Думала о том, что хорошо бы провести где-нибудь на Гаваях или Багамах недельку со ставшим вдруг автогонщиком Брутом.
Вторую половину дня Офелия была свободна. Она не спеша возвращалась домой. По пути рассматривала киноафиши. Заглядывала в магазины. Болтала со знакомыми продавщицами – соседками или бывшими одноклассницами. О погоде, о последней моде и о парнях, конечно.
Вернувшись домой, Офелия расправлялась с хозяйственными делами, потом перекусывала что-нибудь и садилась у окна. Ждала, когда появится Брут.
Мать, заставая ее у окна, посмеивалась:
– Жениха своего высматриваешь? Не придет он больше. Другую завел.
Офелия надувалась на нее. А заодно немного и на Брута. Заранее. Когда они собирались в кино, то он по-прежнему приходил впритык, чтоб только до кинотеатра и добежать. А не пройтись как нормальные.
Когда же они шли просто гулять, то он всячески отговаривал ее от длинных прогулок:
– Посидим на скамейке. А то я сегодня весь день у станка, на ногах да на ногах…
Как-то постепенно они начали встречаться практически каждый день. После кино или посиделок Брут доводил ее до подъезда. С каждым разом становился все смелее и смелее. Прощаясь в темноте теперь уже не просто махал ручкой, а целовал. Сначала в щечку. Потом в губы, по-настоящему. И где только научился?
До боли мял грудь. Хватал за бедра. А в последний раз даже потянул ее было за дом. В кусты.
Офелия оттолкнула его:
– Не надо так, Брутик. Все по-человечески должно быть, как у людей…
Офелия видела в кино, как это бывает. Сначала развернется красивая торжественная свадьба. Все будут поздравлять их, глядеть, как они с Брутом кружатся в медленном танце, ласково держатся за руки. И уже потом, когда солнце стыдливо заалеет на закате, он отведет ее в тихую светлую комнату с большой белой кроватью. Она снимет с себя фату, платье, кружевное белье. Он возьмет ее на руки. Утром все их встретят понятливой улыбкой и еще раз поздравят.
Свадьба была в кафе, что в двух кварталах от дома. Хотелось, конечно, Офелии отметить такое событие в лучшем ресторане города. Чтобы фонтан посредине зала, чтоб скрипачи и официанты в золоченых фраках, чтоб настоящий фарфор и хрусталь по столам. Но такое празднество было не по карману ни ее стороне, ни стороне жениха. И Офелия заранее смирилась с неотстиранными пятнами на скатертях, с местным ансамблем из двух гитар-малолеток, вечно пьяного барабанщика и косоглазого пианиста.
В церкви, правда, все было почти как полагается: электрические свечи вполне смахивали на настоящие, поп сбился в своем причитании всего два раза. И когда она глянула вверх под купол, бог, похоже, действительно благословил ее. Офелия увидела, что высоко над головой ее что-то ярко сверкнуло. Может быть отблеск поповского креста, но скорее это был нимб божественный. И подумав об этом, Офелия вздрогнула, сердце у нее в этот миг будто замерло. Мысли покинули голову, и она лишь натужно улыбалась, пытаясь осознать все происходящее далее.
Офелия сказала «да». Брут одел ей на палец кольцо. Почему-то заревела мать.
По окончанию официальной регистрации свадебный эскорт из трех нанятых машин направился к кафе. Там все столы уже были сдвинуты в один большой. Их с Брутиком усадили по центру.
Поздравили родители. Потом родственники: близкие и дальние. Затем: друзья, знакомые, полузнакомые и какие-то совсем незнакомые люди.
Сначала все говорили красивые тосты и даже читали стихи. Через каждые две-три минуты кричали «Горько!» и они с Брутом целовались до немоты в губах. Но постепенно гости от них отстали. Все навалились на еду и выпивку. В конце концов грянул кафешный ансамбль и начались танцы.
Брут вывел ее первой. Но дотанцевать в одиночестве им не удалось. Подвыпившие разгоряченные гости тоже ломанулись на танцевальный пяточек. Кто-то толкнул ее локтем в бок. Кто-то наступил на полу белого платья. Кто-то неразборчиво проорал в ухо.
Потом все устали, снова расселись и начали петь застольные песни: грустные и жалобные. У Офелии от них накатились слезы на глаза. Брут насупился.
Хором, однако, пели не долго. На место солиста ансамбля выскочил троюродный брат Брута и прокричал в микрофон матерную частушку. Все заржали. Офелия порозовела. Брут хмыкнул.
Парня у микрофона сменила блестевшая хмельными глазами и стеклянной брошью подруга матери по работе. В ее частушке бранных слов было не меньше. Гости снова глупо смеялись.
