И все-таки Костя думал о мерах предосторожности: вдруг как это грузинская мафия! Сошел к берегу, приготовил катер. Подумал: если увидит, что приехали грузины, махнет на остров. Зорко следил за приезжими. Вслушивался в их голоса. Вроде бы русские…
Но вот раздался властный каркающий голос. Буква «р» произносилась так, будто по железу катился шарик. «Старрок! Нет никаких сомнений, это — Старрок!»
Паромщики, напившись с вечера, спали мертвецким сном. Обыкновенно первый паром отчаливал в восьмом часу утра, к ругани же и крикам с того берега паромщики привыкли. А что к ним пожаловал милицейский генерал из Питера, этого они не знали.
«Он теперь, наверное, генерал, — Костя вспомнил, как в милиции ждали об этом приказа министра. — Господи, Старрок — генерал! Как легко они сотворяют кумиров!..».
Он не спешил покидать укрытие. Дождался машин, — все три подъехали к дому отца, и из них, как горох, высыпали девять молодцов. И окружили дом. Сам же Старрок направился к реке, прямиком к камню, за которым сидел Костя. И, не дойдя до камня пяти метров, остановился, смотрел на Дон, на тот берег, где над лесом в полнеба горела утренняя заря. Костя поднялся.
— Вам кто нужен?
Старрок шарахнулся в сторону, схватился за пистолет. Майор вышел из-за камня.
— Сразу виден штатский человек! Да вы, Мэлор Борисович, если б я захотел, тут бы и остались лежать у камня! Здравствуйте! — протянул руку. — Знаю: за мной пожаловали. И ордер на арест в кармане. А? Разве не так? Ну вот я, везите в Питер. Делайте самую большую глупость в своей жизни.
— Ух ты, дьявол полосатый! Напугал до смерти!
Поздоровались.
— Зови в дом. Устали мы как черти. Гнали без передышки, — за тобой, угадал.
Костя в дом идти не торопился, присел на камень.
— Генерала вам присвоили?
— Да, майор, присвоили.
— Поздравляю. С год послужите, маршалом станете.
— Стану, Костя. Власть теперь наша и, надеюсь, надолго, может быть, навсегда.
— Навсегда — едва ли, а надолго — может статься. В семнадцатом году вы, большевички-демократы, тоже власть захватили, — до сего времени из рук не выпустили. На этот раз только вывески поменяли, а суть та же.
— Ладно, Костя. Уймись. Я к тебе по делу приехал, а не лекции твои выслушивать.
— Мафию, что ли, грузинскую возглавил? — продолжал Костя.
— Как возглавил? Ты что буровишь?
— А так и возглавил. Был на третьих ролях, а после гибели Тариэла на первые вышел.
— Хватит чепуху городить! Говорю, — по делу приехал. На капитал мафиозный мы вышли, — у тебя он зарыт. А его государству сдавать надо. В банк государственный, — по ведомости да под расписочку. Понял?..
Майор засмеялся, посмотрел на Старрока пристальным уничижительным взглядом.
— Старрок и государство, — эка, черт побери, как заливает!
И — строго:
— Перестаньте паутину словесную развешивать! Говорите просто: Костя, поделись деньгами и всем ценным, что ты отнял у Тариэла. А?
— Ну-ну… Не наглей, Костя. Мужик ты смелый, умный и сильный, как сто чертей, однако не забывайся…
— Давайте ордер на мой арест.
Старрок отдал ордер, и Костя порвал его на мелкие кусочки.
— А сейчас мы пойдем в дом, и вы напишете представление министру на присвоение мне звания подполковника.
— Костя…
— Пойдемте, генерал. А сокровища грузинской мафии действительно у меня. Мы поедем в Питер и поделим их с вами пополам. С вами, слышите? И ни с кем больше. Государства у нас нет, вы его слопали. Отныне будем работать вместе. Я вам нужен, да и вы мне — тоже. Вашу руку, генерал!
Старрок с нескрываемой радостью пожал протянутую руку и крепко обнял Костю.
— Молодец, подполковник! Будешь моей правой рукой.
— Вот так-то! Теперь же пойдемте завтракать, — принимаю вас как самых дорогих гостей.
Пока готовили завтрак, Костя и Старрок сидели в комнате второго этажа, и генерал после внезапно вспыхнувшей эйфории впал вдруг в меланхолию:
— Ты устранил с дороги Тариэла, но он — глава питерской мафии…
— Грузинской мафии, — уточнил Костя.
— Да, грузинской. Все равно должен понимать, какая птица. За него не одна головушка полетит, а если учесть, что с Тариэлом ушел «бриллиантовый багаж», и мы с тобой за него в ответе…
— За кого?
