Самое большое заблуждение — считать этих людей привилегированными по отношению к другим нациям.
Наступил декабрь, месяц моего увольнения. Это слово могло бы удивить: мой контракт заканчивался, а значит, речь об увольнении не шла. И всё-таки это было так. Я не могла дождаться вечера 7 января 1991 и уйти, ограничившись несколькими рукопожатиями. В стране, где до недавнего времени, по контракту или нет, нанимались на работу навсегда, невозможно было покинуть рабочее место, не исполнив при этом всех формальностей.
Чтобы соблюсти традиции я должна была заявить о моём уходе на каждой ступени иерархической структуры, то есть четыре раза, начиная с подножия пирамиды: сначала Фубуки, затем господин Саито, потом господин Омоти и, наконец, господин Ханеда.
Внутренне я была готова к этому. Само собой разумеется, необходимо было соблюсти главное правило, а именно: ни на что не жаловаться.
К тому же, я получила отцовские инструкции: эта история не должна была ни в коем случае повлиять на хорошие отношения между Бельгией и страной Восходящего Солнца. Значит, нельзя было дать понять, что хотя бы один японец повёл себя некорректно по отношению ко мне. Единственная причина, которую я имела право назвать, — ведь мне надо было объяснить причину, по которой я покидала столь завидный пост, — могла быть передана только от первого лица единственного числа.
Логически это было совсем не трудно сделать, я должна была принять все заблуждения на свой счёт. Это было смешно, но я решила, что служащие Юмимото были бы только признательны мне за то, что таким образом они не теряли лица и сразу опровергли бы меня, протестуя: «Не говорите о себе так плохо, вы очень хороший человек!»
Я попросила мою начальницу об аудиенции. Она назначила мне встречу после обеда в пустом кабинете. Когда я увидела её, бес шепнул мне: «Скажи, что в качестве мадам Пипи ты могла бы зарабатывать больше в другом месте». Мне пришлось побороться с нечистым, чтобы усмирить его, и я уже еле сдерживала смех, когда уселась напротив красавицы.
Тут бес снова шепнул мне: «Скажи ей, что останешься только при условии, что возле унитазов поставят тарелочку, куда каждый будет бросать по 50 йен».
Я укусила себя за щеку изнутри, чтобы сохранить серьёзность. Это было так нелегко, что я не могла заговорить.
Фубуки вздохнула:
— Итак? Вы хотели мне что-то сказать?
Чтобы скрыть свой кривившийся рот, я опустила голову так низко как могла, что придало мне смиренный вид, который несомненно должен был понравиться моей руководительнице.
— Срок моего контракта заканчивается, и я хотела сообщить вам, со всем сожалением, на которое только способна, что не смогу возобновить его.
Я говорила робко и покорно, как и положено подчинённому.
— Да? И почему же? — сухо спросила она.
Чудесный вопрос! Значит, я не одна здесь ломала комедию. Я вторила ей карикатурным ответом:
— Компания Юмимото предоставила мне много разных возможностей проявить себя. Я буду ей бесконечно за это благодарна. Увы, я оказалась не на высоте и не смогла оправдать чести, оказанной мне.
Мне пришлось замолчать и снова закусить щеку, настолько то, что я несла, смешило меня. Фубуки же не видела здесь ничего смешного, поскольку сказала мне:
— Это верно. Как по-вашему, почему вы оказались не на высоте?
Я не сдержалась, подняла голову и посмотрела на неё с изумлением. Как можно спрашивать, почему я оказалась не на высоте в уборной? Неужели ей так хотелось меня унизить? И если так, то каковы были её настоящие чувства, которые она испытывала ко мне?
Следя за её глазами, чтобы не упустить её реакцию, я произнесла следующую грандиозную чушь:
— У меня не хватило на это умственных способностей.
Мне было не так важно знать, какие умственные способности нужны, чтобы чистить загаженный унитаз, как увидеть, придётся ли по вкусу моей мучительнице такое гротескное доказательство моей покорности.
Её лицо хорошо воспитанной японки осталось бесстрастным и непроницаемым, мне понадобился бы сейсмограф, чтобы уловить лёгкое сжатие её челюстей, последовавшее за моим ответом: она наслаждалась.
Не собираясь останавливаться на пути к наслаждению, она продолжила:
— Я тоже так думаю. Каковы, по-вашему, причины этой ограниченности?
Ответ был под стать вопросу. Я жутко забавлялась:
— Причина в неполноценности западного ума по сравнению с японским.
Очарованная моей покорностью, отвечающей её желаниям, Фубуки нашла справедливый ответ:
— Это правда. Однако, не стоит преувеличивать неполноценность среднего западного ума. Не думаете ли вы, что в вашей недееспособности повинен ваш собственный ум?
