Меня так и подмывает спросить: «Откуда ты знаешь, в чем разница?»
В фильмах всегда понятно, когда люди предназначены друг для друга, потому что нарастает фоновая музыка — глупо, зато верно. Линдси без конца повторяет, что жизни не представляет без Патрика. Может, положено чувствовать именно это?
Иногда, когда я стою среди толпы рядом с Робом и он обнимает меня за плечи и притягивает к себе, словно ограждая от толканий, пиханий и тому подобного, в животе разгорается пожар, как будто после бокала вина, и я совершенно счастлива. Наверняка это и есть любовь.
Наконец я отвечаю Линдси:
— Конечно.
Подруга снова хихикает и толкает меня локтем.
— Ну так как? Он набрался смелости и сказал это?
— Сказал что?
Она закатывает глаза.
— Что любит тебя.
Я молчу чуть дольше, чем следует, представив его карточку: «Лю тя». Такое пишешь в чужих ежегодниках, когда не можешь найти нужных слов.
— Скажет, куда он денется, — продолжает Линдси. — Все парни идиоты. Спорим, он признается сегодня ночью. Сразу после того, как вы…
Она умолкает и двигает бедрами. Я шлепаю ее подушкой.
— Кобель в юбке!
Линдси рычит и скалит зубы. Мы хохочем и минуту и лежим в тишине, слушая, как Элоди и Элли воют в соседней комнате. Они перешли к «Total Eclipse of the Heart». Xорошо здесь: приятно и привычно. Я вспоминаю, сколько раз на этом самом месте мы ждали, пока Элоди и Элли соберутся. Ждали развлечений, чего-нибудь новенького. Тикали часы, время утекало навсегда. Вдруг возникает желание отдельно прокрутить в голове каждый такой день, будто я верну их обратно, если воспроизведу все до единого.
— Ты нервничала? В смысле, в первый раз, — интересуюсь я тихо, поскольку немного смущена.
Судя по всему, вопрос застает Линдси врасплох. Она краснеет, теребит тесьму на покрывале, и на мгновение повисает неловкая пауза. Я догадываюсь о ее мыслях, но ни за что не озвучу их. Мы с Линдси, Элли и Элоди очень близки — ближе не бывает. Однако есть вещи, которые мы никогда не обсуждаем. Например, Линдси утверждает, что Патрик — ее первый и единственный, но технически это неверно. Технически ее первым был парень, которого она встретила на вечеринке, когда навещала своего сводного брата в Нью-Йоркском университете. Они покурили травки, прикончили упаковку пива и занялись сексом. Он так и не узнал, что был у нее первым.
Мы не говорим об этом. Мы не говорим о том, что не можем оставаться у Элоди дома после пяти, потому что придет ее пьяная мать. Не говорим о том, что Элли никогда не ест больше четверти содержимого тарелки, хотя обожает готовить и часами смотрит кулинарный канал.
Мы не говорим о шутке, которая много лет преследовала меня в коридорах, классах и школьном автобусе и пробиралась даже в сны: «Угадайте, что такое: красно-белое, чудное? Сэм Кингстон!», и уж тем более не говорим о том, что ее придумала Линдси.
Хороший друг хранит секреты. Лучший друг помогает хранить секреты.
Линдси перекатывается на бок и опирается на локоть. Интересно, она скажет о парне из Нью-Йорка? (Мне неизвестно его имя; она упоминала о нем всего несколько раз и называла Одним Типом.)
— Я не нервничала, — тихо произносит она, глубоко вдыхая и расплываясь в улыбке. — Я желала его, детка. Алкала, — с фальшивым британским акцентом добавляет она, после чего запрыгивает на меня и изображает траханье.
— Ты невозможна!
Я отпихиваю ее в сторону, и она с гоготом скатывается с кровати.
— Ты любишь меня.
Встав на колени, Линдси сдувает челку с лица, наклоняется и опирается локтями на кровать. Внезапно она становится серьезной и тихонько окликает, распахнув глаза:
— Сэм!
Мне приходится сесть, чтобы расслышать сквозь музыку.
— Можно, я открою тебе секрет?
— Конечно.
У меня колотится сердце. Ей известно, что со мной происходит. С ней происходит то же самое.
— Пообещай держать язык за зубами. Поклянись, что не испугаешься.
Линдси знает, знает! Я не одинока. В голове проясняется, все вокруг становится более резким. Я моментально трезвею и с трудом выдавливаю:
— Клянусь.
Она наклоняется к самому уху.
— Я…
Повернув голову, она громко рыгает мне в лицо.
— Боже, Линдз! Да что с тобой?
Я размахиваю ладонью у себя перед носом. Она снова плюхается на спину, болтает ногами в воздухе и истерически хохочет.
— Ты бы видела свое лицо.
