В ограде хлопнула калитка, послышались голоса, и Галина Максимовна снова насторожилась. Вместе с женскими вдруг стали яственно слышаться мужские голоса, и первая мысль была самая страшная — не случилось ли что с дочерьми, и эта мысль так обожгла душу, что Галина Максимовна вскрикнула и как ошпаренная вскочила, села на кровати, схватила с головки халат и трясущимися руками стала надевать его на себя.
Люди вошли уже в дом и, судя по всему целая толпа. Галина Максимовна встала и, превозмогая головокружение и слабость, зажав одной рукой ошалевшее от нехороших предчувствий сердце, а другою держась за стенку, пошла в прихожую. Она была ещё в своей комнате, когда кто-то из женщин крикнул:
— Чего раскорячился в дверях? Заходи.
Это был очень знакомый голос, и в нём не чувствовалось ничего такого, что могло бы предвещать несчастье, но Галина Максимовна не верила и лишь прибавила шаг.
То, что она увидела в прихожей, её поразило как гром среди ясного неба. Женщины толкались возле двери, стряхивали с фуфаек и платков снег, некоторые раздевались, не спрашивая ни у кого разрешения, а посреди комнаты стоял мужчина, согнувшийся под тяжестью мешка. В дверях, переступая порог, шевелился ещё один мужчина с мешком на спине, и туда дальше тоже виднелись мешки и сгорбленные спины и крепкие мужские руки, придерживающие эти мешки.
— Куда сыпать-то? — спросил тот, что стоял, согнувшись, посреди комнаты.
— Ты что, первый день на свет родился? — сказала своему мужу Марина Макаровна. — Не знаешь куда картошку сыпят?
— В подполье, — смеясь подсказала одна из женщин.
— Знаю, что в подполье, а где оно?
— Тут оно, тут! — крикнула из кухни Сорокина. — Иди сюда, Тимофей.
Мужчины гуськом потянулись на кухню, и послышался шорох спускаемой в подполье картошки.
— Погоди, Николай, это морковь со свёклой, их отдельно, — командовала Наталья. — Сначала картошку давай.
Галина Максимовна, держась одной рукой за спинку дивана, разинула рот и не могла произнести ни единого слова. Вид у неё был до того жалкий и растерянный, что, казалось, стоит не женщина, а девчонка, одураченная и околпаченная со всех сторон.
— А, Максимовна, здравствуй, — сказала Марина, подходя с улыбкой к хозяйке. — В этой суматохе забыли поздороваться.
— Здравствуй, Максимовна!
— Здравствуй! — закричали женщины наперебой. — Извини, что хозяйничаем. Тут иначе нельзя.
Максимовна успевала только переводить взгляд с одной на другую и тут увидела в дверях дочерей, которые перетаскивали через порог большую туго набитую хозяйственную сумку. И все поняла. И опустилась на диван в изнеможении.
— Вот кто устроил все это, — еле слышно вымолвила она. — Родные доченьки. Полысы… Космы выдеру.
— Чем выдирать будешь? — сочувственно сказала Марина, глядя на её забинтованные руки.
— А вы немедленно прекратите, — сказала Галина Максимовна слабым голосом, подняв на неё помутившиеся от страданий глаза. — Заберите все и увезите обратно, немедленно. Слышите?
— Ой, Максимовна! Ведь еле дышишь. Уже ходить не можешь, за стенку держишься. А какого-то черта из себя корчишь. Сиди уж не рыпайся, Думаешь тебя мы пожалели? Девчонок жалко. Довела их до такого состояния. Что же думала над своей головой? Занять не могла? Ни один человек не отказал бы. Разве что последний гад. Да таких у нас и нет в посёлке.
Галина Максимовна до боли закусила губу и, с трудом поднявшись с дивана, пошла, пошатываясь, в свою комнату. Уже вслед услышала голос одного из мужчин:
— Мы закончили, — сказал он. — Что ещё надо?
— Капусту в погреб спустили? — сказал женский голос — Больше ничего не надо. Идите по домам.
Когда мужчины ушли, женщины ещё долго возились в кухне, в подполье и кладовой, наводили порядок и устанавливали все к месту.
На шум пришла соседка Марфа Николаевна Бобылева, и лавина упрёков обрушилась на неё.
— Не знала, — оправдывалась старуха. — Ей-богу не знала.
— Проведать надо было. Рядом живёшь.
— Я проведовала. Так она хоть бы словечком.
— Что уж, ни о чём так и не говорили?
— Она все на руки жаловалась, что не заживают долго и болят ещё хуже.
— Ну вот! — воскликнула Анисья. — А я о чём говорила! На руки надеялась, что заживут скоро. Потратила все денежки.
Марина и за ней все остальные вошли в комнату, где сидела на кровати Галина Максимовна. Женщины понимали её состояние и не знали, с какого боку подступиться. Захлопнув крышку подполья, последней пришла из кухни Наталья Сорокина.
