А вот чего вроде бы нет.
Ослабление волосяных луковиц.
У меня огромная шевелюра и ни единого седого волоса.
Стало быть, нет.
Коллекция побочных эффектов еще не собрана. Я провожу весь день, сидя на террасе. Я даже не иду на тренировку команды. И вру Оскару.
– Как дела, Лучище?
– Нормально, по крайней мере, пока. Химия пошла вместо завтрака.
– Отлично. Увидишь, ты это осилишь!
«Увидишь, ты это осилишь!»
От этой фразы за версту несет жалостью и состраданием. Кажется, тебя вроде бы ободряют и в то же время как будто эпитафию зачитывают. «Увидишь, ты это осилишь!» И рифма имеется.
Мы болтаем о том о сем, и я кладу трубку. Пытаюсь делать зарядку. Я совершенно уверен: завтра мне станет лучше.
Завтра уже сегодня.
Пополнение в списке побочных эффектов.
Я даже встать не могу. Я совершенно измотан и скольжу в кровати, не в силах выбрать правильное положение, чтобы подняться. Не так уж это и сложно: левую ногу скинуть с кровати, тело выпрямить, правую ногу скинуть с кровати, оттолкнуться руками, и вот уже я стою. Точно робот без батареек.
Усталость.
Есть.
Ползу в туалет, умываюсь.
Вдруг вижу в раковине несколько волосков. Я провожу ладонью по голове, и прядь волшебным образом остается в руке.
Ослабление волосяных луковиц.
Есть.
Коллекция собрана.
Трудно сказать, какие из этих симптомов настоящие, а какие возникли в результате самовнушения. Все последнее время я сидел за компьютером и читал о своей болезни. Я просто одержим ею и потому ужасно скучен: только об одном и говорю, прямо как молодая мамаша, которая достает друзей рассказами о том, как она мешает кашку и меняет подгузники.
Но факт остается фактом: мне и правда плохо.
Паола это замечает и впервые с тех пор, как я вернулся домой, проявляет какое-то участие. Она помогает мне сесть на диван перед телевизором, где крутят повтор легендарного финала Уимблдона 1980-го года, готовит кус-кус с овощами и ставит передо мной тарелку на подносе. Потом садится рядом со мной и смотрит пятый сет, во время которого неостановимый Борг побеждает гениального Макинроя. Она не особо увлекается теннисом, ей скучно, и я понимаю, что, сидя со мной, она пытается тем самым сказать, что любит меня. Я как раз доедаю кус-кус, когда арбитр кричит: «Гейм, сет и матч-болл выиграл Бьорн Борг». Я понимаю, что сидящая со мною Паола нечаянно уснула. Я встаю и иду посмотреть, что происходит в детской: очень уж подозрительно тихо.
Оказывается, Лоренцо разобрал вентилятор и с помощью младшей сестры пытается собрать его обратно. Я остаюсь незамеченным и наблюдаю за детьми. Так трогательно, когда Ева произносит: «Давай скорее, пока папа не заметил!»
Кто знает, что они там обо мне воображают. Я всегда думал, что в нашей семье мне отведена роль доброго полицейского, но очень может быть, что в глазах детей все совсем не так. Я выдаю свое присутствие нарочитым шумом, и двое заговорщиков, пойманных на месте преступления, испуганно оборачиваются. Первая фраза, которую произносит Лоренцо, просто гениальна:
– Пап, клянусь, я новый куплю!
– И на какие же деньги? – серьезно спрашиваю я.
– На свои, на карманные, – серьезно отвечает он.
– Пять евро в неделю? Боюсь, что вентилятор стоит все пятьдесят, – целое лето придется копить.
– Я ему помогу, – вмешивается Ева.
Обожаю, когда они объединяются в команду. Отцу всегда приятно видеть, что дети – одна команда.
– Да, твои три евро очень помогут Лоренцо накопить на вентилятор быстрее.
Оба молчат. Они поняли, что на этот раз им волшебным образом удалось избежать наказания.
И только через несколько секунд я понимаю, что, кроме вентилятора, Лоренцо успел разобрать и мой проигрыватель для пластинок. Я считаю до трех, глубоко вдыхаю и направляюсь в гостиную. Не хочу, чтобы они вспоминали меня, как отца-злодея, наказывающего детей за проявление креативности. Но это был мой любимый проигрыватель. Его подарил мне дедушка на семнадцатилетние, и то, что он до сих пор работал, было настоящим чудом, хотя пластинки слегка подмяукивали, когда крутились. Не знаю почему, но тут мне приходит на ум новелла Джованни Верга «Богатство», которую нынче от тринадцати и старше никто и читать-то не станет. Бросайте скорее эту книгу и читайте Верга – вот настоящее чтение для взрослых. В интернете ее нетрудно найти. Сицилийский писатель рассказывает о некоем крестьянине по имени Маццаро, который сделался очень богат и был настолько привязан к своему богатству, что когда настало время умирать, он огорчился только потому, что ему предстоит расстаться со своим богатством. Такой простой жизненный урок всего на нескольких страницах стоит гораздо больше, чем длиннющий роман Верга «Семья Малаволья».
