Ознакомительная версия.
Девушка уже через минуту вернулась с корзиночкой хлеба и кувшином, ловко налила вино в бокалы, при этом будто нечаянно прижавшись бедром к плечу Ревзина. Тот поднял голову и подмигнул ей. Она, весело стрельнув глазами в его сторону, смахнула пухленькой ручкой просыпавшуюся соль со стола прямо на пол и, не оглядываясь, походкой женщины, которая знает, что ее провожают взглядом, направилась на кухню.
— За знакомство с Сивиллой! — поднял бокал Соловьев и сделал глоток. — Неплохо. Хотя немного переохладили, но по мне сейчас — в самый раз. А ты чего раздумываешь? Пей! Вино, я тебе скажу, такая штука… такая штука… — он покачал головой и, дождавшись, пока приятель осушит свой бокал, задумчиво продолжил:
— …вино, друг мой Александр, прекрасный реактив, в котором обнаруживается весь человек: кто скот, тот в вине станет совершенной скотиной, а кто человек — тот в вине станет ангелом, — он рассмеялся.
— А ты — ангел? — насмешливо спросил Ревзин.
— Я? — рассеянно переспросил Соловьев. — Я, Саша, философ… Философ… — повторил он и задумался, уставившись взглядом в одну точку.
Ревзин, которому были знакомы внезапные перемены настроения приятеля, тоже замолчал, покручивая бокал за ножку. Соловьев ему казался человеком странным. Многое в его поведении и поступках Ревзин просто отказывался понимать, считая, к примеру, глупостью и чистоплюйством то, что Владимир , изучив в Московском Университете естественные науки, историю и филологию, магистерскую диссертацию отправился защищать в Петербург, заявив, что с его точки зрения, этого требует элементарная этика, поскольку его отец был тогда ректором Московского университета. Он, Ревзин, ни за что не уехал бы. Ни за что! Знакомые потом рассказывали, каким триумфом была для Соловьева защита. Даже академик Бестужев-Рюмин заявил, что «Россию можно поздравить с гениальным человеком». А Замысловский, которого Ревзин терпеть не мог, выйдя с защиты, восторженно воскликнул, что Соловьев «стоял, точно пророк»! Вот и здесь, стоило этому «пророку» заявиться в Лондон и уже из салона в салон полетели слухи о необыкновенном русском. Чем он, Ревзин, хуже? К тому же стихи пишет и прозу. И неплохо, говорят, пишет!
Девушка, поставив на стол тарелки со спагетти и овощами, бросила взгляд сначала на отрешенное и, казалось, разом осунувшееся лицо Соловьева, а потом вопросительный — на Ревзина. Тот заулыбался и, жестом показав, что с приятелем все в порядке, начал ковырять вилкой в тарелке. Наколол кусочек какого-то овоща, похожего то ли на кабачок, то ли на тыкву. «И как можно питаться этими чертовыми овощами? — почти раздраженно подумал он. — Сейчас бы мясца, да с жирочком… так нет — терпи его вегетарианство», — бросил взгляд на Соловьева, который продолжал сидеть в задумчивости, отключившись от всего вокруг.
— Тем не менее, Владимир , полагаю, в душе ты доволен визитом? — громко спросил приятеля, пытаясь вернуть того к действительности.
— А? Что? — Соловьев встрепенулся
— Спрашиваю, доволен ли ты визитом?
— Да-да, — пробормотал тот. — Доволен.
— Она тебя великим медиумом назвала, между прочим, — сказал Ревзин и проглотил овощ.
«Черт его знает, вроде бы даже на огурец жареный похоже. Может, посолить?» — подумал он и протянул руку к солонке.
— Ну да, встреча интересная, — задумчиво сказал Соловьев. — Она — мощный спирит… Не идет что-то вино, — он жестом подозвал девушку, попросив принести два пива. — А пиво здесь…сам попробуешь, — наконец, приступил к еде. — Что касается до спиритизма — это, милый друг, вещь серьезная. Вот, к примеру, такая история как тебе покажется, — Соловьев положил вилку на край тарелки и промокнул губы краешком салфетки. — Лет двадцать тому назад, ну да, в 1853 году, в Москве в доме у Нащекина собрались друзья Пушкина. Решили спиритизмом заняться, чтобы вызвать дух великого поэта. Медиумом у них девочка была лет восьми, которая, как ты разумеешь, весьма далека была от стихосложения. Так вот, один из гостей задает вопрос: «Скажи-ка, брат Пушкин, где ты теперь?» И что же ты думаешь? — Девчушка та побелела вся, задрожала и вдруг отвечает, — Соловьевнаклонился к приятелю, чтобы тому было получше слышно.