— Конечно.
— В начале я думала, что вы хотели саботировать Юмимото. Поклянитесь, что вы не симулировали свою глупость.
— Клянусь вам.
— Вы отдаёте себе отчёт в вашей ограниченности?
— Да. Компания Юмимото раскрыла мне на это глаза.
Лицо моей начальницы оставалось непроницаемым, но я чувствовала по голосу, что в горле у неё пересохло. Я была счастлива, наконец, доставить ей удовольствие.
— Таким образом, предприятие оказало вам большую услугу.
— Я буду ему за это вечно благодарна.
Мне очень нравился сюрреалистический оттенок, который приняла наша беседа, и который неожиданно доставил Фубуки такую радость. Это был очень волнующий момент.
«Дорогая снежная буря, если мне так просто доставить тебе удовольствие, не стесняйся, забросай меня жёсткими твёрдыми комьями, градинами, заточенными как кремень. Твои тучи отяжелели от ярости. Я согласна быть смертной, затерянной в горах, на которые они извергают свой гнев, брызги ледяной слюны летят мне прямо в лицо. Мне это не вредит, а зрелище это прекрасно. Ты хочешь изрезать мою кожу градом оскорблений, но ты стреляешь холостыми, милая снежная буря. Я отказалась завязать глаза перед твоим войском, потому что я так давно мечтала увидеть наслаждение в твоём взоре».
Я решила, что Фубуки достигла удовлетворения, потому что она задала мне вопрос, показавшийся мне простой формальностью:
— Чем вы думаете заниматься дальше?
Мне не хотелось говорит ей о рукописи, над которой я работала. Я отделалась банальным ответом:
— Я могла бы преподавать французский.
Моя начальница презрительно рассмеялась:
— Преподавать! Вы! Вы считаете себя способной преподавать!
Чёрт возьми, снежная буря, твои боеприпасы не иссякают!
Она задавала вопрос, но я не совершила глупости и не призналась в том, что имела диплом преподавателя.
Вместо этого я опустила голову.
— Вы правы. Я ещё не до конца осознала предел моих возможностей.
— В самом деле. Скажите прямо, чем бы вы могли заниматься?
Мне хотелось довести её до полного экстаза.
В старинном японском императорском своде правил поведения оговорено, что обращаться к Императору нужно с «дрожью и оцепенением». Меня всегда очаровывала эта формулировка, которая так хорошо соответствовала игре актёров в фильмах про самураев, когда они обращались к своему начальству голосом, искажённым сверхчеловеческим почтением.
Я надела маску оцепенения и задрожала. Со страхом взглянув в глаза молодой женщины, я пролепетала:
— Вы полагаете, что меня возьмут убирать мусор?
— Да! — воскликнула она, выдав себя этим порывом.
Затем она глубоко вздохнула. Я победила.
Потом мне нужно было объявить о своём увольнении господину Саито. Он тоже назначил мне встречу в пустом кабинете, но в отличие от Фубуки, ему было не по себе, когда я села напротив.
— Срок моего контракта подходит к концу, и я хотела с сожалением объявить о том, что не смогу его возобновить.
Лицо господина Саито исказилось множеством тиков. Я не могла понять, что это означало, и продолжила:
— Компания Юмимото предоставила мне массу возможностей проявить себя. Я буду ей за это вечно благодарна. Увы, я оказалась не на высоте и не оправдала большой чести, оказанной мне.
Маленькое тщедушное тело господина Саито нервно задёргалось. То, что я говорила, явно смущало его.
— Амели-сан…
Его глаза шарили по углам комнаты, словно пытаясь там найти нужные слова. Мне стало жаль его.
— Саито-сан?
— Я… мы… мне жаль. Мне не хотелось, чтобы все так произошло.
Увидеть искренне извиняющегося японца можно примерно раз в столетие. Я испугалась при мысли о том, что господин Саито пошёл ради меня на такое унижение. Это было тем более несправедливо, что он не имел никакого отношения к моим последовательным понижениям в должности.
— Вам не о чём сожалеть. Всё к лучшему. И моя работа на вашем предприятии меня многому научила.
Тут я не кривила душой.
— У вас есть планы? — спросил он меня с натянутой любезной улыбкой.
— Не беспокойтесь за меня. Я себе что-нибудь подыщу.
Бедный господин Саито! Это мне пришлось успокаивать его. Несмотря на некоторый профессиональный рост, он оставался японцем, одним из миллионов, одновременно являясь рабом и неумелым палачом той системы, которую, конечно, не любил, но не осмеливался критиковать по слабости характера и из-за отсутствия воображения.
