— А, вы пришли в себя, — сказал призрак.
— Что со мной случилось. Что со мной?
Писклявый голос, разрывавший мою глотку, не мог принадлежать мне.
— Все уже хорошо. Не волнуйтесь. Вам сделали укол морфина.
— Зачем?
— Не стоит пугаться, если боль вернется, когда ослабнет действие лекарства.
— Какая боль?
— Хирург вам объяснит.
Я видел, я слышал, мог дотронуться руками до лица… Ноги! Но я сумел различить бугор в конце кровати, там, где они должны были находиться. По крайней мере, я был цел.
Призрак облекся в тело: медсестра с дружелюбным лицом склонилась надо мной, в руке она держала стакан.
— Выпейте немного.
— Что это?
— Что это может быть? Обычная вода… Позовите, если еще захотите пить.
Вероятно, я заснул. Я проснулся от боли, и в то же время меня накрыла паника. Живот! Медсестра сошла с ума: в таких случаях никогда не дают пить! Доктора, скорее! Она мне за это заплатит! Но почему никто не приходит? Я не позволю так просто себя убить! Никто не реагирует на мои крики… И тут я заметил, что не издаю ни звука, горло как будто свело судорогой, пот струился по лицу… Чья-то рука грубо опустилась на мое плечо и отбросила меня обратно на кровать — я и не заметил, как приподнялся.
— Сейчас вам лучше соблюдать спокойствие.
Он носил форму под распахнутым халатом, за ним стояла все та же медсестра. Мне удалось пробормотать:
— Она дала мне пить.
— Да? Ну и что?
— Но в моем случае…
— В вашем случае?
— Он не знает, — сказала медсестра.
— А-а!
— Что мне нужно знать? Почему мне ничего не говорят?
Наступило долгое молчание. Они оба смотрели на меня.
— Потому что это тяжело, — сказал доктор. — Тяжело.
Снова наступило молчание, они все так же смотрели на меня, две фигуры в белом над белыми простынями.
— Вам нужно набраться мужества…
— Я обречен?
— Нет, нет, вы будете жить… Вы выживите, я вам обещаю, просто ваша жизнь не будет такой же, как прежде. В вас попало множество осколков, и, можно сказать, вы были на грани, но кишечник оказался не задет.
— А что? Что задето?
Он помолчал, потом сказал:
— Вы.
— Что?
— Так многие мужчины определяют эту часть тела.
— О нет!
Я все никак не мог осознать. Я бессмысленно повторял: «Нет, нет, нет», как будто полное отупение охватило меня.
— Мы сделали все, что могли. Но для жизни риска нет. Вы будете жить, будете жить.
И я жил.
5
Довольно случайно я оказался на фильме «Петер-бродяга». Я уже упоминал, как трудно было мне в то время (1922 год) найти моделей, которые согласились бы позировать. Я посещал кинотеатры, надеясь отыскать там подходящую мне фигуру — юных актрис не должно было задеть мое предложение.
Это был фильм Эрика А. Петчера, который выступил как его продюсер и режиссер, а также сыграл в нем главную роль. Чтобы избавиться от старой связи, герой поступает на службу в шведскую армию, любезничает с одной из дочек мэра того города, где стоит его полк, и после некоторых перипетий женится на богатой вдове. Это была комедия — во всяком случае, так утверждала афиша, — и я должен был вести себя соответственно — смеяться. Я ждал, когда появятся дочери мэра, и только ее одну я увидел. С той встречи в Упсале прошло уже три года, но я ни минуты не сомневался: это был все тот же немного неловкий подросток, и сквозь весь фильм она прошествовала со скучающим равнодушием. Она не казалась идеальной моделью для моих фотографий, но я понял, что ее лицо почему-то запало мне в душу, хотя в тот первый раз я даже не обратил на нее особого внимания.
Я приступил к поискам продюсерского центра и благодаря тому, что Эрика А. Петчера не было на месте, добился от секретарши некоторой информации, а именно, как мне найти девушку. У них не оказалось ее адреса. То ли они его потеряли, то ли она его не оставляла, то ли они и не интересовались местом ее жительства, потому что в любом случае господин Петчер не собирался вновь приглашать ее на роль (что он и подтвердил на следующий день в телефонном разговоре со мной). Юная актриса «не представляла собой ничего интересного… минуточку, кажется, она работала продавщицей в магазине готового платья. Рагнар Ринг рассказал о ней — он снял ее в нескольких рекламных роликах; пришлось даже пойти в магазин, чтобы посмотреть на нее, в ней несомненно что-то есть, но как она двигается — просто катастрофа. К тому же она никогда не сможет быть смешной; поговорите с Рагнаром, возможно, он что-то знает».