«Входя в небесные селенья,
Печалилась душа моя,
Что средь земного треволненья
Вас оставлял навеки я…
По-прежнему вы сердцу милы,
Но неземное я люблю.
И у престола высшей силы
За вас, друзья мои, молю».
— Каково? — спросил он Ревзина, который даже перестал есть.
— Да… Однако… И каково твое объяснение?
— Не во власти моей это объяснять. Ты либо разумеешь, что есть нечто, неподвластное нашему уму, либо нет. Да вот хотя бы историю с Данте знаешь?
— Я с тобой, Владимир , уж и не знаю, чего знаю, а чего не знаю, — покачал головой Ревзин.
— Вот скажи, ты смерти боишься? — неожиданно спросил Соловьев, хитро блеснув глазами.
— Господи, с чего это ты вдруг? — Ревзин отложил вилку и нож и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. — Кто ж ее не боится?
— Я не боюсь, к примеру, — Соловьев кивнул девушке, водрузившей перед ними две кружки, полные золотистого напитка. — Смерть не страшна, — он с удовольствием сделал глоток. — Смерть — лишь последний шаг к Богу. Так вот, Данте утверждал, что из всех видов человеческого скотства самое подлое и глупое — верить, что после этой жизни нет другой. И сам тому дал подтверждение после своей кончины. Его сыновья, видишь ли, разбирая бумаги покойного, не обнаружили последних глав «Божественной комедии». Перерыли весь дом, но — увы! — Соловьев развел руками. — Были, кстати, они сами поэтами, не такими, как батюшка, понятно, однако, сожалея, что тот не успел закончить начатое, решили сами довершить его труд.
— И что ж? — Ревзин взял свою кружку.
— Видно не понравилась их задумка отцу, — улыбнулся Соловьев. — И вот, уж не помню, кому из них, Якобо или Пьетро, снится сон, будто появляется перед ним сам покойный Данте, окруженный сиянием, берет его за руку, подводит к стене в спальне и говорит, здесь, мол, то, что вы искали.
— И что ж, нашли? — удивленно спросил Ревзин.
— Представь себе – нашли, — кивнул Соловьев. — А я ведь, знаешь, вчера опять в салоне у Вильямса был, – неожиданно сменил он тему. – Эти лондонские спириты, скажу я тебе…— он покачал головой. — Подумать только — здесь, в Лондоне, столица спиритизма, а присмотришься, — он усмехнулся, — шарлатаны с одной стороны, слепые верующие — с другой, и крошечное зерно действительной магии, распознать которое в такой среде нет никакой, ну, точнее, почти никакой возможности! Я и Цертелеву об этом в Россию написал, мол, не поверишь, друг любезный, но знаменитый Вильямс — это фокусник более наглый, чем искусный. Тьму египетскую он произвел, но других чудес не показал. Знаешь, когда летавший во мраке колокольчик сел на мою голову, я схватил вместе с ним мускулистую руку, владелец которой духом себя не объявил, — Соловьев рассмеялся. — А явившийся Джон Кинг был также похож на духа, как я… на слона, — он снова громко захохотал.
Какое-то время они молча кушали: Соловьев с видимым удовольствием, а приятель с обреченным видом.
— Слышал, тебя обокрали? — Ревзин отодвинул опустошенную тарелку.
— Было, было! — весело закивал Соловьев. — Помогал женщине собрать рассыпавшиеся из пакета на тротуар продукты, плащ у меня — сам знаешь — широкий, вот в какой-то момент, видно, она и изловчилась. Только-только денег мне прислали из дома, хорошо не все взял с собой. А может и сам где обронил.
— Наблюдаю за тобой, Владимир , — Ревзин с удовольствием сделал глоток пива , — и когда ты в человечестве разочаруешься? Разве ж не видишь, все вокруг пропитано лукавством, лицемерием… Нравов падение… — он скосил глаза в сторону девушки, которая с подносом в руках прошла рядом, направляясь к соседнему столику. — Зло празднует победу над добром.
— В человечество, Саша, следует верить, даже если ты разочаровался в нескольких его представителях, — добродушно улыбнулся Соловьев. — А падение…что падение? Падение — лишь точка отсчета для взлета. И добросердечных людей значительно больше, чем бездушных. Однако же, важно, вбирая в себя чужую боль, не вбирать чужих сомнений в победе добра над силами зла. Сомнение в своих силах — вот капкан, в который зло ловит всех слабых духом, — он отпил пиво и промокнул рот и усы салфеткой.
В воздухе вдруг запахло чем-то паленым. Ревзин принюхался.
Ознакомительная версия.
