Линда несколько прогнулась под моим твердым голосом и протянула серую тетрадь со вздернутой наверх ветками сакурой, нарисованной тушью по бархату.
— Тяжелая. Это не дневник, это талмуд какой-то.
Скажу честно, Кирина смерть не давала покоя и мне по нескольким причинам: во-первых, она была девять недель с моей сестрой взаперти, и одному Богу известно, что они там проходили и кто проехался по тогда еще принадлежащему власти «я» сознанию, во-вторых, я общалась с Максом, и причем тесно. Наша, на первый взгляд богемная, жизнь смешалась с запахом масляной краски, ночным фосфором Лубянки и липким до сахарного снегом.
У женщин бывает три вида «запуталась»: запуталась в мужчинах, заплутала в себе и непонятно вообще все. У девяноста процентов женщин это и первое и второе одновременно, у оставшихся — глобальный апокалипсис. Это был мой случай.
Я кинула дневник в черную кожаную сумку и поехала в агентство делать референсы для очередного ролика. «Новый город» находился в старой части Москвы, и, сознавая рабочий dead line, я зарылась в папках и файлах, картотеках и кофе с ананасовыми мармеладками. Компьютер, как обычно, завис и попросил переодеть. Нога лениво нажала на reset, а вот рука решила достать из сумки ежедневник, но по корке перепутала его с серой книжечкой.
И почему-то открыла…
На первой странице были написаны знакомые слова:
«Это все не то, это все не те».
Бред. Только этого не хватало. Читать предсмертные записки сумасшедшей женщины, которая даже не могла в ванне вены перерезать, а изгадила новый ламинат. Да что я ругаюсь? Ну вот скажите, почему меня так парит смерть незнакомого человека, почему эта нелепость не дает спокойно заснуть и выключить уставший от раздумий мозг? Это было что-то по женской части. Назовем это чувство Ин-се. Так Менегетти называл бессознательный выплеск энергии, творческой, а тут что-то из серии «Профессия: репортер». Отлично, я еще и желтая пресса. Главное, чтобы не из-за гепатита С. Хотя все это не смешно. Далеко не смешно. Даже истерически.
Жутко захотелось у кого-нибудь полюбопытствовать: «А бездонный океан страсти — это сколько вешать в граммах? Ну, или в бокалах мохито, наконец?» Мужчины ледяным голосом заказывают виски, а мы — натуры утонченные, деликатные и не такие грубые. Хотя… я тоже недавно пила виски…
Москва, где минеральная вода «Эвиан» берется из луж, а грязная благодаря АЗЛК и прочим нелегально работающим аббревиатурам река вытекает из кранов в каждом доме, — это мой город. Каждый день мы пьем этот город до дна. Гоша — шотами между перелетами, а я глоток за глотком, начиная с утра… Пьяные городом и немного этиловым спиртом в парах и бокалах, со льдом и снегом, мы жили со скоростью десять звонков в час, обменивались приглашениями позавтракать в три часа ночи и хотели быть хуже, чем мы есть на самом деле.
Я уговорила Гошу и Линду поехать в «Пропаганду», просто был четверг и после двух мохито, сделанных в агентстве собственноручно и без мяты, хотелось продолжить.
Гошу я знаю с первого сентября первого курса, он правнук нобелевского лауреата и страшный раздолбай, поэтому и друг. Он — как Линда, только в штанах.
— Знаешь, что самое поганое, — сказала я, наклонившись к Линде, — Макс мне не дает! У меня в свое время были друзья, которые два года встречались и не спали, но тут у него жена есть.
— Я тебя умоляю. Такое дупло, как Татьяна Гарнидзе, выйдет замуж не за хорошую секс-машину, а за репродукции Кандинского.
— О какой чуши мы с тобой говорим.
— Какие же вы циничные, пафосные, надменные… — начал Гога послетекиловое саркастичное нытье.
— Ну, — я смотрела на Гошу, как зверь перед коронным прыжком, выжидая, с четкой позицией «сейчас получишь в глаз».
— Стервозные, расчетливые, инфантильные…
— Это не из той оперы, — осадила Линда…
— Испорченные, избалованные, изнасилованные вниманием…
— Линд? Тебя когда-нибудь внимание насиловало?
— Неа…
— Меня тоже. Так, Гоша, огласи, пожалуйста, весь список.
— А?
Гоша был готов. Мы тоже.
Уже в такси Линда спросила:
— А он все эти прилагательные про кого говорил? Про тебя или меня?
— Спи!!!