Ринг мне сказал, что ему известны мои работы и что она мне не подходит — совсем не тот тип, который мне нужен… «Видели фильм Петчера? Ну он и шутник, этот Петчер! Вам надо было посмотреть, что я из нее сделал: от нее ничего не требовалось, только демонстрировать платья, но любое платье на ней пропадало, она заслоняла их самой собой. Думаю, заказчики были не очень довольны результатом, я их понимаю. Не знаю, что они сделали с пленкой, вероятнее всего, выкинули. Жаль, не догадался сохранить на память хотя бы один снимок… Как это объяснить? Мы с вами в чем-то похожи, вы поймете меня, если я скажу, что у меня наметан глаз и что мы с вами умеем распознавать тех, чьи лица наполнены светом. Жаль только, что сами мы для этих лиц не представляем никакого интереса. Ее адрес? Конечно, куда ж я его засунул… Я с тех пор переехал, невозможно ничего найти. Но это просто: нужно зайти в какой-нибудь из магазинов фирмы „PUB“. Она работала в таком, насколько я помню. Возможно, она еще там».
Там ее не было, но я встретил подругу ее сестры («нет, она здесь больше не работает, она теперь снимается в кино»), которая дала мне ее адрес. Она жила в квартале Ле Содер, куда я и отправился на следующий день.
Квартал Ле Содер находился на юге Стокгольма, чуть за чертой города, и представлял собой настоящий муравейник: дружелюбные улицы столицы оборачивались пустырями и сараями с крышами из листового железа, под которыми размещались серые и неприглядные жилища.
Она была дома. На ее лице не отразилось ни капли удивления.
— Это вы, — просто сказала она, как будто мы расстались накануне.
Это и вправду был я, и я поведал ей причину своего визита.
— Какое я имею к этому отношение?
— Вы были свидетелем. Немым, неподвижным свидетелем того мгновения, когда я понял, кто я есть.
— Вы и так это знали!
— Знал, конечно. Знал, но отказывался понимать. В тот момент я осознал, каково это, когда смотришь на свою тайну не только как на скрытое знание. Это просто, но глазами чужого человека.
— И вы выбрали для этого мои глаза!
— Наша первая встреча была случайной, почти такой же, как и эта. Вы идеальный свидетель, как говорится, потому что вам это ни к чему, и уже завтра вы обо всем позабудете. От себя добавлю, что я никогда не забуду ни ваших глаз, ни вашего лица.
— Поэтому вы мне рассказали свою историю?
— Я должен был когда-нибудь рассказать ее, и вот рассказал. Не для того чтобы освободиться, но чтобы наконец отстраниться от нее немного. А у вас я прошу прощения за то, что без вашего согласия сделал вас соучастницей тайны, до которой вам нет никакого дела. Спасибо, что выслушали меня.
Она не ответила, просто положила свою руку на мою, но как-то рассеянно, как будто не осознавала, что делает.
— Вы будете теперь сниматься в кино?
— Да. Вероятно… Я получила предложение, со мной связалась секретарша Морица Стиллера.
— Великого Стиллера?
— Да. Мне сказали, что он очень известен. Он хочет меня видеть, попробовать на какую-то роль. Но ничего не выйдет. Вы же видели — я отвратительно сыграла.
— Ни вы, ни я не профессионалы в этой области. Стиллер — да, и, вероятно, он знает, что делает.
Вскоре я решил проститься.
— Можете зайти еще, если захотите.
Я ответил: «Возможно», — зная, что не вернусь. К тому же жизнь рассудила по-своему, и через некоторое время я покинул Швецию. Я сказал ей: «До свидания», — а в душе пожелал: «Удачи». Кто знает, может, это пожелание и принесло ей такой головокружительный успех.
6
«Я жил», — ответил я Штернбергу, когда он спросил меня однажды о моем прошлом. В следующий раз, когда я повторил эту фразу, он недовольно отмахнулся:
— Не сомневаюсь, что ты жил. Ты не рассказал мне о вашем знакомстве ничего, кроме банальностей, но есть один пункт, в котором меня не провести: я не оставлю тебя в покое, пока ты не объяснишь мне подробно, какой смысл вкладываешь в фотографии задниц… И не говори мне на этот раз, что достаточно просто взглянуть на них. Я не позволю провести себя дешевой софистикой.
— Это не софистика. Хотя какая разница!
— Для меня есть разница! Не забудь, я один из твоих самых верных клиентов. Моя коллекция скоро будет стоить целое состояние, и если, разорившись, я решусь продать ее, мне необходимо знать больше об ее авторе.
