– А если он не захочет есть?
– Ну вот еще! – нахмурился я, заранее сердясь на моего воображаемого малыша, как будто тот уже вздумал перечить отцу. – Как миленький съест, а то отлуплю!
Тут Дженни посмотрела мне прямо в глаза и усмехнулась:
– Вряд ли, если в нем действительно будет сто килограммов.
– И правда… – стушевался я, однако быстро нашелся: – Но он же не сразу станет таким здоровым!
– Так-то оно так, – ответила Дженни. – Но уж когда наберет вес, берегись, придется тебе от него бегать.
Пока жена хохотала надо мной как сумасшедшая, я представил себе стокилограммового младенца в подгузнике, который гонится за мной по Центральному парку с дикими воплями: «Не смей обижать мою мамочку!» Жуть!
Даст бог, Дженни не позволит Бозо расправиться со мной.
Не так-то легко сделать ребенка.
Ей-богу. Не символично ли, что парни, которые в начале половой жизни думают лишь о том, как бы их подружка не залетела, потом хватаются за голову и начинают действовать в совершенно противоположном направлении?
Да, это может стать навязчивой идеей. Как только секс – самое прекрасное, что есть в счастливой супружеской жизни, – начинаешь программировать (хотя глагол неудачный – как будто ты компьютер какой-то!), он лишается всей своей прелести. Заранее заготовленные правила, календари, стратегии («Оливер, может, лучше завтра утром?»)… Все это так неприятно, что рано или поздно естественной реакцией становятся отвращение и страх.
Ибо, если вы видите, что ваши небогатые познания и (как вы сами уверены) нормальные здоровые попытки «плодиться и размножаться» не дают результата, вас начинают одолевать самые ужасные мысли.
– Полагаю, вы понимаете, Оливер, что стерильность не имеет ничего общего с вирильностью? – было первыми словами доктора Мортимера Шеппарда, к которому мы обратились, когда наконец решили, что необходима консультация специалиста.
– Конечно, он понимает, доктор, – ответила за меня Дженни, прекрасно зная, насколько мысль о возможном бесплодии была для меня невыносима. В ее голосе даже как будто прозвучала надежда, что если и обнаружится какое-то отклонение, то только у нее.
Но доктор просто объяснил нам, что к чему, предупредив о самом худшем, прежде чем сказать, что, скорее всего, и я, и Дженни абсолютно здоровы и скоро сможем стать счастливыми родителями. Разумеется, нам предстояло сдать целую кучу анализов. Физическое состояние, техника зачатия и так далее. Все как полагается. Не буду вдаваться в малоприятные подробности.
Анализы мы сдали в понедельник. Дженни – днем, а я – после работы (к тому времени я с головой погрузился в мир юриспруденции). В пятницу доктор Шеппард вызвал Дженни еще раз, объяснив, что медсестра перепутала анализы и ему надо кое-что уточнить. Когда она рассказала мне о повторном визите к доктору, я заподозрил, что это… это самое отклонение обнаружилось у нее. «Напутавшая что-то сестра» – довольно избитая отговорка.
Звонок доктора в контору окончательно рассеял мои сомнения. Я еще колебался, когда он попросил меня зайти в поликлинику по пути домой. Но как только я узнал, что Дженни там не будет, мои худшие опасения подтвердились. Значит, у нас не может быть детей.
Однако не стоит отчаиваться раньше времени – возможно, приговор не окончательный. Ведь он же говорил что-то насчет хирургического вмешательства и так далее. Сосредоточиться на работе я больше не мог, поэтому дожидаться пяти часов было глупо. Я позвонил Шеппарду и спросил, не примет ли он меня сразу после обеда. Он согласился.
– Итак, вы выяснили, кто виноват? – спросил я напрямую.
– Я бы не употреблял слово «виноват», Оливер, – ответил доктор Шеппард.
– Ну, хорошо, скажем иначе – у кого из нас нарушены функции?
– У Дженни.
Я был более или менее готов к этому, но безнадежность, прозвучавшая в словах доктора, все-таки ошеломила меня. Он больше ничего не добавил, и я решил, что он ждет от меня какого-нибудь заявления.
– Ладно, значит, дети у нас будут приемные. Ведь главное, что мы любим друг друга, так ведь?
И тогда он сказал мне:
– Оливер, проблема гораздо серьезнее. Ваша супруга очень больна.
– Что значит «очень больна»?
– Неизлечимо больна.
– Этого не может быть, – сказал я, ожидая, что все это окажется дурной шуткой.
– Она умирает, Оливер, – повторил он. – Мне очень жаль, но я должен вам это сказать.
Я настаивал, что произошла какая-то ошибка – может быть, эта идиотка-сестра опять что-то напутала, дала ему не тот рентгеновский снимок или еще что-нибудь. Он со всем сочувствием, на какое был способен, ответил, что они повторили процедуру трижды. Диагноз не вызывает сомнений. Теперь он направит нас – Дженни – к гематологу. Который, собственно, и займется…
Я прервал доктора взмахом руки. Мне нужна была минута тишины. Просто тишины, чтобы осознать. Потом я подумал о другом.
