Старушка с улыбкой произнесла: «Ничего-ничего. Не обращайте внимания. Она и так была с трещиной», ну, или что-то в этом роде. Но по глазам было видно, что она имеет в виду нечто прямо противоположное. Ртом она улыбалась, а глазами — ни-ни. Оказывается, люди, которые умеют вот так, по-особенному, улыбаться, в Старой столице еще не перевелись, да и вряд ли когда-нибудь переведутся. В общем, делать было нечего. Со словами «по одной не продается» старушка продала нам (а мы со слезами купили) набор из десяти тарелок. Отказаться и не купить его мы не могли.
— Ну и зачем ты это сделал? — сердито спросила меня потом жена.
— Это была сила внушения, — попытался оправдаться я. — Старушенция послала в меня электрический разряд, вот тарелка и выскользнула.
Разумеется, мне не поверили.
А девять тарелок так и живут у нас дома. И надо сказать, очень неплохие тарелки оказались.
Характер у меня не сказать чтобы мягкий, но на прямую конфронтацию, на конфликт «лицом к лицу» я никогда не иду. По крайней мере, не припомню, чтобы с кем-то хоть раз поссорился и навсегда разругался. И когда меня ругают, я обычно не очень сержусь, может, поэтому ни с кем и не ссорюсь.
Работа у меня такая, что всякое приходится выслушивать — в разных местах, от разных людей. И не только выслушивать, но и читать в печатном виде — в газетах и журналах. Если я скажу, что в газетах меня никогда не хвалят, то это, разумеется, будет неправдой, но гадостей в мой адрес, как правило, значительно больше. «Мураками — придурок», «Мураками — лицемер», «Мураками — лгун» и так далее и тому подобное. Это правда — некоторые люди действительно такое про меня говорят. И мне, понятно, это не очень нравится (такое может понравиться только какому-нибудь маньяку-мазохисту).
Но если вдуматься, то кто из нас может на заявление «ты — лицемер» ответить, с полным на то правом, ни капельки не покривив душой: «Нет. Ошибаетесь. Я не лицемер»? Я вот не могу. Потому что какой-то части меня лицемерие действительно свойственно. Честное слово.
По той же причине я — придурок, лгун, эгоист, упрямец. А еще я непостоянный, нетерпеливый, нечувствительный, невоспитанный и неутонченный. Все, что для меня неудобно, я тут же забываю и к тому же много и несмешно шучу. В плане сотрудничества — полный ноль. Человек я мелкий, и мыслей у меня — не густо. И даже романы я пишу плохие — сам вижу, когда перечитываю. Понятно, что ко всем этим характеристикам можно добавить словечко «более-менее», но если пройтись вот так вот по списку, то получается, что как личность я не представляю ни малейшей ценности. А ведь мы еще не упомянули такие мои недостатки, как алкогольную зависимость, жестокое обращение с детьми и фетишистское пристрастие к носкам.
Если однажды вам таким вот образом удастся полностью пересмотреть отношение к себе самому, то терять будет уже нечего. Кто бы и что бы вам ни говорил, вы уже не огорчитесь и не рассердитесь. Если вы сами прыгнули в пруд и изрядно там вымокли, вы не станете мокрее от еще одного ведра воды, вылитого на вас недоброжелателями. По-моему, очень удобная жизненная философия. И жизнь тоже получается удобная, непринужденная. Кроме того, в какой-то момент возникает своеобразная уверенность в себе: «А я еще вполне достойно держусь, хоть и полный придурок».
Я убежден: несоразмерная похвала наносит куда больший вред, чем несоразмерная критика. Я знаю многих, кого похвала погубила. Ведь если тебя похвалили, то ты должен сразу и ожиданиям отвечать, и похвале соответствовать, а ведь так недолго настоящего себя потерять. И многие, надо сказать, теряют.
Поэтому, если безо всякой на то причины (или даже с ней) вы слышите в свой адрес оскорбительные слова, то лучше всего сразу подумать о том, что вам повезло, ведь вас не хвалят, а совсем наоборот, и это замечательно!
Хотя вряд ли у вас действительно получится так подумать.
Вряд ли.
Вы любите ивы? Я — очень. Одну иву я даже посадил у себя в саду. Иногда — под настроение — приношу из дома стул и сижу под ней, с удовольствием читаю книжку. Зимой-то, понятно, холодно, но весной и в начале лета, когда узкие зеленые листья колышатся, шелестят на ветру, это очень приятно.