— За багаж этот! — выкрикнул Старрок. — Не прикидывайся… Думаешь, они идиоты, грузинские мальчики? Мне звонил их пахан и дал две недели, — мне и тебе, а там, говорит, если не вернем багаж, и нас на распыл, и наши семьи…
— Надо брать их, — спокойно сказал Костя.
— Сколько проблем! Вывести тебя из-под удара правосудия — одна, мафию развеять — другая, а сколько еще жадных акул ожидают даров!
— Меня оставьте в покое. За мной нет вины.
— Нет? Нет, говоришь? А кто убрал с дороги Тариэла? Ты ведь знаешь формулу убийства: кому нужно, тот и убивает. Станут разматывать…
— Разматывать? Ниточка потянется к вам, а не ко мне. Тариэл мешал вам, а не мне, это вы пригребли «бриллиантовый багаж» и ни с кем не захотели делиться. Вы, генерал, вы! Я об этом багаже и слыхом не слыхивал. Кроме того, есть экспертиза: Тариэл утонул, и на нем ни малейшей царапины. И есть свидетели. А меня с ним и рядом не было. Можно ведь и так дело повернуть. И тогда все шишки на вас повалятся.
Генерал побледнел и весь сжался, как от удара. Он был хлипок, имел слабые нервы. Костя знал это и провел упредительную массированную атаку. А когда увидел противника поверженным, сбавил газ.
— Ладно, ладно, генерал, не надо бояться, — трус умирает много раз, а смелый — однажды. Что же до акул, которые разинули пасти и ждут от вас доли, мы их ублажим. Разделим багаж на три части: одну — им и по одной — нам с вами. В багаже много чего есть, хватит и им на молочишко.
Снизу их звали на завтрак.
На самом высоком месте, на холме с пологими склонами, возвышаясь над станицей Каслинской и как бы оберегая ее, стояла церковь Пресвятой Богородицы.
По рассказам старых людей, она была построена по повелению царя Петра Первого. Он будто бы и место на холме указал и дал на ее построение пятьдесят рублей.
Царь Петр проезжал станицей во время осмотра здешних мест: искали самый узкий перешеек между Волгой и Доном, — уже тогда замышлялось прорыть Волго-Донской канал. И будто бы царь и место у Каслинской облюбовал, но потомки спустя два с лишним столетия прорыли канал чуть выше станицы.
За церковью, в тени вековых кленов, берез и тополей огорожено кладбище; чуть в стороне казаки соорудили стелу из нержавеющего металла и на ней вывели: «562» — столько каслинцев не вернулось с фронта. И как бессменный часовой бережет их покой взметнувшаяся к небу колокольня. Церковь порушили, а колокольня устояла. И как знать, сохрани станичники гордый в своем величии храм, не упали бы они в бездну пьянства и душевной остуды.
Сюда к колокольне и пришла в то утро на рассвете Анна. Здесь стоял походный вагончик, а в нем иногда задерживался на ночь сельский художник-реставратор Олег Суворин. Может, он и сегодня спит в вагончике?
Три года назад выпускник Московского архитектурного института Олег Суворин по своей воле решил один восстанавливать станичную церковь. Не было материалов, никто не давал ему денег даже на жизнь, и только школьники изредка ему помогали, да старушки богомольные приносили еду. Олег работал по двенадцать часов в день и за год поставил золоченый крест, покрыл и покрасил колокольню, повесил большой колокол и три малых, выложил кирпичом, застеклил окна и спустился вниз на два первых этажа.
На крест и золото, и на краску отпустил деньги архиепископ саратовский, астраханский и волгоградский Пимен, в миру Дмитрий Евгеньевич, и он же помог приобрести кирпичи и доски. На том и кончились ассигнования работ.
А дома случилась беда: болезнь позвоночника приковала к постели его жену. И дом, и двое детей остались на руках у тещи.
Олег своей работы не прекращал.
Анна поднялась по трем ступенькам и постучала в дверь. Скрипнула железная койка, и дверь растворилась. На пороге в халате показался богатырь с бородой полярника.
— Нюра, ты?
Он звал ее на старорусский манер Нюрой.
Наскоро оделся и пригласил девушку войти. Не удивлялся ее вторжению, хотя раньше Анна так рано к нему не приходила. И ничего не спрашивал. Ждал, когда гостья заговорит сама.
Анна смотрела на него своим неистребимо влюбленным взглядом и улыбалась.
— Ты чего? — буркнул Олег, в растерянности оглаживая бороду. Он любил Нюру, она любила его, но об этом своем великом и святом чувстве они никогда друг другу даже намеками не говорили. Они немного стеснялись друг друга. Но сегодня девушка задорно, демонстративно улыбалась. И — молчала.
— Ну, говори. Разбудила в такую рань.
— Ты недоволен?
— Ты знаешь: я всегда тебе рад.
