— Это почему же?
— Неудачное время выбрали. Он гуляет.
И действительно. Автономов вскинул вверх руки, в одной из которых был кий, и приветливо закричал, расшифровывая меня всему залу:
— Анатоль! Дружище! Вот кого мне не хватало для победы! Ну, теперь держись, Горыныч! — адресовался он к своему длинному, мелкоголовому, мелкотравчатому сопернику с замусоленным окурком папиросы в углу рта. — Давай обнимемся, Толян! Сто лет тебя не видел. Забыл ты меня совсем — нехорошо! — И полез было в самом деле обниматься, но я отстранился и огрызнулся: — Перестань! Не будь шутом гороховым! — Ибо ненавижу я всякие проявления панибратства. Я НЕНАВИЖУ В ТАКОЙ ЖЕ СТЕПЕНИ МУЖСКУЮ СЛАЩАВОСТЬ, ЗАИСКИВАНИЕ, ЛЕСТЬ, ПОДХАЛИМАЖ, КРЫСИНУЮ ОЗЛОБЛЕННОСТЬ, НАГЛОСТЬ, БАХВАЛЬСТВО, ГОРДЫНЮ, ЖАДНОСТЬ и еще много-много чего. Но это так, к слову, чтобы представить себя в лучшем свете, чем я есть на самом деле.
— Ненавижу пьяные морды, когда сам трезв, — шепнул я Автономову, и он откачнулся.
— Это я-то пьян, Толян? Да я просто весел-превесел! Страшно рад тебя видеть, старикашка ты мой!
— Вам бить, — поторопил его мелкоголовый и мелкотравчатый с окурком во рту.
— Сейчас, погоди, Горыныч, — откликнулся Автономов. — Сейчас, Анатоль, Горыныч сделает партию, он такой, и я сделаю антракт. Попьем чего-нибудь холодненького, погоди!
Опять я должен был «годить» и наблюдать за его бесшабашной и, судя по всему, бесславной игрой, и опять существовать в мрачной пустоте ничегонеделанья, присутствовать при убиении времени. КИЕМ БЫ ТЕБЯ ПО ХРЕБТУ, КОНСТАНТИН ПАВЛОВИЧ, устало думал я, и думал также о сложностях миротворческих миссий ООН.
Партия затянулась. Был момент в окончании, когда Автономов мог взять верх, но, похоже, глаза подводили его, а руки ему не подчинялись. А вот кто звался Горынычем, с ювелирной точностью обрабатывал шары, которые, как по нитке, катились в лузы. Очередной подсчет очков возвестил, что…
— Твоя взяла, Горыныч! — порадовался за соперника Автономов. — Но я еще отыграюсь, отыграюсь. Аполлоша, держи кий. Я сделаю паузу.
Аполлон вскинул бровь, пожал плечами и взял кий. А Горыныч сказал коротко и выразительно, словно плюнул:
— Расчет.
— Да я же не ухожу, Горыныч. Я только в бар и назад. И мы повторим.
— Расчет, — повторил неумолимый Горыныч.
— Ну и тип ты! — развеселился Автономов. — На, на!
Сколько он ему отсчитал и какими купюрами?
— Сколько ты ему отвалил, этому жуку? — спросил я Автономова около стойки бара.
— А, не бери в голову! — школярски отмахнулся он. — Четыре баночки баварского, паренек, — сделал он заказ бармену.
Мы уселись на высокие стулья. Бармен поставил перед нами четыре баночки и два бокала. Я налил себе в бокал, а он, игрок Автономов, предпочел пить прямо из баночки и опустошил ее жадно, взахлеб, как путник, прибывший из пустыни.
— Ох, хорошо! — простонал он.
— Гуляешь? — неприязненно спросил я. — По какому, интересно, поводу?
— Есть повод, Толяна. Сильный повод.
— Какой же? Машину свою продал — это обмываешь?
— Нет, еще не продал. Но покупателя нашел. Погоди, а ты откуда знаешь? — воззрился он на меня голубыми, хмельными, веселыми глазами.
— Подумай.
— А! Зинаида, наверно, сообщила?
— Угадал.
— Неужели опять приходила к тебе?
— Нет, слава Богу. Звонила.
— Вот неразумная! И что? Критиковала меня?
— Мягко сказано. Расчихвостила тебя, Милену. Плакала.
— Ну да! От нее дождешься слез! — не поверил и засмеялся Автономов.
— Видит, наверное, грустную перспективу: старый отец собирает по помойкам пустые бутылки. Тут заплачешь.
— Ха-ха-ха! — развеселился Автономов. И щелкнул пробочкой на новой банке.
— А ты и впрямь хочешь купить Милене двухкомнатную?
— Хочу, а что?
— А ты знаешь, сколько стоит нынче двухкомнатная?
— Знаю, знаю. Она свою продаст. Или обменяем с доплатой.
— И на кой тебе это надо? — спросил я, и он поперхнулся пивом, закашлялся и очумело на меня воззрился, словно я чудесным образом на его глазах в одну секунду стал полным дебилом. — Как на кой? МЫ ЖИТЬ БУДЕМ В ЭТОЙ КВАРТИРЕ.
— Вы?
— Ну да. Мы. Анатоль, дружище! — вскричал Константин Павлович, обняв меня за плечи. — Ты же не знаешь, дружище, самого главного. МИЛА ДАЛА СОГЛАСИЕ НА НАШ БРАК. Поздравь меня. Ну! Поздравь.