Ива — дерево бодрое, энергичное. Не успеваешь оглянуться, как она разрастается во все стороны, поэтому время от времени к нам в сад приходит садовник стричь мою иву. Дерево после стрижки выглядит посвежевшим, совсем как человек. Ветки становятся легче, и их движения вслед каждому порыву ветра напоминают девичьи танцы — без устали, день напролет. Взметнулись, опали нежной волной, закружились. Ветки у ивы тонкие, изящные, но недаром говорят: «Ива и под снегом не ломается». Гибкая, мягкая — она, как ни удивительно, гораздо более вынослива, чем какое-нибудь крепкое, неизящное дерево.
Есть такая старая американская песня «Плачь обо мне, ива» («Willow Weep for Me»). Ее совершенно гениально исполняла в свое время Билли Холидэй. Герой песни, потеряв любимого человека, жалуется на свою судьбу иве, растущей у реки. Почему, спросите вы, он обращается именно к ней? С чего бы вдруг иве о ком-то плакать? Но это как раз легко объяснить, ведь по-английски иву называют «плакучей» (weeping willow). И не только иву, но и другие деревья с тонкими и гибкими, ниспадающими ветвями. У англоговорящих ива ассоциируется с грустью, для них она «стонет и рыдает». А японцев ива наводит на мысль о присвистывающих и пришептывающих привидениях. Такая вот разница восприятия одной и той же вещи представителями разных культур.
Но сказать, что американцы и англичане совершенно не чувствуют потусторонности, присущей иве, все-таки нельзя. Среди произведений Элджернона Блэквуда [67], например, есть рассказ «Ивы». Это самый настоящий мистический триллер. В рассказе два молодых человека сплавляются на лодке по Дунаю. В пути они останавливаются на ночевку на песчаном пляже маленького, заросшего ивами островка. Несколькими часами позже ивы оживают и нападают на них. В пугающем сумраке ночи, полном шуршания и шепота листьев, ивы подбираются все ближе и ближе, круг вот-вот сомкнётся… Этот рассказ (или, скорее, короткая повесть) слегка архаичен, повествование ведется неспешно, но, пока читаешь строку за строкой, тебя вдруг охватывает непреодолимый ужас. Начинаешь физически ощущать эту непонятную силу, таящуюся в ивах, оживляющую и почти очеловечивающую их.
В старые времена китайские женщины, расставаясь с любимым, в момент прощания передавали ему согнутую ветку ивы. Гибкую ивовую ветку сломать нелегко, она в конце концов распрямляется, возвращается в свое исходное состояние. Покинутая женщина надеялась, что ее любовник тоже в конце концов вернется к ней. Это очень романтичная и потому хорошая история.
Каждый раз, когда я приезжаю на синкансэне [68] в Нагоя [69], я невольно начинаю насвистывать мелодию «Плачь обо мне, ива». А все потому, что на этой станции я всегда покупаю рисовую пастилу «уиро» [70]. Что поделаешь? Никак не могу удержаться от поверхностных каламбуров.
Вы любите весы?
Вот я спросил, а вы, наверное, подумали: «Весы — это же просто устройство для определения веса. При чем здесь „люблю — не люблю“?» И не только вы — так думает большинство людей. Впрочем, есть и другой подход: «Всегда, когда взвешиваюсь, я расстраиваюсь. Ненавижу эти весы!» И это, конечно же, несправедливо по отношению к весам, и я им от всего сердца сочувствую.
Признаюсь, я весы люблю. У меня их было несколько, и я никогда с ними не ссорился. Они молча проживали в ванной: стояли себе тихонечко в уголке и, только когда я их оттуда вытаскивал и вставал на них, чтобы взвеситься, издавали какой-нибудь звук, скажем «о-о-о» или «а-а-а». А потом я их снова задвигал в угол. И они мужественно и терпеливо все это сносили.
Всякий раз, когда смотрю на весы, я думаю: «Вот если бы я был весами, как бы я себя чувствовал? Какой была бы моя жизнь?» А впрочем, какая разница, ведь все равно я для весов ничего не могу сделать.
То, что я люблю весы, еще не означает, что я люблю ВСЕ весы. Точно так же, как с женщинами и одеждой, в отношениях с весами у меня есть определенные предпочтения. Например, мне очень не нравятся электронные весы. Знаете такие? Они еще пищат, когда фиксируют точный вес. Вроде и выглядят неплохо — компактные, аккуратные. И цифры на них крупные — легко разглядеть. Но как-то я им не доверяю. Потому что слишком уж они таинственные, как черный ящик, и понять, что там у них внутри происходит и как они работают, невозможно. А вдруг внутри этих весов живет маленький злобный гном? И когда я встаю на весы, он зевает и говорит: «Этот парень выглядит тяжеленьким, ну-ка, забабацаем ему 72 килограмма», и с этими словами начинает стучать по крошечной клавиатуре… Во всем, что касается подобных вещей, я очень подозрительный, вечно всех и вся подозреваю.
