Таким образом мальчишка с плоским затылком приобрел среди ребят из долины и горного поселка славу «электрика». Опыты велись изо дня в день. Когда же все четыре аккумулятора подсоединялись последовательно, голубой ореол вырастал и сияние заливало весь кабинет. Все ребята из долины и горного поселка каждый день приходили смотреть, что творит этот «электрик», умоляли его показать свой опыт. Однако слава его оказалась недолговечна. Заряд аккумуляторов быстро истощился. А на то, чтобы перезарядить их, у «электрика» сообразительности не хватило. И что же? Ребята, прежде считавшие «электрика» с плоским затылком непререкаемым авторитетом, не только лишили его почетного титула, но и осыпали презрительными насмешками. Не ведая, что творит, мальчишка разрядил в бесполезных забавах все аккумуляторы. Нашлись доносчики, которые сообщили учителю о том, что он делал. А учитель, сам не способный использовать аккумуляторы даже для забавы, вызвал «электрика» с матерью в школу и обвинил их в действиях, направленных против оккупационных войск. Глубокой ночью в кабинете естествознания вспыхнул пожар, здание школы наполовину сгорело. Когда же на следующее утро стали разбирать пожарище, обнаружили черный, обгоревший труп мальчишки. Рядом все с теми же четырьмя аккумуляторами. Можно было бы предположить, что произошел обычный несчастный случай, когда он впотьмах возился с ними, пытаясь перезарядить. Однако его запястья и щиколотки были опутаны оголенным электрическим проводом. Мать отругали и начальник пожарной команды, и полицейский, а директор школы додумался даже потребовать у нее возмещения ущерба. Все это привело женщину, у которой муж погиб на фронте, в еще большее отчаяние. Видимо, директор школы в самом деле боялся, как бы на него самого не возложили ответственность за гибель имущества, подаренного оккупационными войсками. Через неделю отчаявшаяся, разъяренная вдова подняла бунт и убила полицейского, после чего погибла сама: ее изнасиловали, а потом раскроили ей череп.
...Внизу манифестация в защиту парня не прекращалась. Женщина продолжала маршировать, а остальные уселись в круг на изрытой копытами быков и политой их кровью арене и пили вино. Здесь царил воинственный разгул, сопутствующий любой коллективной пьянке. Уже давно миновало время окончания корриды, солнце, щедро освещавшее арену, заволокли тучи. Огромная черная туча нависла прямо над нашими головами, раздался гром – вот-вот начнется ливень. Но я знал, что это ненадолго – дождь скоро пройдет, мягкие лучи солнца снова прогреют прохладный воздух, и наступит долгий ясный вечер. Если с горы смотреть на Мехико, раскинувшийся внизу, на дне огромной чаши, то можно наблюдать быструю, беспрерывную смену погоды.
Когда молния вспышкой озарит фигуру босой женщины – промокшая насквозь, она все равно не прекратит манифестации, – я вспомню о голубой вспышке в кабинете естествознания, о еще одной отчаявшейся, разъяренной женщине, и это исцелит мою душу. После зубной боли и откровения, посетившего меня в Малиналько, все в моей мексиканской жизни – и в темных глубинах подсознания, и в прозрачной яви сознания, – все до мелочей стало ассоциироваться с тем, что я испытал в нашем крае. Безусловно, это была психологическая подготовка к предназначенной мне миссии летописца нашего края. Даже метод описания мифов и преданий – я явственно представил себе мои письма к тебе, сестренка.
Издалека подкравшийся гром, тяжелые потоки ливня, мощные электрические заряды, накопившиеся в черных тучах над ареной, привели в трепет сидевших внизу людей. Твоя нагота на цветном слайде, приколотом к фотографии, была таким же вызовом, как то, что происходило здесь. Твой облик встал перед моими глазами. И когда, вымокший под проливным дождем, я вместе со всеми, бессмысленно смеясь, пробирался между бетонных скамей, я, сестренка, фактически уже мысленно начал в письме к тебе излагать мифы и предания деревни-государства-микрокосма.
(Часть, изъятая из первого письма перед отправкой)
Сестренка, присланный тобой слайд, на котором ты обнаженная, побудил меня взяться за описание мифов и преданий нашего края. И я в шутку поблагодарил тебя за это. Этой шуткой, может быть не совсем уместной, я пытался побороть свое физическое влечение к тебе. Но все равно мне хочется еще раз подчеркнуть, какая огромная воодушевляющая сила исходила от твоей фотографии. Вот почему, сестренка, я должен снова восстановить в памяти то, что произошло почти тридцать лет назад. Ты утверждаешь, что из-за наркотиков, которыми, безусловно, злоупотребляла, не помнишь, что произошло между нами в кладовой при храме у отца-настоятеля. Разумеется, каждый раз, встречаясь с тобой после долгой разлуки, я не мог не возвращаться к тому случаю (и каждый раз, сознавая, сколь это порочно, испытывал физическое влечение); так же и теперь я не могу не писать о приобретенном мной опыте в связи с тем, что тогда произошло, то есть в конечном итоге в связи с мифами и преданиями нашего края, о которых я рассказываю в письмах к тебе...
