Нога на месте, высохшая и черная, как деревце, сожженное молнией. Старику она больше не в новинку, но всякий раз оказывается подтверждением смутного воспоминания.
— Как давно она там? — спрашивает он однажды утром.
— Ты меня спрашиваешь?
— Сколько лет она там?
— Лет? Спятил, что ли? Неделю разве, — отвечает пес, который на самом деле не умеет вести счет дням.
— Надо бы сделать что-то, — говорит пес в другой раз, — эта штука уже сильно воняет.
— Ничего не чувствую.
— Я чувствую. А если чувствую я, то и другие тоже.
— Кто другие?
— Другие собаки. Коллеги мои. Зверье. Птицы. Сраные одичалые коты. Помнишь, что говорил твой приятель лесник? Тут правда волки водятся?
— Не знаю. И кто это мой приятель?
— Так, не знаешь? Хотя бы одного-то разок видел? Несложно ж ведь ответить, видел ты его или нет. Вот мне, например, однажды попадался. Да успокойся, в другой долине, далеко отсюда. Но если я его там видел, значит, и тут могу, этот народ кочует. А если одного видел, смогут и десятеро заявиться, народ этот стаями бродит.
Адельмо Фарандоле быстро надоедает, что пес много треплется.
— Нет тут волков, забудь. Так поступим. Будем приглядывать за этой ногой днем. Нам все равно заняться нечем.
— Днем? А ночью? Приятель, речь о животных, этот народ предпочитает добывать еду ночью, как еще объяснить?
— Я ночью сплю. Будешь ты тут сидеть и ногу охранять ночью?
— Не, погоди, я не думал, что дойдет до этого.
— Хочешь тут сидеть ночью? — напирает Адельмо Фарандола, и голос его грубеет.
— Нет, нет, что ты, — скулит пес.
Из-под тающего снега понемногу выступают новые останки. Новые копыта, рога, туловища — и морды с обнаженными зубами, черепа, глядящие изумленно, как застал их последний миг жизни.
— Это вроде как волосы в бороде растут, — говорит однажды Адельмо Фарандола.
— В смысле?
— Как волосы. Остатки эти, лапы. Выпирают, как волосы.
— А, понятно, — произносит пес, не понимая.
— Я про человечьи волосы, — продолжает старик.
— Ясно, ясно.
— Может, надо спуститься предупредить кого-нибудь? — спрашивает пес.
— И кого?
— Почем я знаю. Людей, вроде тебя. Деревенских.
Адельмо Фарандола смотрит вперед, туда, где от края впадины узкие расщелины и обломки камней тянутся вниз, в долину:
— Снега многовато. Надо ждать.
— Ладно, подождем. Но что-то эта нога меня тревожит, — не унимается пес.
— Пока снега многовато, говорю тебе. Убиться на спуске хочешь?
Через пару дней вновь спрашивают о том же.
— А со снегоступами ты бы мог легко спуститься по тропинке, по которой мы сюда поднимались, и…
— Псина, чего тебе не терпится? Ты его видишь? Он умер. Он подождать может. И мы можем подождать.
Четырнадцать
Холодное белое солнце слепит, но не торопится растапливать снега. Кажется, оно даже приглаживает их, возвращая форму там, где они оседают, в общем, делает их только плотнее и крепче.
Дни проходят. Старик, чтобы успокоить пса, идет взглянуть, не открылся ли проход вниз. Но чуть ниже, среди деревьев, заледеневший снег блестит, как мраморный пол.
— Знаешь, что я думаю? — спрашивает пес. — Мы могли бы поговорить с лесником этим, который осенью к тебе заходил.
Адельмо Фарандола с трудом приводит в порядок мысли и воспоминания, а потом отвечает:
— Не заходил. Выслеживал меня.
— Неважно. Ему. Может… может, он сумеет сюда забраться, прежде чем мы выйдем. Это ж его работа? Может… может, он доберется на этой летающей штуке, вы такими пользуетесь в горах, как называется…
— Вертолет.
— Вот, на нем. Сядет тут, на лугу, и готово. Ты ему объяснишь, что, мол, так и так, ты эту ногу нашел и сразу хотел рассказать, но…
Адельмо Фарандола качает головой.
— Он точно сразу решит, что это был я, — бормочет он.
— Что за фантазии! Это ж был совсем не ты! Умертвил этого, чья нога? Лично ты его убил? Да ну, разве можно подумать такое! Разве ж можно?
