— Иди обедай, — сказал Кананпойка сменившемуся Арикайнену. — Отдохнешь часок и приходи работать. — Поискал глазами где Микко, но дома скрывали дорогу. — Жалко мальчишку. Скольких, вот так, война сиротами сделала.
— Среди людей не пропадёт, — рассудил Арикайнен.
— Не пропадёт, если от людей будет поддержка. А всё равно… Без отца и матери жить, как на костылях ходить. Нет, армия должна быть. Солдаты, хорошие солдаты, тоже должны быть — свою страну охранять надо. Но войны быть не должно. Такое мое мнение. Ну ладно, чего впустую говорить, нас с тобой о прежних войнах не спрашивали, об этой не спросили — начинать её или нет. И о будущей, не приведи ей Бог случиться — не спросят. Так что, ты иди обедай, а я посмотрю как ремонт идёт.
От деревни Микко пошёл не по дороге, которая петляла между холмами, а напрямую, по лыжне. Углубившись в лес, развоевался. Сначала обратил в копье лыжную палку, сбивая шапки снега с пеньков и выбивая их из развилок. Потом отломал изогнутый как сабля сухой еловый сук, и нападая с ним на кусты и деревья, сшибал веточки и, некоторые из них, подбирал как трофеи:
«Сосновая палочка потолще — строится дот, немного расщепим вдоль и вставим в расщеп маленький клинышек — строительство законсервировано на неопределённое время. Гарнизон финский, налицо шесть рядовых — шесть тонких берёзовых. Двое должны прибыть — добавим развилку, через день — два — процарапал два кольца у основания развилки, соединил кольца продольными линиями. — Один унтер — еловая палочка. Четыре орудия среднего калибра — четыре ольховые палочки. Неисправные, ремонтируются — немного расщепим вдоль. С этим закончено. Теперь режим охраны…» — Вновь стал сбивать, подбирать и обламывать веточки.
Обвязал палочки ивовой корой, засунул их за отщеп разбитой грозой сосны возле лыжни. Отбросил еловую саблю и отойдя на десяток метров назад метнул, как копье, лыжную палку в составленный пучок. Это уже на случай, если за ним следят. Промахнулся. Подобрал палку и прибавил скорости — надо торопиться, играть больше некогда.
У въезда в Киеромяки шлагбаум и охрана — финские солдаты.
— К Юлерми Пюхяля иду, в гости. Он мой дядя. Поживу у него.
— Поживи, — не возражает старший. — Только пусть дядя сходит к командиру и предупредит его. У нас здесь режим строгий.
Киеромяки носила своё название[14] из — за северного склона, непосредственного отношения к деревне не имевшего.
Если южный склон холма, чуть выше середины которого степенно текла улица дворов в тридцать, пересеченная переулком, сбегавшим вниз от улицы четырьмя дворами, а верхним концом упиравшимся в сарай, выстроенный при советской власти для трактора, который предполагалось выделить будущему колхозу, был пологим, то северный, — почти отвесным. К тому же вкривь и вкось изрезан оврагами и буераками. И подкопан изрядно — в довоенное время жители не только Киеромяки, но и окрестных деревень брали там песок для своих нужд — удивительно ровный и чистый.
Однако сейчас ни сельчане ни их соседи песок оттуда не только не брали, но и взглянуть на северный склон возможности не имели: несколькими метрами ниже хребта по южному склону, как раз там, где заканчивались наделы, в два ряда тянулась колючая проволока, ограждая северный склон не только от посягательств, но и от взглядов.
Юлерми встретил Микко так, будто они расстались, самое давнее, сегодня утром после завтрака.
— Хювяя пяивяя, — поздоровался Микко.
— Терве, — ответил он на приветствие. — Иди в дом. Коня распрягу, тоже приду.
В глубине двора стоял запряжённый в сани невысокий, но крепкий коник, несмотря на несильный мороз обвешанный сосульками. И дно саней присыпано обрывками бересты и крошками ольховой коры.
«Дрова из лесу возил. И, скорее всего, не себе — у дровяника ни полена», — определил Микко.
Дом и хозяйственные постройки были примечательны: срублены не из кругляка, но каждое бревно отёсано в овал, остругано рубанком и проолифлено. Юлерми славился в округе своим плотницким мастерством и тщательностью в работе. Дом был высокий и стоял на фундаменте из буроватого гранита с красиво расшитыми швами меж камней. Дверь, над которой приколочен древний оберег, челюсть огромной щуки, заперта на «карельский замок» — прислонённую палку. Крыльцо высокое на резных столбах, крытое в один скат тёсом, нижние ступени припорошены снежком.
«Снег шёл ещё утром… С утра дома никого не было. Значит, один живёт».
Микко вошёл в дом.