Долгие годы жизни я вел себя, как этот Маццаро: покупал всякие бесполезные вещи, собирал комиксы и диски, накопил футболок и плавок. Наверное, я еще не совсем изменился и все еще немного Маццаро, потому что мне ужасно жаль расставаться со своим «богатством». Но, кажется, медленный процесс отстранения от вещей уже запущен, прогресс очевидно есть. Я ловлю себя на том, что, читая комиксы, я нещадно сгибаю журнальчик и вовсе не трясусь над ним, как всего пару месяцев назад. Я вдруг понимаю, что люди не делятся на плохих и хороших, умных и глупых, тех, кто живет на севере, и тех, кто приехал с юга, и все в таком роде – мы ведь придумали тысячи различий, чтобы внести оживление в собственное существование. Люди делятся на тех, кто нещадно сгибает переплеты, и тех, кто этого не делает. Первые уже счастливы. Вторые тоже имеют все шансы стать счастливыми.
Мне приснились родители. Теперь я глотаю ибупрофен в огромных количествах, чтобы успокоить боль, и сплю очень крепко. Мне часто снятся сны, и утром, когда я встаю, я прекрасно помню все, что происходило ночью в моей голове. Все сны совершенно детские.
Сегодня мне снилось, что мы на борту красного катамарана на море в Ладисполи. Мне – два, папе – шестьдесят, а маме – шестнадцать. Полный временной хаос и сюр, ведь я никогда не видел своих родителей в таком возрасте.
В какой-то момент катамаран накреняется от волны, которую подняла огромная белая акула, пронесшаяся в трех метрах от нас, точно моторная лодка. Мы едва не падаем в воду. Даже если это всего лишь сон, все равно пятидесятиметровая белая акула в водах близ Ладисполи выглядит довольно-таки неправдоподобно. Кроме того, она не одна, их там целая стая. Нас окружают двадцать акул, они нападают на катамаран и хотят нас сожрать! Они показывают зубы – огромные мясорубки, острые, как скалы, готовые принять, пережевать и переварить всех троих. Папа героически отбивается веслом, и его съедают первым (вместе с веслом). Мама бросает меня, не раздумывая ни секунды, прыгает в воду и пытается спастись вплавь. Огромная акула заглатывает ее, точно таблетку аспирина из человеческого мяса. Она не успевает сделать даже десяти взмахов руками. Теперь я один, и все это похоже на сиквел «Жизнь Пи», где я играю роль Пи, а вместо тигра, чтобы разгуляться на спецэффектах, – с десяток белых акул, и каждая размером с Годзиллу. Кричу. От страха мой голос вырывается наружу громким и чистым свистом, и этот чуть ли не ультразвук становится убийственным оружием. Я вижу, как зубы акул крошатся, точно стекло под ударами Халка. Все уплывают прочь, спасаясь от моего взрывоопасного крика, точно от пиратского галеона. Я победил! Я ликую, но уже через две секунды теряю равновесие и падаю в воду, где меня тут же атакуют пираньи. В моем сне они обитают в соленой воде, причем у побережья Ладисполи. Когда я просыпаюсь, они уже обглодали мою правую ногу.
Родители не снились мне вот уже много лет. Мне сильно их не хватает. И я безумно их ненавижу. Я говорил в начале, что расскажу о них, когда захочу. И вот теперь захотел. Так что настала ваша очередь их ненавидеть.
После того, как мама случайно залетела, родители прожили пару лет в доме у бабушки и дедушки, с которыми вы уже познакомились. Мой отец нашел работу диск-жокеем (когда-то так назывались ди-джеи) на танцплощадке в Лидо-ди-Остии, смог немного заработать и снять квартиру, куда переехал вместе с мамой и мной. Случилось так, что всего в два года и три месяца я оказался вместе с двадцатилетними подростками в однокомнатной квартирке города Остия, где летом отлично, а зимой – полный кошмар. Мама постепенно полнела и летом подрабатывала уборщицей в домах, что стояли на берегу. К вечеру она так уставала, что засыпала вместе со мной именно тогда, когда папа отправлялся на работу.
Когда мне было примерно три года, я вдруг осознал самую печальную истину, какую только может осознать ребенок: родители не любили друг друга. Они жили вместе только из-за меня – ни любви, ни взаимного уважения между ними не было. Искра любви так никогда и не вспыхнула. Закон об абортах вышел только в 1978 году, так что выбора у них не было. Им пришлось смириться с моим нежеланным появлением на свет. В три года понять, что родители тебя не хотели – не слишком-то здорово, уж поверьте. Они постоянно ссорились, я стал козлом отпущения, причиной всех несчастий. Если бы мне было пятнадцать, я бы собрал пожитки и убежал, но мне было всего три, и, кроме того, я был не слишком-то храбрым ребенком.