— Ну, Максимовна, — весело сказала она, расталкивая женщин и проходя вперёд, — картошки навалом. Редьку, свёклу, морковь я положила в угол возле лесенки. Крысиные норы тряпками заткнула. Крыс и мышей можешь не бояться. Удрали к соседям или с голоду подохли.
— Зачем вы сделали это? — спросила Галина Максимовна, не поднимая головы.
— Ты это, Максимовна, выбрось из головы, — сказала Наталья, по привычке жестикулируя руками. — Слава Богу, тебя знаем не первый год. Всегда уважали и уважать будем. Может, в горячах что и не так сделали, деликатней надо было как-то, так ты уж прости. Когда тут было соображать? Господи! Умом рехнулись.
Галина Максимовна выпрямила спину, гордо подняла голову и, борясь со слезами, навернувшимися на глаза, сказала срывающимся голосом:
— Я со дня на день… жду перевод из города.
— От кого?
— Из комиссионного магазина.
— А-а…
Протяжными унылыми возгласами женщины выразили своё отношение к комиссионному магазину.
— Пока из комиссионки дождёшься, — сказала Марина, — двадцать раз сдохнуть можно.
— У меня там хорошие вещи.
— Сейчас везде полно хороших вещей. Никого этим не удивишь.
— Я послала письмо, чтобы уценили, и послала письмо сестре в Воронеж. Оттуда должны прислать.
— Все это ты ерунду говоришь, Максимовна, — сказала Наталья. — Всё это тебя не спасёт. Вот картошки мы запасли — другое дело. И на семена хватит, и до нового урожая, и ещё останется. А чтоб добро зря не пропадало, поросёнка заведи. Поросёнка я тебе дам. Моя свинья скоро опоросится. Во какая свиньища. — Наталья подняла руки в обхват и, будучи сама толстой, показала, что её свиньища раза в три толще её, и опустила руки. — Свинья ещё супоросная, а покупателей бывало — перебывало. Кому-нибудь и за деньги не дам, а тебе даром дам.
— Ничего мне даром не надо. За всё, что вы привезли, я рассчитаюсь. И картошку верну. С нового урожая. Я отдам, — Галина Максимовна окинула всех взглядом и разволновалась ещё больше. — Я вам все верну. Спасибо за помощь, но я… я…
— Хорошо, хорошо, Максимовна, — торопливо начали поддакивать женщины. — Не спеши отдавать-то. Выздоравливай да выходи на работу. Главное — выздоравливай.
— Бабы, ну вас к монаху. Идите на улицу, — сказала Наталья и энергично замахала руками. — Идите и подождите меня там. Мне надо сказать пару слов. По секрету.
Выпроводив женщин, Наталья подошла к кровати и взяла ремень, который лежал сбоку от Галины Максимовны, прикрытый подушкой.
— Для девчонок приготовила, — сказала Наталья, усаживаясь рядом на кровать. — Ты их не трогай. Не надо. Не выдержали они. — Наталья вдруг прослезилась и, вздохнув, добавила: — И так им детство-то выпало… Вишь какое.
Галина Максимовна прикрыла лицо забинтованными руками, и плечи её затряслись. Наталья бросила ремень на пол, обняла Галину Максимовну, и дали они волю слезам, по-бабьи, от всей души.
20На другой день утром прибежала из конторы Аня Белькова.
— Ну, Максимовна, не икалось тебе с утра? — спросила она с порога и затараторила: — С восьми утра местный комитет заседал. Видела бы ты Дементьева, аж позеленел весь. Тебя ругал и всех нас. Ой, что там было! В общем, постановили выделить тебе из кассы взаимопомощи пока сто рублей, вот они, — Аня вынула из сумочки деньги и положила на стол. — И кроме того, пока не выйдешь на работу, по двадцать — тридцать рублей ежемесячно. Маловато, конечно, но наша организация-то сама знаешь какая. Хорошо, что это наскребли. Иван Васильевич хочет попытаться ещё дополнительно пенсию выхлопотать. Когда сможешь, зайти в контору. Надо расписаться в расходном ордере.
— Уже все знают, — с горечью произнесла Галина Максимовна.
— А что ж ты думала? Здесь же деревня.
— Спасибо, Анечка. Я зайду, распишусь.
— Сегодня необязательно, когда сможешь. А я пойду. У меня столько работы накопилось. Ужас! Так надоело печатать все эти приказы, сводки, — до чёртиков. Хоть бы ты скорей вышла на работу. Из меня машинистка-то, Господи! Сижу, клопов давлю, а печатать несут и несут. Ну, ] выздоравливай. Мне некогда, побегу.
Галина Максимовна почти следом за ней оделась и пошла, прихрамывая (недели две уже она обходилась без костылей) сначала в амбулаторию на перевязку, а на обратном пути завернула в контору. И где бы не шла, люди от мала до велика высовывались в окна, прохожие останавливались и молча смотрели ей вслед. Она непрерывно чувствовала на себе эти взгляды и ссутулившись, шла нарочито медленно, делая вид, что столь пристальное внимание её нисколько не беспокоит, но умом и сердцем понимая, что привыкнуть к этому не сможет никогда.