К микрофону полез еще кто-то, но запутался в проводах и упал. Его оттащили в сторону и все тут же забыли о песнях. Кто принялся рассказывать соседям по столу анекдот. Кто прилаживаться к чужой жене. Кто попросту лезть в драку с первым подвернувшимся под руку.
Но совсем о них все же не запамятовали. Время от времени общий гвалт прерывался маршем Мендельсона. Это неутомимый косоглазый пианист налегал на клавиши.
И тогда снова кричали «Горько!». Но целовались уже чуть ли не все.
Брут аппетитно закусывал ее поцелуи огурчиками и картошкой, салатами и колбасами. Офелии же в горло совсем ничего не лезло.
Когда же жених, наконец, насытился, то, поглядев на веселящихся гостей, засопел ей в ухо:
– Поехали, Офель, домой, пока в квартире никого нет…
Она оглядела бушующее застолье. Теперь ей уже было все равно, что и как будет дальше.
Брут, однако, здорово ошибся. В квартире его родителей тоже шел пир горой. Часть гостей из-за общего стола в кафе давно перекочевала сюда, в более душевную домашнюю обстановку. Здесь тоже одновременно пили, ели, смеялись, плакали, танцевали, целовались, ругались, дрались и мирились. И здесь также почти никто не обращал внимания на появившихся жениха и невесту. У каждого была своя свадьба.
Новобрачные боком-боком протиснулись в комнату Брута. Там на подаренной им кровати широко раскинувшись спал какой-то пьяный родственник.
С большим трудом Бруту и Офелии удалось стащить грузного мужика на пол, выволочить в другую комнату и уложить в подходящем месте.
Замка на двери Брута не было. Почесав затылок, он подпер ее тумбочкой:
– Сделаю замок. Завтра же…
И это было все, что Брут сказал. Выключив свет, он тут же завалил ее на кровать. Стянул свадебную одежду.
Потом он уснул. Офелии же было не до сна. Всю ночь кто-то ломился в их комнату, и она несколько раз вставала, устанавливала сдвинутую тумбочку на место. Под окнами во все горло орали и то ли стреляли, то ли взрывали что-то. Офелия вздрагивала, вновь и вновь вспоминала в подробностях прошедший день и вечер. И никак не могла уснуть.
Утром, когда Брут еще спал, зарывшись головой в подушку, Офелия раскрыла заранее перевезенный чемодан. Достала любимый домашний халатик. Оттащила в сторону тумбочку и осторожно вышла из комнаты.
Офелию встретила стоящая посреди разгромленной квартиры свекровь:
– Не поздновато ли просыпаемся, невестушка? Я тут что, одна должна эту блевотину отмывать…
На голос из кухни высунулся свекор. Не отрывая губ от банки с рассолом, сверкнул глазом на ее выглянувшее из под халата колено.
Офелия машинально запахнула халат и кивнула:
– Я сейчас. Сейчас помогу…
Она сбегала в ванную. Умылась на скорую руку, заглянула в комнату. Брут все еще крепко спал.
Офелия взялась за предоставленные свекровью тряпку, щетку, пылесос, принялась двигать кресла, стулья, какие-то банки и коробки.
Прибираться ей всегда было не в тягость. Но сегодня она, как ни старалась, не могла сосредоточиться только на мусоре и грязи. Незнакомая квартира с незнакомыми закоулками. А еще взгляды. Недовольный, стерегущий – свекрови. Бродячий, пощипывающий – свекра.
До свадьбы Офелия, конечно же, представляла себе свой будущий дом по другому. Тот дом был отдельным, на одну семью. И стоял он не в старом жилмассиве, а на берегу озера. С камышами, с лунной дорожкой.
Мечтая, Офелия строила планы, как посадит перед домом цветы. Розы, георгины, «анютины глазки». Как обустроит за домом сад с вишнями и яблонями. Деревья по весне будут цвести и пахнуть. А потом под ними можно будет варить варение. Подавать его с чаем за столиком возле дома, там, где цветник.
В тот дом она долго бы подбирала мебель, обои, утварь. По цвету, по размеру, по моде, так, чтоб как у всех, как полагается.
Уборщицу бы Офелия нанимать не стала, нет. Сама бы поддерживала порядок в доме. По субботам делала большую уборку. Протирала пыль, мыла полы, подметала дорожку возле дома. Натирала бы до блеска их фамильную табличку над дверью.
По воскресениям повалявшись с утра в кровати, где-нибудь к обеду они навещали бы родителей. В одну неделю – его. В другую – ее мать. Обедали бы у них. Или пили чай. Обсуждали бы городские новости, общих знакомых.
Чем дольше жила Офелия в доме родителей Брута, тем меньше ей хотелось не только говорить с ними, но и видеться. Свекровь все время бурчала:
– Чего это у тебя коленки торчат из-под юбки? Не девочка уже. Мужняя жена.
