И, видя, что окончательно успокоил старика, продолжал:
— Мы тут одни, нас никто не видит и не слышит: я хотел еще и денег вам дать. Пойди, Сергей, наверх, принеси мой «дипломат».
И когда тот принес, попросил поплотнее дверь прикрыть. Распахнул «дипломат», вынул оттуда пачки денег.
— Вот тебе, отец. Тут пятьдесят тысяч рублей и десять тысяч долларов. Знаешь, сколько ты за доллары получишь?
Сергей сосчитал в уме:
— Два миллиона двести тысяч рублей.
— Да, — подтвердил Костя, — курс теперь таков: доллар идет за двести двадцать рублей. А вот и тебе, Сережа, столько же.
— Кто же так наш рубль уронил? — спрашивал отец. — А, Костя?.. Сказал бы хоть нам, что это за дьявольские силы на Русь напали? Вроде бы, и не видно и не слышно их, — духи какие-то, а поди ты, разор какой учинили. Знаешь ведь, наверное?
— Знаю, отец, но об этом в другой раз.
Пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись.
Костя вышел на улицу и с минуту смотрел на небо: над лесом всходила полная круглая, как совиный глаз, луна, теснила темноту далеко в степь, и на горизонте, точно витязь в поле, лежала гряда гор с поэтическим названием Эрдени.
По тропинке пошел к тому месту обрыва, где еще с детства любил сидеть и смотреть на Дон и на задонские леса, где, как ему казалось, жили всякие фантастические существа и вообще было много чудес.
Он сел на большой валун и думал о том, как хорошо тут жить, в родных местах, среди знакомой с детства природы. Услышал урчание мотора. «Анна?» Окликнул ее, метнулся на дорогу и встал на пути мотоцикла.
— Костя?.. Фу, испугал меня.
— Анюта, пойдем на берег, посиди со мной.
Анна поставила мотоцикл на обочине и пошла за Костей. Он показал ей на камень, и сам сел рядом.
— Люблю это место, — с детства заприметил.
— И я тоже частенько сюда прихожу.
Они сидели на крутом берегу, и луна, всплывшая над лесом, нескромно уставилась молочно-синеватым оком на молодых людей.
— До сих пор не знаю, кем ты мне доводишься?
— Двоюродная племянница.
— А и верно. Ты же дочь моего двоюродного брата. Кстати, думают они возвращаться в Каслинскую?
— Похоже нет, нравится им там. И меня зовут. А я в прошлом году жила у дедушки под Питером, — зимой, в большие холода.
— Вот новость! Я и не знал. И как тебе наш город — понравился?
— Еще бы! — тихо и мечтательно произнесла Анна. — Я так его полюбила, кажется, все бы отдала, чтобы жить в нем.
— Ну, что же тебе мешает? Прописка ныне свободная. И квартиру купить можно. А еще лучше — свою тебе отдам. Квартирка, правда, однокомнатная, но зато в большом и красивом доме, рядом с гостиницей «Прибалтийская», у самого синего моря.
— Да, прямо как в сказке, теперь у меня и деньги есть, но я как-то не могу привыкнуть к мысли, что они мои.
— А ты привыкай. И трать их по своему усмотрению. А к тому же я думаю, что деньги у нас еще будут, мы молодые — заработаем.
— Я гидролог, кому нужна там?
— Петербург — морской город. Устье Невы, Финский залив, — кругом вода! Ты-то как раз и нужна там!
Неожиданная мысль обоих взволновала, и, хотя они молчали, думали об одном — о Петербурге.
— Так что же ты думаешь? Соглашайся.
Но Анюта молчала. Мысли ее были о сокровенном, о том, что держало ее здесь, в Каслинской, но об этом она Косте не скажет. А он, хотя и не видел цвета и выражения ее глаз, понял: она сейчас решает главный вопрос своей жизни, где жить и как быть дальше.
— Вам не жаль того грузина, что утонул?
— Аннушка! Милая моя, родная, век помнить буду, — ты меня от самого страшного врага избавила. Тариэл — глава грузинской мафии, сколько он вреда питерцам наделал, не измерить, не постичь! Они и грабят, и насилуют, и убивают. Цены на рынках взвинчивают. Мафия! Так что ты…
— Я?.. Но при чем тут я?
— Ах, ты умница, — хитрющая, как тысяча змей! Думаешь, я не знаю?
Наклонился к ней и нежно поцеловал в щеку.
— Я продам дом, мотоцикл…
— Ни в коем случае! — воскликнул Костя. — Дом на берегу Дона, земля, хозяйство — этому нынче цены нет. Ничего не трогай, слышишь?