Я почему-то вспомнила, как мы с Линдой пили шампанское, а потом проснулись ни свет ни заря и с пяти утра смотрели фильмы — начали с «Папы» и закончили «Возвращением». Все-таки Кричман вырос со съемок «Небо. Самолет. Девушка». Странная последовательность — небо, самолет, девушка, возвращение… Что-то в этом не то. И чего мне так понравилась работа очередного еврея-оператора? И почему я не дала Линде в морду за ту историю с дневником, который лежит у меня в стеллаже с книгами и который меня так и тянет прочитать? Мне вдруг тоже захотелось снять кино. На пленку, 35 мм, все по-взрослому.
— Линда! Мы почти приехали! Слушай, а может, во ВГИК на режиссуру поступить?
— Слушай. Я тебе не говорила, что Глебастый с Настей переспал…
— Что, блин?
— Зачем так грубо? Это всего лишь шутка. Доброе утро, Линдочка!.. Доброе утро.
В таком вот пьяном куролесе, перемежающемся съемками непонятных клипов, прошло две недели, и мне позвонил Макс, вернувшийся из Куршевеля, и Алек, вернувшийся непонятно откуда, видимо, из глубокого себя. Все в один день. Гореть мне в аду на подсолнечном масле.
Макс приехал ко мне домой около полудня.
— А ты почему не на работе?
— А я собираюсь уйти, пока в отпуске. Через пару недель пойду в агентство обсуждать копирайтовые возможности.
— Ты же с ума сойдешь. Это же скучно.
— С ума я и без того сойду. Расскажи мне что-нибудь.
— Вчера мы с другом поехали в гости к одной… Ладно… Позавчера я… Не помню что… А еще некоторое время назад я целовался с одной жутко красивой девушкой в школе.
— Тебя посадят.
— Нет, она не школьница. Она…
— Кто она?
— Она — это все.
— А как же твоя жена? Она к ней не ревнует? — я перевернулась на другой бок, чуть не запутавшись в широких штанах Йоджи Ямамото.
— Ну, мы ей не скажем, — он подмигнул левым глазом.
— А сделай еще раз так. А то я только правым умею.
— Вот ты… Всю красоту момента портишь.
Он достал из кармана пачку сигарет.
— Я не курю в комнате… Но ты… кури здесь.
Мне хотелось немного власти, как и он когда-то, оборвать общение словами «нет и не будет», но каждый раз, когда мое сознание было готово дать отпор даже в той мелочи, каковой являются сигареты, я снова прогибалась под стальным голосом и жестоким холодным взглядом.
— Да ладно, я пойду на кухню.
— Черт с ним, я принесу пепельницу.
— Кушадасы? — спросил он, глядя на квадратную пепельницу, привезенную мной год назад из Турции.
— Летом ездила. Собрались компанией старых друзей и решили отдать дань месту, которое нас воспитало. Когда я училась в школе, мы ездили в Словакию летом, где и подружились с руководителями, это место подарило мне Настю, с которой мы дружно поступили в институт.
— А дань кому отдавали-то? Месту или руководителям?
— И тому и другому.
— То есть ты поехала в Турцию, чтобы отдать дань Словакии? Железная логика.
— У меня нет логики. У меня интуиция.
— Смешная ты все-таки.
* * *
Он сидел и курил. Затягивался, плотно сомкнув губы, держал в себе молочный дым.
Тот клубами вырывался наружу, и струйки белого тумана кутали нас в сумерках.
Макс мог курить везде. Это было слишком красиво для запрета.
Он затушил сигарету, сломав ее у основания фильтра. Потом встал около моего стеллажа и начал изучать книги. Наверное, еще раз удостоверился в моей глупости.
— Неужели ты Лотмана читала?
— Представь себе.
И опять ничего не было. Не понимаю я этого платонического общения. И аналитику Аристотеля тоже…
…Единственное, что ценно в жизни — это момент…
Главное, чтобы он не заметил дневник, про который я почти забыла.
Мы процеживали слово за словом, пока молчание не достигло статуса VSOP[7], насыщенности цветов Рембрандта и молекулярной чистоты горных ручейков национального парка Словакии.
А потом мне позвонил декан и напомнил про дамоклов меч в виде курсовой работы.
Макс предложил снять сюжет про «Клинику Маршака». Так я и сделаю. Завтра.
Наутро я позвонила Гоше и попросила помочь с поездкой за город. Ему нравилась Настя — мне было чем спекулировать: ее спагетти со сливочным соусом Гоша мог отведать только используя мои переговорные способности. Он заехал ровно в одиннадцать. Гоша был тележурналист. Его присутствие в кадре было необходимо для существования сюжета. Я схватила пушку для записи звука, микрофон и камеру с парой запасных аккумуляторов, написав на кассетах «Гога-суперстар».
— Чего ты такая довольная?