Возле входа слева, рукомойник, под ним ушат. По той же стороне, ближе к середине боковой стены печь. Перед печью кухня. Между печью и фасадной стеной женская половина, спрятанная за занавеску. В противоположном по фасаду, по — карельски в большом, русский бы сказал — в красном углу, три иконы: Иисуса Христа, Божией Матери и святого Александра Свирского. Это мужская половина, самое почётное место в доме. Вдоль всей правой стены, почти под самым потолком проложено бревно. На нём обычно сушили сети, гнули полозья для саней а иногда и лыжи.
Карелы в домашнем и хозяйственном обустройстве предпочитали обходиться своими силами и только в случае крайней нужды нанимали специалистов. Не считая богатых, естественно, богатые могли себе позволить наемный труд и без крайней нужды.
Фасад дома в три окна. У среднего, сокрытого занавеской, торцом к подоконнику стоял невысокий стол, возле него скамейки. У правой стены деревянная кровать, застланная старательно, но не очень умело.
В доме не топлено и от того неуютно. Однако, невзирая на неуют, довольно чисто, если не считать нескольких невымытых посудин.
Микко развёл огонь в печи, поискал воды. Нашёл немного в чайнике. Это не вода. Взял вёдра, коромысло и побежал к колодцу. Когда вернулся Юлерми, был уже дома.
— Зачем тебе столько воды?
— Как же в хозяйстве без воды? — Удивился в ответ Микко. — И еду приготовить, и посуду помыть…
— Еду готовить и посуду мыть есть кому. Мне одна старуха, финка Ирма Леппянен, мать Аймо Леппянена… Знаешь их? Нет? Ну неважно… по хозяйству помогает. Cтирает, готовит, а когда меня нет, скотину кормит и поит. Скотина мне не нужна. Ни корова, ни баран с овечкой, ни куры. Ни рук, ни времени не хватает. Но Сильва их очень любила. Пока не могу от себя оторвать. И навоз нужен. Впрочем, без навоза я в любом случае не останусь. Иконы тоже её, она православной веры держалась, а я в вере ничего не понимаю. Пусть висят, раз повесила, не мешают. Тем более, что Александр Свирский, Сильва говорила, финский святой, вепс по национальности родом из Каргопольского уезда, глядишь, поможет когда. Ладно, что об этом… Ирма скоро придёт, видела как я к дому ехал. Разогреет, что вчера варила, поедим.
— Зачем её ждать? Сами не справимся, что ли.
— Справляйся, — согласился Юлерми.
Печка разгорелась. Микко согрел воду, помыл посуду, разыскал и поставил на огонь варево. И пока грелась похлёбка, достал из своей торбы галеты и сига. Галеты выложил рядом с хлебом, а сига быстро и умело выпотрошил и нарезал на куски.
Юлерми, и прежде в еде не привередливый, поел больше для утоления голода, чем для вкуса. Лишь на нежную, умело просоленную мякоть сига слабенько прореагировал.
— Сам ловил?
— Нет, в дорогу дали, — ответил Микко. Но кто дал не объяснил: зачем говорить, что был контакт с военными, кто знает, как он это воспримет.
Поев, Юлерми стал собираться
— К Эркки Маслову схожу. Он говорил, одному хозяину строевой лес нужен, дом подрубать собирается, нижние венцы подгнили. Поговорить надо что и как. Если задержусь, то ложись без меня. На печку, там теплее. Или на мою кровать, тогда я на печку лягу.
— Мне всё равно.
— Если всё равно, то ложись на печку, я больше люблю в прохладе спать. За занавеску не ходи, там вещи Сильвы. Я сам туда без дела не захожу, не хочу память её понапрасну тревожить.
Юлерми ушёл, а Микко подбросил дров в печку, помыл посуду после еды. Вскоре пришла Ирма Леппянен, высокая ростом, сухощавая и сутулая телом, с тёмным узким лицом и удивительной белизны тонким платком под шалью.
Дотошно расспросила Микко, кто он таков и по каким делам явился. Вздохнула о Сильве, отметив, какова та была хорошая жена и аккуратная хозяйка. И завершила свои воспоминания вполне философически.
— Все там будем.
На Микко, как на помощника, поначалу смотрела довольно скептически, но когда убедилась, что он не только суетится под ногами, но и прок от него есть, приняла под своё начало.
Велела добавить дров в печку и согреть воды. Когда вода согрелась, развела пойло скотине и поручила отнести пойло в хлев.
В хлеву подожгла лучину и зажав её в зубах сама налила пойло низкорослой комолой корове карельской породы и двум мериносам, овце и барану.
Потом приказала Микко, чтобы он положил сено в ясли корове и овечкам, да клал бы аккуратно, не трусил на пол, а если упадёт какой клочок, чтоб не оставлял на полу, а поднял и положил в ясли. Сама же насыпала ячменя курам. Когда всё исполнил, вручила горящую лучину и две впрок, с наказом сидеть и светить, пока скотина не напьется, а куры не насытятся, да с огнём быть аккуратнее, чтобы хлев не спалить. И забрав пустые ведра вернулась в дом, готовить скотине пойло на завтрашнее утро, а для Юлерми и Микко еду на весь следующий день.