И она, уловив в его голосе приказной тон, обрадовалась и почти машинально, помимо своей воли, пожала его руку. Он продолжал:
— Если ты мечтаешь стать серьезным литератором, то должна жить в Москве или Петербурге. Кажется, Виктор Гюго говорил: «Поэты рождаются в деревне, а умирают в Париже». Маяковский родился где-то в горном селении, а убит был в Москве, Есенин тоже рязанский, сельский парень, а погиб в Петербурге. В столицах решаются все вопросы, там живет цвет народа, его интеллигенция…
Девушка не перебивала.
— Ты хорошо знаешь характер своих земляков, пишешь о них рассказы, но ты не ведаешь, что есть в нашем государстве люди, которым нужно погубить страну, поссорить народы… Они-то и ослабили рубль, сделали так, чтобы во всем мире царил доллар. Тебе нужно знание этих процессов. Говорю тебе: переезжай в Питер, — писатель должен мыслить масштабно, быть политиком и философом. Ты, наверное, захочешь создать крупное произведение — повесть, роман.
— Уже написала.
— Вот как! И что же ты написала?
— Повесть. Называется она «Слезы любви». Недавно закончила.
— А где будешь печатать?
— Не знаю. Здесь, наверное, — в Ростове или Волгограде. Если примут, конечно.
— Поздравляю. Возьми рукопись в Питер, и там попробуем пристроить.
Сказал, но без твердой уверенности, что это удастся сделать. Сейчас издатели ищут рукописи интересные, значительные, а она — молодой автор. Впрочем, чем черт не шутит. Обнял девушку за плечи:
— Поедем в Питер, — деньги-то у тебя есть.
— Я не буду их тратить, сохраню для вас, на случай невзгод.
— Признаться, мне это приятно слышать. Сознавать, что о тебе думают, заботятся, — и не кто-нибудь, а такое создание, как ты.
Она не возразила, понимала, что он говорит искренне, и он ей верит, — и в эту минуту ей ничего так не хотелось, как быть его надеждой и защитой от возможных неурядиц. У него такая трудная и опасная работа, он как богатырь из русских былин ведет бой с многоголовой гидрой.
— И все-таки, — продолжал он в раздумье, — эти деньги трать как заблагорассудится. А на хранение я тебе дам.
— Хорошо, Костя, спасибо. Тогда часть денег я потрачу, и сегодня же. Вы не будете возражать?
— Сказал же! И можешь мне не докладывать.
Луна взошла на середину неба, и живая сверкающая дорога, соединившая берега реки, стала шире, и пристань, и паром, приткнувшийся к бревенчатому причалу, осветились, как днем. Костя с Анютой уж собрались уходить, но их внимание привлекли огни бегущих к станице автомобилей. Костя насчитал три машины. «За мной! — обожгла мысль. — Сам Старрок со товарищи».
Хотел было встать, махнуть на «мерседесе» в Волгоград, а может, и в Питер, но затем подумал: зачем ему бегать? От кого?..
И тут же в голове составился обширный план.
— Анюта! Ты готова мне помогать?
— Да, располагайте мною.
— Тогда слушай и хорошенько все запоминай.
Вынул из кармана блокнот, вырвал чистый лист.
— Дровяной сарай дяди Васи помнишь?
— Как же? Я там дрова брала, и рубила, и пилила.
— Отлично! Вот смотри.
Нарисовал потолок, три несущих бруса.
— Вот крайний брус слева, а вот…
В самом конце бруса, в дальнем левом углу он нарисовал жирный крестик.
— Здесь, — ткнул карандашом, — я спрятал сверток с драгоценностями.
— Ну, и…
— Ты поедешь к деду, возьмешь этот сверток и разделишь его содержимое на четыре равные части, — ну, хотя бы по весу, приблизительно. И одну часть положишь туда же, на старое место, а три перепрячешь в разных местах, но на усадьбе. Надежно, — так, чтоб вода не затекла и чтоб никто тебя не увидел. Все поняла?
— Поняла. А вы?
— Я? Видишь три машины — это за мной.
— Так бежим! Я — с вами.
— Нет, Анюта. Мне бежать некуда. Я ничего не крал, никого не убивал, — я не преступник, а майор милиции, человек долга и чести. Они будут здесь не раньше утра. Я спрячусь за камнем и посмотрю, кто за мной пожаловал. Если это мой начальник, — а я думаю, это он и есть, — я выйду и буду принимать его как гостя. Он может меня увезти с собой, может даже надеть наручники, но ты не пугайся и предупреди потихоньку отца и Сергея, что это наша игра, так надо. Мы поедем в Питер на машинах, а ты сегодня же садись на самолет и сделай то, что я тебе сказал. Ну, сумеешь?
— Да, дядя Костя, сумею.
— Дядя! Ну, какой я тебе дядя? Зови меня просто Костя.
И он стал наблюдать за приехавшими. Они уже подкатили к причалу на том берегу и кричали крепко спавшим в эту пору паромщикам. Костя силился узнать по голосу Старрока, но катившееся по реке эхо многократно повторяло каждое слово, наполняя его трубным нелюдским гулом. Однако сердце подсказывало: это — Старрок!
