– Как все сложилось с Лизой?
– С ней было труднее. Не только в отношении денег, хотя попутно замечу, что денег у нее было достаточно. Ее не терзал поистощившийся супруг, не страшили перспективы мучительного одиночества. Ей противостояла только сестра-двойняшка. Я пригласил Лизу в ресторан. А уже на следующее утро мне позвонила Эльза. Ее голос звучал более чем взволнованно. Что вы делаете с Лизой, запричитала она. Нас вполне устраивает наша жизнь. Поэтому оставьте нас в покое. Сударыня, проговорил я. Если это вас так волнует, я, конечно, постараюсь держать дистанцию.
На такую реакцию с моей стороны она явно не рассчитывала. Простонав что-то в ответ, положила телефонную трубку. После обеда они снова сидели в первом ряду. Причем обе. И не сводили с меня взглядов. Обычно так разглядывает пара куриц вторгшуюся в курятник лису. Я же старался смотреть куда-нибудь в сторону. После концерта я мгновенно ушел.
На следующее утро раздался звонок от Лизы. Почему вы исчезли? – поинтересовалась она. Просто не хочу сеять раздор, проговорил я. Между вами и вашей сестрой. И осекся. Я так и знала, прокричала Лиза в телефонную трубку. Эльза хочет все испортить. Я этого не говорил, возразил я. Но я это знаю, взволнованно повторила Лиза. Меня в который раз удивило, что голоса всех людей сливаются в телефонной трубке – крупных и низкорослых, толстых и тонких. Телефон всех равняет, и совсем не важно, в каких отношениях говорящие состоят друг к другу. Телефон всех сближает, делает всех соучастниками. Понимаете, что я имею в виду?
– Думаю, что да.
– Вы сейчас где? – спросил я. В гостиничном номере, ответила она. Эльза как раз в ванной. Чем она будет заниматься потом? Мы собирались сразу идти завтракать, ответила Лиза. Я уловил легкую нерешительность в ее голосе. Может, устроим небольшой завтрак вдвоем? – предложил я. Мгновение в трубке было слышно только ее дыхание. У нее была привычка делать тяжелый вдох. Поэтому, каждый раз втягивая воздух через ноздри, она издавала всасывающий звук. А вот при выдохе такой звук был почти не слышен. Любопытно, в чем тут дело. Я склонен думать, в не столь уж редком опущении носовой перегородки.
Полчаса спустя мы встретились в одном из тех кафе, где женщины за столиками не снимают шляпы, а рядом с хозяйками сидят собачки с завитыми парикмахером волосами. Я заказал себе мелко нарезанное рагу как ностальгическое воспоминание о кухне 60-х. Помните Клеменса Вилменродта? Он был поваром номер один на телевидении. Я люблю также тост по-гавайски с консервированным ананасом и вишневым ликером с нарезанными томатами. Она выпила лишь чашечку капуччино, который в этих кафе подавали, естественно, со сливками, а не с обычным молоком, и при этом постоянно озиралась. Я сказал, что не очень хорошо себя чувствую.
Так все сложно, вздохнула Лиза. На следующее утро я завтракал с Эльзой. Не знаю, что случилось с Лизой, повторяла та, без конца оглядываясь. Чувствует себя не лучшим образом, но в этом ведь есть и свой плюс. Так длилось некоторое время, в течение которого у меня кружилась голова от общения с Лизой и Эльзой. Ночью мне приснились сотни девушек по имени Лиза и Эльза, причем они беспрестанно умножались, как в зеркальном зале Версальского дворца. Раздваиваясь, они шушукались, непрестанно повторяя: Эльза плохо себя чувствует, и Лиза тоже. Мне показалось, что долго я так не выдержу.
– Ах, как-то все это напрягает.
– Так оно и есть, хотя я должен признать: мой настоящий риск связан не столько со скукой. Потом, я совершаю ошибки. Но хуже всего было бы влюбиться. Тогда можно поставить крест на профессионализме.
– Вернемся к близняшкам. Вы встречались только в кафе, или вам довелось быть с одной из них наедине, действительно наедине?
– Нет, пока нет. Но письма я, черт возьми, получал.
– Что за письма?
– Страстные, полные эротики, на грани безумия. Обе писали мне тайно.
– О чем же шла речь в письмах?
– Они еще у меня остались. Если хотите взглянуть, пожалуйста. Они дома. Я принесу завтра…
– Завтра суббота. В выходные я не работаю. Продолжим в понедельник.
– Что? Вы бросаете меня одного? Здесь? В этой дыре? Вы этого не сделаете. Для меня нет больше будней. Нет ни времени, ни смысла. Только вы. И наши разговоры.
– Отдохните за выходные.
– Я лишился покоя. На сердце тяжело. Мне никогда больше его не вернуть.
– Вам совсем не идет быть Гретхен.
