но он мне сказал:
— Это не детский театр.
Мать вызвалась отнести ему пьесу. Через две недели она принесла ее обратно со словами:
— Не думай, чтобы первую же твою пьесу приняли. Но ты обязательно должен продолжать писать.
Я расстроился, но не отчаялся. Как мог я отчаиваться, когда на театр была моя единственная надежда? Однажды в читальном зале я столкнулся с уважаемым Фуадом Шельби. Он пожал мне руку. Я напомнил ему о себе, и он был рад меня видеть. Ободряемый его добрым расположением, я спросил:
— Как мне написать приличную пьесу?
Он удивился:
— Тебе сколько лет?
— Идет шестнадцатый.
— В каком ты классе?
— В следующем году перехожу в старший класс.
— Не хочешь подождать, пока закончишь образование?
— Я чувствую в себе способность к драматургии.
— Но ты еще не знаешь жизни!
— У меня есть о ней серьезное представление.
Он спросил меня, улыбнувшись:
— Какой ты ее видишь?
— Жизнь — это борьба духа с материей.
Он улыбнулся еще шире:
— А смерть, какую роль она играет в этой борьбе?
Я заявил уверенно:
— Это абсолютная победа духа!
Он похлопал меня по плечу и сказал:
— Если бы все было так просто! Тебе еще опыта набираться и набираться. Исследуй, чем живет народ, что его волнует. Советую тебе погрузиться в водоворот жизни и подождать хотя бы лет десять.
Его слова повергли меня в еще более глубокое одиночество, чем раньше. Он думает, я стою в стороне от жизненных событий. Будто он не знает, что творится у нас дома. Разве ему не известно, что при созревании дух вступает в противоречие с плотью? Борьба возвышенного с похотью никогда не прекратится. Борьба поэзии безумных с Хаямом. Борьба образа Тахии в голове мечтателя с реальной женщиной, развратничающей в комнате наверху. Борьба белых облаков с комьями грязи…
