– Чего это так долго по магазинам ходила? По сторонам глазела?
– Чего это у тебя, невестушка, столько пыли под кроватью?…
Иногда Офелии хотелось ответить резко: «А твое какое дело?» Иногда вообще – послать теми же словами, что посылал жену свекор, когда возвращался домой поддатым и недовольным своей семейной жизнью. Но помня наказ матери, тоже пожившей в свое время в чужой семье, Офелия старалась сдерживаться, говорила спокойно:
– Со своей кроватью мы сами разберемся. А вас я, кажется, просила не заходить в нашу комнату без разрешения…
Мать Брута тут же наставляла руки в боки:
– А ты у меня спрашивала разрешения на сына? У меня, может, таких невест десяток было. А ты окрутила мальчонку. Знаю, знаю, как это делается. Прибрала к рукам чужое. А я, дура, и сына отдала, и комнату, которую своим горбом заработала, в твое распоряжение предоставила: нате, невестушка, пользуйтесь на здоровье.
Свекровь даже вскрикивала:
– Люди добрые! Она теперь мне еще и ультиматумы выставляет. Это, чтоб я теперь и за свое-то собственное разрешения просила…
Офелия напомнила Бруту об его обещании врезать замок в дверь. Тот кивнул:
– Конечно, сделаю.
За ужином он сказал о своем намерении матери. Та, конечно, же воспротивилась:
– Не дам имущество портить. Всю жизнь без замков внутренних жили и дальше так же будем. Воров у нас в семье нет. Тайн каких-то – тоже. Чего это вам вздумалось за замками прятаться в родном-то доме?
Брут пожал плечами.
Ночью он шепнул Офелии, что замок все же поставит, но не выполнил своего обещания ни на следующий день, ни на последующий.
Так они и жили. Офелия постоянно была настороже. Каждый раз, когда за дверью раздавался шорох, она вздрагивала: не свекровь ли снова хочет нос свой сунуть. Или может отец Брута под каким-нибудь предлогом решил глазом своим на нее зыркнуть.
Свекровь не только не дала врезать замок в дверь, но и перекрасить стены в комнате, сменить занавески:
– Я – хозяйка в доме. А мне все здесь и так нравится…
И Офелия с тоской глядела на синие, будто бока сдохшей, ощипанной курицы, стены. С раздражением – на темно-коричневые, с зеленой бахромой и какими-то разводами занавески. А еще ей были ненавистны чужое белье в ванной, чужой запах на кухне, чужая грязь – весь этот чужой дом.
Она все меньше уделяла внимания поддержанию чистоты в общей комнате, на кухне и ванной. Просто отворачивала взгляд от пятен и пыли, от вещей родителей Брута, от них самих. Бралась за тряпку только тогда, когда уж чересчур допекала свекровь.
Офелия, не раздумывая, собрала бы манатки и ушла жить с Брутом к своей матери. Но у той была вообще одна комната и кухня. Жить в такой тесноте втроем совсем невозможно.
К тому же мать, хотя и жалела дочь за ее мытарства, не горела желанием жить под одной крышей с зятем. Да теперь даже, наверное, и с самой дочерью – когда Офелия забегала к ней, то несколько раз встречала одного и того же мужчину. Ее мать была еще достаточно молодой.
Но и жить так дальше Офелия не могла. Стала уговаривать Брута:
– Давай съедем отсюда. Поживем где-нибудь отдельно…
Брут пытался успокоить ее:
– Потерпи. Потом эта квартира будет нашей с тобой.
Офелия задумалась о том, сколько же надо терпеть. Родители Брута также еще были далеко не старики. Здоровье у них по их годам – вполне приличное. И хотя она не любила свекровку со свекром, желать им скорейшей смерти не хотела.
Офелия настояла. И, как это не ударяло по их семейному бюджету, но они сняли квартирку. Крошечную. Уж на самой окраине. Но отдельную.
Свекровь была в истерике. Однако Офелию такое обстоятельство мало волновало. Она, наконец-то ощутила себя полноценной хозяйкой, настоящей хранительницей домашнего очага. В отдельной квартире можно было все привести в порядок, подладить под себя.
На следующий после переезда день Офелия отпросилась с работы. Хозяйничала.
Сама двигала нехитрую мебель. Развешивала заранее запасенные голубые занавески для спальни и розовые – для кухни. Вымывала грязь из углов, оттирала старые подтеки на кафеле и плите. На белой, достаточно чистой стене повесила их с Брутом свадебную фотографию.
Офелия торопилась, ей очень хотелось закончить все к возвращению с работы мужа. Чтобы он зашел и разулся, а не топал как в родительской квартире повсюду ботинками. Чтобы сел за стол, застеленный белоснежной, а не застиранной до желтизны скатертью. Чтобы смотрел в чистое, а не засиженное мухами окно. Чтобы он огляделся и ахнул:
– Какая у меня жена…
И она успела. К приходу мужа их маленькая квартирка блестела как стеклышко. На плите к тому же стоял свежий горячий борщ.
