Когда на математику приносят розы, у меня дрожат руки. Я набираю воздуха, прежде чем развернуть крошечную ламинированную карточку, прикрепленную к цветку, который прислал Роб. Я воображаю, будто там написано нечто невероятное, удивительное, способное изменить все к лучшему.
«Ты прекрасна, Сэм».
«Я так счастлив быть с тобой».
«Сэм, я люблю тебя».
Осторожно я отгибаю уголок карточки и заглядываю внутрь.
«Лю тя…»
Быстро закрыв карточку, я убираю ее в сумку.
— Ух ты. Какая красивая.
Я поднимаю глаза. Девушка в костюме ангела стоит рядом и разглядывает розу, которую только что положила на парту, со сливочно-розовыми лепестками, словно из мороженого. Она еще не убрала руку, и сквозь кожу просвечивает паутина тоненьких голубых вен.
— Сфотографируй, — раздраженно предлагаю я. — Продержится дольше.
Она краснеет под стать розам в руках и, запинаясь, извиняется.
Прочесть записку, прикрепленную к этой розе, я не удосуживаюсь и остаток урока не свожу глаз с доски, чтобы Кент не подал мне знаков. Я так старательно избегаю Кента, что почти пропускаю момент, когда мистер Даймлер подмигивает мне и улыбается.
Почти.
После урока Кент догоняет меня. В руках у него сливочно-розовая роза, которую я нарочно оставила на парте.
— Ты забыла розу, — сообщает он; его волосы, как всегда, падают на один глаз. — Ну же, говори, не стесняйся: я забавный.
— Не забыла. — Я избегаю смотреть на него. — Она не нужна мне.
Украдкой я поглядываю на Кента и вижу, что его улыбка на мгновение блекнет. Затем она вновь сияет в полную силу, как лазерный луч.
— В смысле? — Он пытается всучить мне розу. — Разве ты не слышала, что чем больше роз получишь в День Купидона, тем выше котируешься?
— Вряд ли мне нужна помощь в этом отношении. Особенно от тебя.
Его улыбка окончательно вянет. Я ненавижу то, что делаю, но меня преследует воспоминание, или сон, или что это было: он наклоняется, и я воображаю, будто он собирается меня поцеловать, я уверена в этом, но он только шепчет: «Я вижу тебя насквозь».
«Ты не знаешь меня. Ты ничего обо мне не знаешь».
«Слава богу».
Я впиваюсь ногтями в ладони.
— Но с чего ты взяла, что эта роза от меня?
Его голос такой серьезный и тихий, что я вздрагиваю, уставившись в его ярко-зеленые глаза. В детстве мама шутила, что Господь покрасил траву и глаза Кента одним цветом.
— Но это совершенно очевидно.
Хоть бы он перестал так смотреть. Он набирает побольше воздуха.
— Слушай. У меня сегодня вечеринка…
В столовую влетает Роб. В любой другой день я подождала бы, пока он заметит меня, но сегодня не могу, а потому кричу:
— Роб!
Оглянувшись, он лениво машет мне рукой и поворачивается обратно.
— Роб! Подожди!
Я лечу по коридору. Не бегу — мы с Линдси, Элли и Элоди много лет назад пообещали друг другу не бегать в школе, даже на уроках физкультуры (посмотрите правде в лицо: пот и одышка не слишком привлекательное зрелище), — но близко к тому.
— Не гони, Саммантуй. Где пожар?
Роб обнимает меня, и я зарываюсь носом в его флиску. Она немного пахнет старой пиццей — не самый лучший запах, особенно вперемешку с мелиссой, — но мне все равно. У меня так дрожат ноги, что я боюсь упасть. Вот бы стоять и держаться за Роба вечно.
— Я скучала по тебе, — признаюсь я его груди.
На мгновение его объятие становится крепче. Но когда он поднимает мое лицо за подбородок, на его губах блуждает улыбка.
— Ты получила мою валограмму? — спрашивает он.
— Спасибо, — киваю я.
У меня сжимается горло. Только бы не разреветься! В его объятиях так хорошо, как будто они моя единственная опора.
— Слушай, Роб. Насчет сегодняшнего вечера…
Лихорадочно думаю, как продолжить фразу, но он перебивает меня:
— Ладно. Что случилось?
Немного отстранившись, я смотрю на него.
— Я… хочу… просто я… сегодня все вверх дном. Наверное, я заболела или… или еще что-нибудь.
Смеясь, он хватает меня за нос.
— Ну нет. Этот номер у тебя не пройдет. — Роб прижимается ко мне лбом и шепчет: — Я так давно мечтаю об этом.
— Знаю, я тоже.
Столько раз я воображала, как луна будет нырять среди деревьев, заглядывать в окна и высвечивать треугольники и квадраты на стенах; воображала прикосновение его флисового одеяла к обнаженной коже, когда я сниму одежду.