Старик молчит, потому что ничего не помнит.
— Это же был не ты, да? — спрашивает пес.
— Нет, нет, — отрывисто отвечает Адельмо Фарандола.
Короткие снегопады словно поворачивают время вспять, путают времена года. Они прячут под своим покровом ногу, скрывают ее от глаз на день-другой. Адельмо Фарандола умудряется в такие дни забыть о ноге и о человеке, которому она принадлежит, и свободно ходит по лугу, стараясь не провалиться.
Пес тихо следует за ним, иногда убегает вперед, а когда возвращается, шерсть на его брюхе вся в снежных шариках.
Но следы этих снегопадов держатся недолго. Вскоре нога вновь высвобождается, еще больше почерневшая и искореженная, и мысль о ней и о человеке, скрытом в завале, опять стучит в висках Адельмо Фарандолы.
— Надо и правда же кому-то сказать, — говорит он.
— Верно, верно, верно! — лает пес. — Прямо сейчас пойдем?
— Завтра.
— Но ты позавчера говорил «завтра»!
— Да ну?
Когда тропинка вниз начинает освобождаться, становится грязной и каменистой, Адельмо Фарандола решает, что пришло время спуститься. Он часто поскальзывается, синяки от падений теперь неделями будут держаться, чертыхается всякий раз, когда не туда ставит ногу и оказывается по колено в ледяном месиве из мокрых снега и грязи. Пес носится вокруг него и, похоже, воспринимает все совсем иначе, он самозабвенно лезет в грязь, лакает ее, весело катается по почерневшему снегу, бросается, опустив морду к земле, по следу первых зверьков, покинувших норы.
На середине пути, однако, почти под конец лиственничной рощи, снег сполз, перегородив путь именно там, где тропа уже резко идет под уклон, и проход стал невозможен. Адельмо Фарандола попробовал пройти иначе, в нескольких шагах, среди лиственниц, прилепившихся к скале, почти отвесной с другой стороны, но ему пришлось подняться, тяжело сплевывая, потому что он вполне мог убиться.
— Осторожно! — лает пес, оставшийся наблюдать на последнем участке тропы.
— Отсюда дальше нельзя, — подытоживает старик, сев в грязь, чтобы отдышаться.
— Все в порядке?
— Хуже некуда, скажу тебе.
Пес вздыхает.
— Попробуем через пару дней еще, — говорит он. — Вернемся наверх, пойдем, глянем, как там нога, ты когда-нибудь видел, чтобы…
Еще несколько по-весеннему теплых дней растопили часть сугробов и открыли новые проходы. До рассвета Адельмо Фарандола собирается, выходит на тропу и не спеша добирается до первых огородов деревни.
Дома, стоящие еще в тени, которая покинет долину только поздним мартом, выглядят пустыми. «Кто его знает, что за день недели сегодня», — думает человек.
— Какой сегодня день? — спрашивает он пса.
— А я почем знаю? Сегодня.
Адельмо Фарандола, сопровождаемый псом, который намерен обнюхать все закоулки в деревне, направляется к магазину, где обычно затоваривается. Закрыто.
Старик зовет. Никто не отвечает. Зовет снова, трясет дверь. Опять нет ответа. Пес помогает ему лаем, но в деревне полно собак, лающих на каждый шорох, и никто уже не обращает внимания на их лай.
Через некоторое время окошко, расположенное прямо над магазином, распахивается, женщина выглядывает.
— Что такое? А, вы? — говорит она, удивленная и заспанная.
— Здравствуйте, — произносит Адельмо Фарандола, сразу робея.
— Вы знаете, который час?
— Нет.
— А какой день?
— Нет, я…
Женщина скрывается, окошко захлопывается. Адельмо Фарандола, обескураженный, собирается уходить, когда женщина вновь обращается к нему, чуть приоткрыв дверь.
— Вы мне больше таких сюрпризов не устраивайте, — пеняет она. — Давайте, заходите. А собаку оставьте на улице.
Адельмо Фарандола благодарит, мельком смотрит на пса, который мгновенно понимает и садится; затем снимает шляпу, протискивается, наклонив голову, в неосвещенный магазин. Он не поднимает взгляд, потому что женщина в халате, а под ним, наверное, голая. «Может, сегодня воскресенье, — думает он. — Воскресенье, раннее утро. Мне бы прикинуть хотя бы, прежде чем спускаться».