Брут, однако, ничего не заметил. Протопал, как обычно, прямо в грязных ботинках на кухню. Съел две тарелки борща. Посмотрел в окно. Вернулся в комнату и уселся к телевизору. Там он и стянул с себя грязную обувь. В разные углы комнаты разбросал носки.
Офелия сначала задохнулась от обиды, потом от возмущения. Она долго ничего не могла сказать. В конце концов выдавила из себя:
– Это же тебе не в родительском хлеву…
Брут непонимающе обернулся:
– Ты чего, Офель…
Она развела руками:
– Посмотри, вокруг. Я все вычистила, выскоблила, а ты ничего не заметил. Прямо своим грязными ботинками.
– А-а, – только и сказал Брут. И отодвинул ботинки к двери. Офелия не нашлась, что еще сказать.
На следующий день история повторилась. Весь день Офелия стирала, готовила, наводила окончательный лоск. А Брут снова протопал грязными ботинками. Снова молча поел и снова, разбросав свои вещи, засел у телевизора.
Снова Офелия ему сделала выговор и снова он понятливо согласился:
– А-а…
Но и через день, и через два, и через неделю все повторялось почти точь в точь.
Еще пару недель Офелия продолжала по инерции прибирать квартиру. И даже затеяла было небольшой ремонт. Хозяева их жилья были не против того, чтобы обновить линолеум на полу в кухне, покрыть новым лаком ободранные шкафы в крошечной прихожей.
Офелия представляла, как закончит этот ремонт. Как они с Брутом позовут гостей: его друзей, ее подружек. Как она наготовит всякой всячины, испечет пирог. Все будут осматривать их квартирку, уплетать за обе щеки угощение и нахваливать:
– Хороша, хозяюшка, хороша…
И Брут, увидев такое одобрение, поймет, наконец, как это важно – чистота, порядок, уют в доме. И он будет гордиться ею.
Офелия сама содрала старый линолеум. Купила новый. Этот рулон ей привезли из магазина домой и поставили в углу кухни. Офелия попросила мужа уложить его. Брут обещал.
Для шкафов она приготовила специальную жидкость и сам лак. Брут и здесь обещал справиться. Но день проходил за днем. А мужу было то неохота, то некогда. Лишь иногда, когда Офелия особенно нажимала на него, Брут ронял рулон линолеума на пол или подходил к шкафам, чего-то чертил, прикидывал и говорил, что остальное доделает завтра.
И они продолжали жить с валяющимся посреди кухни линолеумом, с чертежами на полу и на стенках шкафов в прихожей, с то и дело попадающимися под ноги отвертками, кисточками, линейками, карандашами, гвоздями и шурупами.
Брут не давал убирать инструменты:
– Ты все перепутаешь. Не трогай…
И Офелия не трогала. Пока не поняла, что вряд ли Брут когда-нибудь действительно доведет все до ума. Тогда она решила нанять мастеров, но супруг воспротивился:
– Да ты что? Деньги еще кому-то платить. Или у тебя муж без рук…
Он снова схватился за рулон, но в яростном трудовом порыве тут же сломал нож для резки линолеума:
– Ладно, завтра купи новый, я сразу же дорежу и положу все как надо.
Офелия кивнула в сторону прихожей:
– А шкафы?
Брут посмотрел на часы:
– Шкафы после линолеума. Сегодня чемпионат по телеку начинается.
Чемпионаты по телеку начинались почти каждый день. Офелии все меньше хотелось заставлять или уговаривать мужа. Она сама размотала часть рулона, чтобы по нему можно было ходить возле плиты и мойки, там, где чаще всего что-то капает на пол. К тому же, что шкафы в прихожей ободраны, Офелия постепенно привыкла и даже перестала замечать, что с ними что-то не в порядке.
На фоне полураскрученного рулона и груды разбросанных инструментов ежедневная пыль была не так уж заметна. И Офелия стала прибираться через день. Потом раз в неделю.
Теперь Офелия могла равнодушно перешагнуть через брошенную Брутом тряпку, убить муху на стекле и не замыть это место. Она уже не спешила ополоснуть каждую использованную чашку – ждала, когда посуды в мойке накопится по-больше.
И готовила Офелия теперь без особого желания. Забросила подаренные на свадьбу кулинарные книги, тетрадки с записанными от руки рецептами. Варила и жарила только то, что умела. То, на что уходило немного времени и сил. Самой ей нужно было чуть-чуть, а Бруту было, похоже, все равно, что есть – лишь бы было что.
Один раз она вообще ничего не приготовила. Вспомнила об ужине только, когда Брут, вернувшись с работы, зашел на кухню:
