Потусторонний голос исчез. Она положила трубку, а я положил свою. СЧАСТЛИВ ОДИНОЧКА ХОЛОСТЯК, ОТВЕЧАЮЩИЙ ТОЛЬКО САМ ЗА СЕБЯ?
Дальше. Он позвонил рано утром, прервав, как всегда, самую драгоценную, самую умиротворенную, тишайшую часть моего сна. Он хотел знать, перво-наперво, какого черта я психанул вчера. Из-за его игры? Но какое мне дело до его игры! Ему кажется, что он в той же степени волен играть или не играть, как я марать бумагу или не марать. Разве не так? Разве он, Автономов, вмешивался когда-нибудь в мои посиделки за столом, которые, честно-то говоря, кажутся ему иной раз не менее расточительным занятием, чем катание шаров на бильярде? С какой стати я взял шефство над ним, исключительно умудренным человеком? Между прочим, он вчера закончил вечер с положительным сальдо, да-с. Но не в этом дело. Два часа назад, то бишь в шесть часов… ты слушаешь или дрыхнешь с трубкой в руке?.. позвонила из Москвы Раиса. Произошел разговор. Состоялся то есть разговор. Оказывается, его дочь Зинаида, заботливая дочка, уже успела известить мамулю о предстоящих событиях… ты слушаешь?.. И Раиса свет Юрьевна незамедлительно отреагировала. О, это надо было слышать! От ее голоса в принципе должна была нарушиться спутниковая связь, спутник должен был сойти с орбиты — я ведь знаю, какой бывает голосок у Раисы, когда она в ярости. Но ему показалось, да, ему показалось, что женушка была не только разгневана, но и в высшей степени напугана. Да, несомненно, она была напугана и под конец заговорила, даже человеческим языком, во всяком случае прозвучала такая немыслимая фраза: «Костик, милый, не дури…» — каково? Она сто лет не звала его Костиком, а уж милым — тем более, он большей частью обезличен в ее устах, а тут… Словом, ближайшим рейсом она вылетает, это точно, и, может быть, уже завтра прибудет — каково?
— Что каково? что каково? — заквакал я в крайнем раздражении. — Что я тебе должен сказать?
— Ты рад за меня?
Иначе говоря, рад ли я, что он объяснился со своей Раисой и остался при этом жив, так, что ли? Ну да, именно это он имеет в виду. Он с честью выдержал первый, самый трудный экзамен. Он не сдрейфил. У него не дрогнул голос. Он не пошел на попятную, хотя, честно-то говоря, поджилки у него задрожали и привычный липкий страх охватил его, когда в трубке раздался голос Раисы. Но только на мгновение, а затем он почувствовал неколебимое хладнокровие, которое дается — я доажен это понимать — лишь совершеннейшей уверенностью в своей правоте. «Наше дело правое, враг будет разбит!» — абсолютно идиотски высказался и захохотал Автономов. Но он понимает, что предстоят еще нешуточные, нетелефонные баталии. НИЧЕГО! ПРЕКРАСНЫЙ БОЕВОЙ ДУХ. ПРЕКРАСНАЯ ВЕСНА ЗА ОКНОМ. ПРЕКРАСНО БЬЕТСЯ СЕРДЦЕ. Давно он не чувствовал себя таким молодым и одухотворенным. Вранье, что ему пятьдесят пять. Это мне, писаке, пятьдесят пять с хвостиком, а ему куда как меньше, да-с. Ему, право, жаль меня, сутками корпящего Бог знает над чем и зачем, неудержимо несло Автономова. Впрочем, есть дело. В газетке «Все обо всем» он вычитал объявление о продаже двухкомнатной квартиры. И уже позвонил хозяевам спозаранку. И уже договорился — такой он активный и деловой — о визите. Мы могли бы пойти на осмотр вдвоем, он и я, хотя я вчера его крупно оскорбил при всем честном народе, заорав «убери лапу!» в ответ на его дружеское движение. По такой прекрасной погоде одно удовольствие прогуляться. Мне полезно. Мои легкие забиты никотином. А он с сегодняшнего дня кончает с куревом, вот прямо с этой минуты, а с завтрашнего приступает к ежеутренней зарядке с отжиманиями и выжиманиями и последующим холодным душем. Ну как? Навестим хозяев?
— А ты умирал когда-нибудь в страшных корчах, ты, физкультурник? — прохрипел я.
— Нет, никогда. И не желаю.
— Ну так клади трубку и не трожь меня больше.
— Погоди, не бросай!.. Ладно, от осмотра квартиры я тебя освобождаю. Это можно отложить. Но в одном деле ты мне должен помочь, это уж безоговорочно. Книги! Книги!
— Что — книги? — просипел я.
Его книги. Его библиотека. Неужели я думаю, что он оставит такое сокровище варварке Раисе, которая ничего не желает читать, кроме женских журналов и финансовых бюллетеней? Ну уж хренушки! Квартира, мебель, вещи — это все ее, никаких претензий, а книжечки — это его личное достояние. И пока еще есть машина, пока еще Раиса не прибыла, нужно в срочном порядке перевезти их на дачу. Один он не управится.
