— Ну? — спрашивает женщина не улыбаясь. Дверь она оставила открытой.
— Что?
— У вас закончились запасы раньше времени в эту зиму. Чего именно вам надо?
— А, да. На самом деле ничего.
Женщина молчит.
— То есть мне бы все же нужно, но… — продолжает Адельмо Фарандола, — но я пришел, потому что… я увидел…
Он забывает слова, когда волнуется, они ускользают у него из памяти — все хорошо понимает, а выразить словами не может.
— Что вы увидели?
— Ногу.
Щека женщины внезапно дергается.
— Ногу, — повторяет она.
— Да, ногу. Человеческую ногу.
— Так.
— Ногу в снегу.
— След, что ли?
— Нет, нет, ногу, которая торчит из снега.
Женщина слушает, сцепив руки, с неподвижным взглядом, сжав губы, чтобы не зевнуть.
— Несчастный случай, — наконец говорит она.
— Да, так. Я думаю. Несчастный случай.
— Но мы сейчас про раненого или про…
— Мертвого. Мы про мертвого.
— Точно?
— Да. Я не видел, чтобы он шевелился, ни разу.
Адельмо Фарандола предпочитает умолчать о том, что не раз видел, как эта нога покачивается, и слышал похрустывание скрюченных пальцев.
— М-да, — произносит женщина. — А почему вы с этим ко мне пришли?
— Потому что… не знаю, — говорит Адельмо Фарандола, — я тут в деревне мало кого знаю.
— Слушайте, лучше бы вы подняли с постели кого-нибудь в полиции. Хотя в воскресенье, кто знает…
Адельмо Фарандола проводит ладонью по глазам.
— Да, идите к ним. Чем больше думаю, тем сдается мне, это единственное, что следует сделать. Так обычно объявляют в розыск…
— Мне не надо в розыск объявлять, я говорю про находку.
— А это не одно и то же? Люди уходят, люди приходят. Может, у них, ну, в полиции, список есть тех, кто пропал… Но вы точно уверены в том, что видели?
Адельмо Фарандола нерешительно покашливает. Он забыл, зачем он здесь.
— Ну? — наседает женщина.
— Что «ну»?
— Что именно вы видели?
— Где?
— В снегу! Ногу!
— Ногу? Вы ее тоже видели?
— Нет, вы! Давайте, пойдем!
Он, сам не зная отчего, вдруг слегка улыбается, и эту полуулыбку женщина мгновенно истолковывает как признак розыгрыша.
— А, молодец, — говорит женщина, — молодец! Будем тут шуточки шутить, кривляться! Вы хотите, чтоб я сама в полицию пошла?
— Что ж ты мне раньше не помог, когда мне было трудно? — спрашивает Адельмо Фарандола у пса, пока они ковыляют по скользкой тропе к хижине. — Мы бы вдвоем быстрее объяснили.
— Ты прости, конечно, но я на улице остался и даже не слышал, о чем вы говорили!
— Хреново. Ты бы мне помог объяснить. А так я просто вел себя как дурак.
— К тому же почему я… В общем, я пес… Не думаю, что люди привыкли выслушивать псов.
Адельмо Фарандола, чтобы задобрить женщину и не уходить с пустыми руками, купил две буханки хлеба, две бутылки красного вина и пару баночек мясных консервов, которые сейчас тряслись в его драном рюкзаке.
— По-моему, она мне не поверила, — бормочет он.
— Ну, может быть. Что она тебе сказала?
— Пойти в полицию, кажется.
— А ты?
Пауза. Подъем крутой, нужно сосредоточиться на преодолении.
— Я не пойду в полицию. Сами придут ко мне, если чего узнать захотят.
— Может, она к ним сходит.
«Да нет, — думает Адельмо Фарандола. — Не поверила она мне. Ей хотелось только снова в постель, в тепленькое, к какому-нибудь любовнику своему».
Пятнадцать
— А у тебя бывает, что голова кружится? — спрашивает вечером Адельмо Фарандола пса.
— Отчего? — откликается пес, насторожив уши.
— Да так, ничего.
— Мы куда-то пойдем, куда пойдем, а?
Пес начинает подпрыгивать. Адельмо Фарандола уже жалеет, что спросил, не кружится ли у него голова.