То, что произошло – а если верить тебе, сестренка, ты фактически так ничего и не почувствовала, одурманенная наркотиками, – имело непосредственное отношение к жизненному выбору, который сделал я, вымуштрованный отцом-настоятелем будущий летописец нашего края, и который сделала ты, готовившая себя в жрицы Разрушителя, причем, в соответствии с характером твоей будущей деятельности, обучение представляло собой весьма сложный процесс, не допускающий насильственных действий – ими ничего добиться невозможно. Отец-настоятель даже и не подумал появиться в кладовой, находившейся рядом с его комнатой, хотя прекрасно понимал, что от происходящего прямо зависит успех или провал замысла, которому он посвятил всю свою жизнь. Для нас, близнецов, которых отец-настоятель по предначертанию Разрушителя стремился обратить к мифам и преданиям нашего края, последующее течение жизни, подхваченной колесом времени, с одной стороны, определялось тем, что с нами произошло, а с другой – вне всякой связи с происшедшим – заставило и тебя и меня избрать нынешнюю судьбу...
Как я тогда воспринимал случившееся? Работа, которую я, соответственно воспитанный отцом-настоятелем, с детских лет должен был считать делом всей своей жизни, состояла в том, чтобы описать мифы и предания нашего края. Нет, по собственной воле я за нее ни за что не возьмусь, хотел я решительно заявить тем, кто мне ее навязывал; и то, что произошло, было вызвано стремлением создать повод для отказа. Я чувствовал, что не только отец-настоятель обрекает меня на эту работу, но прежде всего иные силы, господствовавшие в долине и горном поселке, пытаются заставить меня исполнить эту роль; и потому, чтобы показать им: нет, эта роль не для меня, я должен был совершить нечто чудовищное. Иным способом добиться своего было невозможно. Я был убежден, что, если решусь на такой шаг, путь назад окажется для меня отрезанным, причем мое поведение, неоднозначное по своей сути, должно быть предельно омерзительным, достойным всяческого порицания – иначе желаемого эффекта не добиться. Можно посмотреть на то, что произошло, и твоими глазами – ведь ты сама стремилась освободиться от уготованной тебе роли жрицы Разрушителя.
Как все произошло? Удалось ли мне до конца выполнить свой замысел? Нет. Случилось это потому, что ты, сестренка, одурманенная наркотиками, ловко разрушила все, что я так старательно готовил. В то время я был физически сильнее тебя. Но по части секса тягаться с тобой я не мог – хотя мы и были близнецами, я об этом еще только мечтал, и опыта у меня никакого не было, а ты уже прославилась любовными похождениями в кабаре провинциального городка... Я вспоминаю об этом, казалось бы, спокойно, но мне горько, и в горле стоит ком. Вскоре после того, что между нами произошло, я услыхал от наших ребят, что ты вынуждена была вернуться домой из того городка, потому что забеременела, сделала аборт и тебе было необходимо поправить здоровье. Если то, что говорили ребята, правда, значит, я совершил насилие над сестрой, еще не оправившейся после аборта... А сейчас, как ты видишь, я готов выполнить поручение отца-настоятеля – описать мифы и предания нашего края. На это подвигает меня и некая сила, возникшая во мне самом. А ты, сестренка, кажется, собираешься стать жрицей Разрушителя, на что и надеялся отец-настоятель, и готова посвятить ему всю свою жизнь. Неужели же то, что произошло в тот день, благодаря твоей хитрости привело в конце концов к результатам, прямо противоположным тем, на которые рассчитывал я?..
Когда мы с тобой в жаркий летний полдень вышли из нашего дома, стоявшего в самом низком месте долины, и направились к самому высокому месту, где находился храм, в моей разгоряченной голове, покрытой капельками пота, созрел план: перехитрить отца-настоятеля и навсегда порвать и с микрокосмом, и с Разрушителем. Раскинувшаяся на пологих холмах роща окружала долину, не сливаясь с нижней кромкой девственного леса – она как бы обрамляла склоны инкрустированной полосой. Углубляясь в рощу, я все время ловил себя на абсурдной мысли, что вот-вот окажусь погребенным под разноголосым стрекотом тысяч цикад. Я с особой отчетливостью запомнил это состояние потому, что на мгновение мне представилось, будто голоса цикад – не что иное, как голоса людей, живших и умерших в нашем крае. Эта идея заставила еще острее почувствовать всю мерзость того, что я собирался совершить, но во мне росло и другое чувство – безрассудно циничное. Даже сквозь неумолчный пронзительный стрекот цикад мы, переговариваясь, прекрасно слышали друг друга. Среди много раз вспоминавшихся мне мельчайших подробностей того жаркого дня наиболее отчетливо всплывает в памяти удивительная звонкость и чистота твоего голоса – может быть, оттого, что ты приняла наркотик? Мои ноздри до сих пор ощущают проникший сквозь поры вместе с потом запах наркотиков, смешанный с едва уловимым запахом крови. И этот запах крови, после того как я услышал, что ты прервала беременность, преследовал меня очень долго. Твой звонкий голос, который я слышу до сих пор, произносил слова и о самом Разрушителе, в чьи жрицы готовил тебя отец-настоятель...