— Пригласи свою Милену. Она здоровая бабенка, — предложил я.
Автономов, странное дело, не рассвирепел, наоборот, засмеялся, словно я отпустил удачный комплимент его Милене. Конечно, Милена помогла бы, но она, как известно, на работе. Аполлоша тоже отпадает. По его сведениям, Аполлоша занимается с утра живописью на пленэре. Сменил кий на кисть его любимый зятек. Остаюсь я, больше некому. Так как? Сам я прибуду или за мной заехать?
— Сам не прибуду. Заезжай. И привези мне пива. Побольше. И вяленой корюшки купи на базаре. Покрупней. И прихвати по дороге какую-нибудь молодую толстую деваху без комплексов. И еще ты мне заплатишь наличными за каждую носку печатной продукции. Вот мои условия. Автономов со смехом отвечал, что именно такого, наглого и бесцеремонного, он меня любит. Утешил.
И, следовательно, еще один день пролетел вне письменного стола. Дни светлые и черные, осмысленные и бездумные — кто ведет учет их? Красные листки календаря — что они значат? Сияющее голубизной небо и «черные дыры» — что притягивает нас сильней? По-детски воспарить или влачиться, шаркая ногами, — какой удел? Мы, пенсионеры, по сути, жители двух миров — тутошнего и тамошнего, куда заглядываем со страхом, а иной раз с нетерпением. Иной раз хочется побыстрей узнать, что там. Может быть, там интересней, чем здесь, и, может быть, именно там, а не здесь, ожидают небывалые открытия, и здешняя жизнь — лишь подготовительный класс, а высшая школа с ее высшей мудростью поджидает именно там. Мы, пенсионеры, вглядываемся в ночную тьму, в череду прошедших лет с недоумением: что это было? Зачем и почему? Эх, вернуть бы! Эх, повторить бы и понять! — вздыхаем мы. Столько упущено! — думаем мы, но не знаем, что именно упущено, что именно не сотворено. Мы плачем по ночам: нам жаль самих себя, но чаще смеемся: какая огромная шутка наша жизнь! Последние годы — сжечь их на безрассудном огне или бережно распорядиться каждым днем? Книги не дают однозначного ответа. В этих книгах, в этих томах, которые я ношу стопками с четвертого этажа вниз, заключен, конечно, богатый опыт жизни и смерти. Но свой собственный кажется глубже и важней. Слова, слова, слова — как они, однако же, тяжелы! Я уже вымотался: ломит поясницу, ноет спина, а книгочею Автономову, похоже, хоть бы что. На его лице нет ни одной потинки. Он бегом поднимается вверх и скоро возвращается вниз. Полки в его квартире постепенно пустеют, а дача превращается в библиотеку. Четыре ездки, последняя пятая… Нет, еще две ко мне домой. У меня Автономов решил оставить на всякий случай часть книг. Итак, грабеж успешно завершен, и я его соучастник.
— Устал? — спрашивает бравый К. П.
Мы находимся в его разгромленной квартире. Я расслабленно сижу в кресле. Он — в другом. Оба курим. (Автономов еще не завязал с дурной привычкой.)
— А ты как думаешь? — огрызаюсь я.
— Слабачок ты, старичок, — жалеет меня Автономов. — Ну да ведь ты старше меня, понятное дело. И рабочая закалка у тебя нулевая. Я вот, бывало, на забойке во время хода горбуши…
— Повспоминай еще! Меня вывернет наизнанку.
— А твои книжки, между прочим, самые легковесные. Практически ничего не весят. Отчего бы это?
— Потому что стиль у меня легкий, глупец. Душ работает?
— А как же, не то что у тебя! Правильно, прими душ и как раз подойдет Мила, устроит нам ужин.
«И потрет мне спину», — хочу я добавить, но благоразумно воздерживаюсь, чтобы он не кинулся на меня, чего доброго, и говорю другое, очень требовательно:
— Рубашку мне дай свежую, полотенце. Трусы не надо, брезгую. Носки новые можно. Пижаму также.
— Пижаму? — вскидывается Автономов. — Ты что, ночевать здесь собрался?
Иной раз у него нулевое чувство юмора — ладно. Под горячим душем хорошо. Крутая вода обжигает тело, заряжает его энергией, промывает, кажется мне, мозги и очищает душу. День потерян? Да нет, пожалуй. Пожалуй, что нет. А вечер — что он принесет, какие события? Меньше всего мне хочется видеть Милену Милосскую, развратницу-коммуняку, но этого, по-видимому, не избежать. Почему-то не тянет меня сегодня домой, в свою тишь, в свою глушь, почему-то саднит сердце. Может быть, действительно надеть автономовскую пижаму, выгнать из квартиры Автономова и Милену, забраться в автономовскую постель и ждать приезда Раисы Юрьевны Автогеновой, и дождаться, и на ее удивленный вскрик: «Ты что здесь делаешь? — ответить: «А вот, Раиса, тебя жду. Я здесь в качестве адвоката Константина Павловича. Он поручил мне вести ваши дела по бракоразводному процессу». ХА-ХА-ХА.