Но весна уже наступает, и скоро придется задуматься о том, чтобы переселиться выше в гору, куда не добираются экскурсанты, летом заполоняющие пастбища.
— Видишь ли, я скоро ухожу в горы.
— В горы? Зачем, а мы где?
— Я хочу сказать, еще выше. Не в горы, а на гору.
— А зачем тебе туда?
— Чтоб спокойно было.
Пес растерянно нюхает воздух.
— Здесь недостаточно спокойно?
Старик рассказывает ему про экскурсантов. Пса, похоже, это не сильно впечатляет. Для него экскурсанты означают множество объедков.
В общем, летом, чтобы чувствовать себя по-настоящему спокойно, Адельмо Фарандола выдвигается к старому приюту, теперь заброшенному, на вершине перевала, среди каменных насыпей, откуда закидывает камнями тех редких туристов, которые туда поднимаются. Приют этот представляет собой лачугу из металлических листов и дерева, которая держится не пойми на чем, стоящую в конце невидимой дороги, которой много десятилетий назад ходили лишь контрабандисты, самые отчаянные или самые глупые. Там, наверху, меж тонких металлических стен, человек с трудом может вытянуться для сна на убогом лежбище из старых одеял. А днем ветер завывает в щелях между пластами металла и сотрясает лачугу до самого вечера, когда внезапно стихает.
Вот что Адельмо Фарандола своими словами рассказывает псу.
— Рад за тебя, — говорит пес. — Но понимать отказываюсь. Мне-то что делать? С тобой идти, что ли?
— Если у тебя голова не кружится.
— Да нет вроде бы. Какое мне дело до того, кружится ли она? Я все больше нюхаю.
— Тогда, возможно, возьму тебя.
Приют часто укрывают облака, они прилегают к отвесным стенам, и камни из-за них становятся скользкими. Солнце там, наверху, показывается нечасто. А вот снег, бывает, идет даже летом. Ни одна карта, ни один путеводитель по избушкам, переходам и тропам не упоминают про этот неприступный перевал, и, только забредя случайно, или по ошибке, или по подсказкам старожилов низинных деревушек, можно оказаться там. Снизу приют даже не виден, поскольку он серого цвета и сливается со скалой, к которой прижался. «Самое то место, чтобы жить в покое», — повторяет про себя Адельмо Фарандола, который летом встречает на своем пастбище слишком много народа и слышит, как в его дверь стучат тупые туристы, которым надо узнать, не продают ли тут сыр или мед. Наверху, в лачуге такой тесной, что с трудом выйдет уместиться одному, ничего интересного для этих тупых нету. Если оглядеться в тот редкий день, когда что-то видно, так и нет ничего вокруг, кроме крутых насыпей, рябых пятен лишайников, сухих лунок, в которых каждый год еле-еле набираются лужицы темной воды.
— Впрочем, там для двоих места нет, — произносит Адельмо Фарандола через некоторое время.
— Ты что, передумал?
— Просто говорю, что места нет.
— Но я же пес и мне немного надо! А учитывая, как я мало ем, оказавшись у тебя, так теперь еще меньше нужно!
— Поглядим.
— Что поглядим?
— Я подумаю. Не исключено, оставлю тебя здесь.
— И речи быть не может, — волнуется пес и несколько раз гавкает.
Адельмо Фарандола хихикает. Он много лет уже не хихикал. Пес смешит его, это такое развлечение — подшучивать над ним. Вдруг он и вправду возьмет его с собой в приют, и пусть он там спит у двери, на самом краю пропасти, просто развлечения ради.
Ему всегда нравилось смотреть в пропасть и испытывать внезапную тошноту, вызванную головокружением. Больше всего ему нравится чувствовать, как сжимаются яички при виде этой распахнувшей впереди пропасти, как его увлекает водоворот воздуха, пугающие потоки, стремящиеся вниз, в долину или вдаль, к другим долинам.
Он позволяет себе так развлекаться только летом, когда ему достаточно высунуть нос из лачуги, чтобы обнаружить, что он над пропастью. И тогда невидимая рука немедленно сжимает ему яйца, а две другие больно пощипывают за соски. Он осознает тогда, что живет и заново открывает для себя, так сказать, некоторые свои части, о которых не вспоминает, разве что позывы почесаться напоминают ему о них, а для чего те служат, он больше не ведает.