– А вам не понять, в каком я сейчас состоянии.
– В каком же?
– В жутком, страшном. Мне и жизнь была уже не в радость.
– И что содержалось в письмах?
– Хочу быть твоею рабой и твоею королевой, полом, по которому ты ступаешь, воздухом, которым ты дышишь; я хотела бы облизывать тебя с головы до пят, как корова своего новорожденного теленка, мне хотелось бы…
– Этого достаточно.
– Но это далеко не все.
– Честно говоря, мне трудно представить, чтобы две далеко не юные дамы обращались к вам с подобными посланиями.
– Как это прикажете понимать – далеко не юные дамы? Вам не знакомо ощущение, что вы словно втиснуты в свою телесную оболочку как в плохо сидящий костюм? В нем вам откровенно неудобно, он стесняет ваши движения. В результате вы полностью утрачиваете с ним связь, а он начинает существовать сам по себе? Безжизненная оболочка, которая схватывает бесконечно живую душу, парализуя все желания, все самые благие порывы, из-за чего остается только страдать, чтобы в итоге порвать с этим телом?
– Такого со мной еще никогда не было.
– Такого вы, наверное, еще ни разу до конца не осмыслили, но наверняка это ощущали. С кем-то вы познакомились и его возжелали, но потом заглянули в зеркало, испытав вначале сомнение, а затем отчаяние. Потом вы задумались – а как он меня воспринимает, нравлюсь ли я ему? Достаточно ли я еще привлекательна, подвижна… Действительно ли этот мужчина способен возбудиться, рассматривая тело, в которое безвозвратно втиснута моя плоть, тело, с которым я так бездумно обращалась в молодые годы, не заботясь о правильном питании и достаточном сне, разрушая алкоголем и никотином, слишком часто подставляя его солнечным лучам, из-за чего теперь оно стало таким ущербным: с одной стороны чересчур морщинистым, а с другой – откровенно расплывшимся. Настоящая географическая карта упущений и пренебрежения…
– Перестаньте. Прошу вас.
– Я знаю.
– Что же?
– Знаю, что это представление для вас мучительно. Знаю, чего вы желаете и чего страшитесь. Я знаю все.
– В конце концов так, наверное, мыслит каждый, кому давно не двадцать лет.
– Наконец-то. Наконец-то вы не противоречите собственным ощущениям.
– Я говорила не о себе.
– О да. Фрау Майнц, могли бы вы в виде исключения встретиться со мной уже в воскресенье? Я ведь понимаю, что вам тоже иногда нужен свободный день, но сразу два свободных дня – это уж чересчур.
– Я подумаю над этим предложением.
– Благодарю.
– Если позволите, еще один вопрос.
– Пожалуйста.
– Вы спали с Лизой?
– Ну, как бы мне на это ответить?
– Скажите «да» или «нет».
– Да.
– А с Эльзой?
– Да.
– Это ужасно.
– Ничего ужасного в этом не нахожу.
– Мне этого никогда не понять. Как вы только это можете?
– Сосредоточенность. И знание дела. Казанова однажды отметил: только пятая часть полового акта затрачивается на достижение собственного удовольствия, остальные четыре пятые призваны обеспечить удовлетворение соответствующей дамы. Под этим углом зрения вся полнота данного процесса требует ярко выраженного профессионального подхода. Я выполняю работу, скажем, как массажист. Или как психолог.
– Или как машина.
– Простите, я не вибратор. Кстати, у вас есть вибратор?
– Однако вы наглец.
– Прошу меня извинить. Я не шучу – простите. Я не хотел вас обидеть.
– Но вы это сделали.
– А голос у вас дрожит.
– Вы – чудовище.
– Вовсе нет. Просто откровенен. Причем впервые. Вы первый человек, которому я излагаю все эти вещи.
– Ах так?
– Мне думается, даже если бы я бросил все это, то не смог бы как прежде мыслить в этом ключе. Я обозначил вещи, которые становятся невозможными с момента их упоминания.
– Это вы убили Хризантему?
– Нет, она сама ушла из жизни.
– С вашей помощью?
– Я стал всего лишь катализатором, не более.
– Значит, вы ее убрали?
– Не знаю. Может, я был ее ангелом смерти.
– Так, значит, вы ее сгубили?
– Да.
– Я так рад, что вы пришли.
– Я пробуду здесь недолго.
– Вчерашнему дню, казалось, не будет конца. А самый тягостный день – это воскресенье.
– Вчера я была на концерте в курзале.
– Ну и, конечно, натанцевались?
– Конечно, нет. Просто слушала. Потом беседовала с трубачом. Он считает вас крупным музыкантом.
– Шуман утверждал: самое худшее – это принимать хвалу от негодяя.
– Звучит несколько высокомерно, вы не находите?
– Нет, ничуть.