Я убрал его руку со своих плеч. Я даже не улыбнулся.
— Не поздравляю, — сказал я.
— Обижаешь. Почему? Думаешь, рано? Думаешь, с Раисой будут сложности?
— Сложности будут, по-моему, глобального масштаба.
— Как понять?
— А! Что с тобой, дурнем, толковать! Ты сейчас, как глухарь токуешь, никакой опасности не чуешь.
— Анатоль, елки-палки, и ты туда же! Ты, как моя Зинка, стонешь, причитаешь! Что с тобой? Ты же всегда был безрассудным бесом, а кем стал? Занудливым, опасливым старикашкой.
— Может быть, — поморщился я от такой, видимо, правды.
— Я ПОЛЮБИЛ ЖЕНЩИНУ. Я ХОЧУ ЖИТЬ. Я НЕ ХОЧУ ПРОЗЯБАТЬ В СВОИ ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ, — вдохновенно высказался Автономов. — Милена — это подарок судьбы, а ты хочешь, чтобы я закончил свою жизнь под каблуком Раисы, этого ты хочешь? — опять обнял он меня за плечи. На этот раз я не отстранился. Я лишь вздохнул глубоко-глубоко, как в последний раз, как перед безвозвратным нырком в омут. СЧАСТЛИВ ОДИНОЧКА ХОЛОСТЯК… так, да?
— Двоеженец… женишок… любовничек… кто ты сейчас по статусу? — заговорил я. — Объясни мне, писателишке, одну простую вещь. Если ты, стервец, задумал новую жизнь, если строишь, балбес, новую семью, то какого хрена ты делаешь здесь? На хрен ты прописался в этом вертепе? — И жадно отхлебнул из бокала.
Его лицо стало вдруг хитрым-хитрым, хитрющим. Он пьяненько подмигнул мне и приблизил свое лицо к моему.
— Я здесь потому, Анатоль, — зашептал он мне в ухо, — что хочу ПРИУМНОЖИТЬ свой капитал. НАМ С МИЛОЧКОЙ ЛИШНИЕ ДЕНЕЖКИ НЕ ПОМЕШАЮТ, А ЗДЕСЬ ИХ МОЖНО СДЕЛАТЬ.
— Много уже сделал? — отстранился я от его дыхания.
— Пока нет. Пока в прогаре, — почесал он в затылке. — Но я прогрессирую. И я сорву куш, видит Бог.
— Аполлону сколько задолжал?
— А! Что Аполлошка! Он свой. Мы с ним на запись режемся. Так, для понту. Он с меня не возьмет, и я не возьму. Мы свои люди.
— И сколько все-таки за тобой записано?
Он опять почесал в затылке, возвел веселые глаза к потолку, слегка нахмурился. Неуверенно проговорил:
— Ну-у, лимончика полтора, наверно, наберется.
— Ско-олько?!
— Ну, может, чуть больше. Но я тебе говорю, это условный проигрыш.
— При свидетелях продувал?
— А при чем тут это?
— Имеет значение. Ладно! Вот что. Твоя дочь послала меня со спасательной миссией. Но я пас. Я не могу отвадить тебя от Милены, да и не хочу, черт возьми. Но из этого гадюшника я тебя уведу. Прямо сейчас. И ты мне поклянешься, как старому корешу, что больше сюда ни ногой, понял?
— Не поклянусь и не уведешь. Я в ударе сегодня.
— Так. Ладно. — Меня вдруг затрясло. Я сполз с высокого стула. — Считай, Автономов, что мы уже не кореша. Мы вообще больше не знакомы с тобой, Константин Павлович.
— Постой…
— Убери лапу! — заорал я на весь бар. И даже зубами, кажется, клацнул, и даже, кажется, зарычал. Все оглянулись в нашу сторону, заинтересованные.
Он так и застыл, приоткрыв рот. А я зашагал к выходу — по прямой, с какой-то тьмой в глазах, точно ослеп от приступа злости.
В своей квартире я извлек из холодильника початую на треть бутылку водки и прикончил ее в память о нашей былой с Автономовым дружбе. А затем меня поднесло к телефону, и я набрал номер, запретный номер, который в моей записной книжке перечеркнут крест-накрест, как номер умершего человека. Я позвонил на тот свет, куда, строго говоря, не может достать даже могущественная сотовая связь, а тут с легкостью соединился по обычной АТС. И я услышал знакомый голос:
— Слушаю.
И сказал:
— Здравствуй. Это я.
Затем полминуты тишины и обоюдного дыхания.
— А это я, — ответила она.
— Как поживаешь, дорогая?
— Спасибо. Неплохо. А ты, дорогой?
— Я что… Я в хорошей художественной форме, Наташа. Я представляю собой абзац, который, пожалуй, не надо вычеркивать из общего текста жизни.
— Пьян?
— Ну, в данный момент да. Но далеко не каждый день.
— Зачем звонишь? — спросила она ровным голосом с того света.
— Зачем звоню? Хочу пригласить тебя в гости. Или напроситься к тебе в гости.
— Господи Боже мой, я не ослышалась?
— Нет, Наташа, слух тебя не подвел. Так как?
— Дважды нет. Ни я к тебе, ни ты ко мне.
— Хорошо. Согласен. Тогда давай завтра утром встретимся у дверей загса. Не забудь взять с собой паспорт. В десять часов.
— Ложись бай-бай. До свидания. И больше не звони, пожалуйста.