— Хоть когда-нибудь ты бываешь серьезной? — в шутку спрашиваю я, хотя все мое тело тяжелеет от разочарования.
Она не знает. Не понимает. Что бы ни происходило, это происходит только со мной. Чувство полного одиночества окутывает меня подобно туману.
Промокнув уголки глаз большим пальцем, Линдси вскакивает на ноги.
— Буду серьезной, когда умру.
От этого слова я содрогаюсь. Умру. Такое окончательное, уродливое, короткое. Алкогольное тепло покидает мое тело, я замерзаю и наклоняюсь закрыть окно.
Разинутая черная пасть леса. Лицо Вики Халлинан…
Что со мной будет, если выяснится, что я действительно свихнулась? Перед восьмым уроком я стояла в десяти футах от главного офиса — там находятся кабинеты директора, мисс Винтере и школьного психиатра — и убеждала себя переступить порог и сказать: «Кажется, я схожу с ума». Но дверь внезапно хлопнула, и в коридор вылетела Лорен Лорнет, хлюпая носом. Наверное, расстроилась из-за несчастной любви или ссоры с родителями, в общем, чего-то обычного. В эту секунду все мои усилия примириться с происходящим пошли прахом. Все изменилось. Я изменилась.
— Ну так что, мы идем? — грохочет Элоди, ворвавшись в комнату.
За ней Элли. Обе задыхаются.
— Вперед! — командует Линдси, перебрасывая сумочку через плечо.
— Еще только половина десятого, — хихикает Элли, — а у Сэм такой вид, будто ее уже тошнит.
Поднявшись, я мгновение жду, пока земля перестанет качаться под ногами.
— Все будет хорошо. Я в порядке.
— Врунья, — улыбается Линдси.
Вечеринка, дубль второй— Напоминает начало фильма ужасов, — шепчет Элли. — Ты уверена, что номер дома — сорок два?
— Еще немного.
Мой голос словно доносится издалека. Страх снова навалился в полную силу, давит со всех сторон, мешает дышать.
— Хоть бы краска не попортилась, — ноет Линдси.
Ветка скребет по пассажирской дверце; звук такой, словно царапают ногтем по классной доске.
Лес расступается, и в темноте возникает дом Кента, белый и сверкающий, будто сделанный изо льда. Он появляется из ниоткуда, со всех сторон окруженный мраком, и я вспоминаю сцену из «Титаника», когда айсберг поднимается из воды и вспарывает кораблю брюхо. На секунду мы умолкаем. Крошечные капельки дождя стучат по ветровому стеклу и крыше; Линдси выключает айпод. По радио тихонько играет старая песня. Я с трудом разбираю слова: «Почувствуй то же, что прежде… Ласкай меня снова…»
— Размером он почти с твой дом, Эл, — замечает Линдси.
— Почти, — соглашается Элли.
Меня накрывает волна любви к ней. Элли, которая обожает большие дома, дорогие машины, украшения «Тиффани», туфли на платформе и блеск для тела. Элли, которая не слишком умна, и прекрасно это осознает, и гоняется за парнями, которые ее не стоят. Элли, которая втайне потрясающе готовит. Я знаю ее. Я понимаю ее. Я знаю их всех.
В доме из колонок ревут «Дуджиас»: «Все чтецы собрались в этом клубе, если рифмовать умеешь круто, держи микрофон». Лестница вращается под ногами. Уже наверху Линдси со смехом отнимает у меня бутылку.
— Притормози, алкашка. Забыла о своем важном деле?
— Важном деле? — похохатываю я. — А я думала, что собираюсь заняться любовью.
В помещении так накурено, что мне не хватает воздуха.
— Важном занятии любовью. — Она наклоняется, и ее лицо становится огромным, как луна. — Хватит пока водки, ладно?
Я машинально киваю, и огромное лицо удаляется. Линдси оглядывает комнату.
— Схожу поищу Патрика. Справишься без меня?
— Конечно.
Улыбнуться у меня не получается, лицевые мышцы отказываются подчиняться. Линдси отворачивается, и я хватаю ее за руку.
— Линдз?
— Да?
— Можно, я пойду с тобой? Она пожимает плечами.
— Конечно. Как пожелаешь. Он где-то в глубине дома — только что прислал эсэмэску.
Мы пробираемся сквозь толпу. Линдси кричит через плечо: «Здесь настоящий лабиринт». Все сливается в едином круговороте — обрывки фраз, смех, прикосновения чужих курток, запах пива и духов, геля для душа и пота.
Присутствующие выглядят как во сне: знакомыми, но не вполне четкими, словно в любую секунду могут превратиться в кого-нибудь другого. Ну конечно, я сплю! Это всего лишь сон. Весь день — сон. Я проснусь и поведаю Линдси, что смотрела ужасно реалистичный и длинный сон. Она закатит глаза и возразит, что сны никогда не длятся дольше тридцати секунд.