– Что вы сказали Дженни, доктор?
– Что у вас обоих все в порядке.
– Она поверила?
– Думаю, да.
– Когда нам придется сказать ей правду?
– Сейчас это зависит от вас.
От меня! Господи, да от меня сейчас даже мое собственное дыхание не зависело.
Доктор объяснил, что на данный момент медицина бессильна вылечить ту форму лейкемии, что была у Дженни. Средства, которыми располагали врачи, могли облегчить болезнь, замедлить ее ход, но не излечить. Поэтому сейчас решение зависело от меня. Терапию можно на время и отложить.
В эту минуту моей единственной мыслью было: «Как все это чудовищно несправедливо!»
– Но ей только двадцать четыре года. – Думаю, я выкрикнул эту фразу слишком громко. Доктор терпеливо кивнул. Он не хуже меня знал возраст Дженни, однако понимал, каково мне сейчас.
Потом до меня дошло, что я не могу просидеть в кабинете у этого человека всю жизнь. Я спросил его, что делать дальше. В смысле, как мне себя вести? Он посоветовал вести себя как обычно, словно ничего не случилось. Как можно дольше. Я поблагодарил его и вышел на улицу.
Как обычно. Словно ничего не случилось.
Как обычно?!
Я стал думать о Боге.
В сознание начала закрадываться мысль о Высшем Существе, обитающем где-то вне этого мира. И совсем не потому, что мне хотелось изо всех сил врезать ему за то, что он собирался сделать со мной… То есть с Дженни. Нет, я испытывал по отношению к Богу чувства иного характера. Каждое утро, когда я просыпался, Дженни ведь была рядом. По-прежнему рядом. Стыдно признаться, но это заставляло меня верить, что где-то есть Бог, которого я мог поблагодарить. И я благодарил его.
Стараясь вести себя «как обычно», я, конечно, позволял ей готовить завтраки и так далее.
– Сегодня увидишься со Стрэттоном? – спросила она, когда я доедал вторую тарелку хлопьев.
– С кем? – не понял я.
– С Рэймондом Стрэттоном, – повторила Дженни. – С твоим лучшим другом, бывшим соседом по комнате.
– Да, мы собирались поиграть в сквош, но я, пожалуй, не пойду.
– Глупо.
– Что, Дженни?
– Ты не должен пропускать игры. Я не хочу, чтобы у меня был дряблый муж, черт возьми.
– О’кей, – сказал я. – Тогда, может, пообедаем где-нибудь в центре?
– С чего это вдруг?
– Что значит – с чего это вдруг? – рявкнул я, пытаясь изобразить нечто, похожее на гнев. – Имею я, в конце концов, право сводить свою жену в ресторан или нет?
– Ну, и кто она, Барретт? Как ее зовут?
– Кого?
– Как это кого? Если ты по будням приглашаешь жену в ресторан, значит, ты кого-то трахаешь на стороне!
– Дженнифер! – взревел я, и теперь мой гнев был абсолютно искренним. – Чтобы я больше не слышал таких разговоров у себя дома за завтраком!
– Ладно, тогда поговорим у меня дома за обедом. О’кей?
– О’кей.
И я сказал этому самому Богу, где бы и кто бы он ни был, что согласен, чтобы все осталось как есть. Пусть я буду страдать, сэр, я не против. Пусть я буду знать все, лишь бы не знала Дженни. Ты слышишь меня, Господи? Назови свою цену.
– Оливер! – нетерпеливо произнес Джонас.
– Да, мистер Джонас? – ответил я.
Он вызвал меня к себе в кабинет.
– Ты знаком с делом Бека?
Еще бы. Роберт Л. Бек работал фотографом в газете «Лайф». Когда он снимал массовые беспорядки в Чикаго, его чуть не прикончили тамошние полицейские. Джонас считал это дело одним из важнейших для фирмы.
– Я знаю, что полицейские здорово его отделали, – бросил я. (Эка важность!)
– Я поручаю это дело тебе, Оливер, – произнес Джонас.
– Вы хотите, чтобы я… Сам?
– Можешь прихватить кого-нибудь из молодых ребят.
Из молодых ребят? Я ведь в фирме самый молодой.
Но я, конечно, понял подтекст: «Оливер, несмотря на твой возраст, в нашей фирме ты уже один из мэтров – один из нас, Оливер».
– Спасибо, сэр, – сказал я.
– Когда ты можешь выехать в Чикаго? – спросил он.
С самого начала я решил никому ничего не говорить – справлюсь со всем в одиночку. Пришлось наплести старику Джонасу какой-то ерунды, не помню даже, что именно, – мол, никак не могу уехать сейчас из Нью-Йорка, сэр. Я надеялся, он меня поймет. Однако мистер Джонас был явно разочарован тем, как я отнесся к столь важному знаку доверия. Если бы он только знал!