А еще я представляла, как Роб поцелует меня, когда все закончится, признается в любви и уснет с приоткрытым ртом, и я проберусь украдкой в ванную и напишу Элоди, Линдси и Элли эсэмэску: «Я сделала это».
Сложнее представить то, что будет происходить посередине.
В заднем кармане вибрирует телефон: новая эсэмэска. У меня екает сердце. Мне уже известно, что в ней написано.
— Ты прав. — Я обвиваю Роба руками. — Может, мне прийти сразу после школы? Проведем вместе весь день и всю ночь.
— Ты прелесть. — Роб отстраняется и поправляет рюкзак и кепку. — Но родители не уедут до ужина.
— Плевать. Посмотрим фильм или…
— К тому же, — Роб смотрит мне через плечо, — я слышал, что намечается вечеринка у… как там его… ну, парня в котелке. Кен?
— Кент, — машинально поправляю я.
Разумеется, Роб знает его имя — здесь все всех знают, — но это вопрос иерархии. Я вспоминаю, как сказала Кенту: «Странно, что я вообще помню, как тебя зовут», и мне становится дурно. Коридор наполняется голосами; люди снуют мимо нас с Робом. Я ощущаю их взгляды. Наверное, они надеются, что мы поссоримся.
— Точно, Кент. Может, загляну к нему ненадолго. Встретимся на месте?
— Ты правда хочешь пойти?
Я пытаюсь подавить нарастающую панику. Опускаю голову и смотрю на Роба снизу вверх, как Линдси смотрит на Патрика, когда ей по-настоящему что-то нужно.
— Мы же проведем меньше времени вместе.
— Времени нам хватит. — Роб целует свои пальцы и дважды касается моей щеки. — Можешь не сомневаться. Я хоть раз тебя подводил?
«Да, сегодня вечером». Я не успеваю отогнать предательскую мысль и слишком громко отвечаю:
— Нет.
Впрочем, Роб не слушает. К нам только что подошли Адам Маршалл и Джереми Форкер, и они наскакивают друг на друга и борются в знак приветствия. Иногда мне кажется, что Линдси права: парни действительно все равно что собаки.
Я достаю телефон, чтобы прочитать эсэмэску, хотя это совсем необязательно.
«Сегодня туса у Кента Макчудика. Идешь?»
Онемевшими пальцами я набираю: «Ясное дело».
Затем отправляюсь обедать; мне кажется, что гул трех сотен голосов сливается в настоящий ураган, который унесет меня куда-то вверх, прочь отсюда.
Если я умру во сне— Ну как? Нервничаешь?
Линдси поднимает ногу в воздух и вертит ею во все стороны, восхищаясь туфлями, которые только что тиснула из шкафа Элли.
В гостиной грохочет музыка. Элли и Элоди во всю глотку распевают «Like а Prayer», причем Элли вообще не попадает в ноты. Мы с Линдси валяемся на огромной кровати Элли. У нее в доме все на четверть крупнее, чем у нормальных людей: холодильник, кожаные кресла, телевизоры, даже бутыли с шампанским, которые ее отец хранит в винном погребе (руки прочь!). Линдси однажды призналась, что в доме Элли чувствует себя Алисой в Стране чудес.
Я устраиваюсь поудобнее на здоровенной подушке с надписью «Берегись сучки». Я уже выпила четыре порции в надежде, что это меня успокоит, и огни над головой мигают и расплываются. Мы приоткрыли окна, но все равно жарко.
— Не забывай дышать, — наставляет Линдси. — Не пугайся, если будет немного больно, особенно в самом начале. Не напрягайся, а то станет хуже.
Меня изрядно подташнивает, и от болтовни Линдси легче не становится. Весь день я не могла есть, так что умирала от голода, когда мы добрались до дома, и сожрала пару дюжин крекеров с песто и козьим сыром, которые соорудила Элли. Не уверена, что козий сыр хорошо сочетается с водкой. Кроме того, Линдси заставила меня съесть штук семь мятных пастилок «Листерин», потому что в песто есть чеснок и Робу якобы покажется, что он теряет девственность с итальянским поваром.
Из-за Роба я не слишком переживаю — в смысле, не могу сосредоточиться на мыслях о нем. Вечеринка, поездка, ее возможные последствия — вот от чего на самом деле сводит живот. По крайней мере, водка помогла восстановить дыхание, и меня больше не трясет.
Конечно, я не могу открыться Линдси и потому говорю:
— Мне не страшно. В конце концов, все через это проходят. Если даже Анна Картулло смогла…
— Фу, — кривится Линдси. — Что бы вы ни делали, это не то, что делает Анна Картулло. Вы с Робом занимаетесь любовью.
Она изображает пальцами кавычки и хихикает, но я вижу, что она серьезно.
— Думаешь?
— Конечно. — Она наклоняет голову и смотрит на меня. — А ты?
