Внезапно рядом со мной появился Альберт, держа на подносе стаканы с виски, бокалы с сухим мартини и коктейлем «Александр».
– Я предпочитаю «Александр», – сказала миссис Монтгомери. – Это сегодня у меня уже третий. Какую чепуху говорят, будто коктейли портят вкус еды. Я считаю и постоянно всем говорю, что вкус еды портит только отсутствие аппетита.
Из темноты выступил Ричард Дин, держа тисненое золотом меню. Я видел, что он уже порядком нализался, а там, за его спиной, между двумя кострами стоял мистер Кипс и, казалось, действительно смеялся – сказать это наверняка было трудно, он так сутулился, что рта не было видно, но плечи у него явно вздрагивали.
– Это получше каши, – сказал Дин, – какая жалость, что ужин последний. Как вы думаете, старичок совсем растратился?
– Нет, нет, – живо возразила миссис Монтгомери. – Он же всегда говорил, что в один прекрасный день устроит последний, самый роскошный и самый увлекательный ужин. Мне кажется, душа ему больше не позволяет этим заниматься. После того, что случилось. Его бедная дочь…
– А у него есть душа? – спросил я.
– Ах, вы не знаете этого человека так, как знаем его мы. Его щедрость… – Автоматический рефлекс, как у собачки Павлова, заставил ее дотронуться до изумруда, висевшего на шее.
– Допивайте и рассаживайтесь.
Голос доктора Фишера из темного угла сада призвал нас к порядку. До этого я не видел, где он находится. Он нагнулся над бочкой метрах в двадцати от нас, и я заметил, как он шевелит в ней руками, словно их моет.
– Вы только поглядите, до чего он милый, – сказала миссис Монтгомери. – Его заботит всякая мелочь.
– А что он там делает?
– Прячет хлопушки в бочке с отрубями.
– Почему бы не выложить их на стол?
– Не хочет, чтобы люди, желая узнать, что там внутри, стали стрелять ими во время ужина. Это я посоветовала ему насчет бочки с отрубями. Только подумайте, он никогда о такой вещи не слышал. Видно, у него было не очень счастливое детство, правда? Но он сразу зажегся этой идеей. Понимаете, он положил подарки в хлопушки, а хлопушки в отруби, и нам надо будет тащить их на счастье с зажмуренными глазами.
– А что, если вам достанется золотой ножик для обрезания сигар?
– Невозможно. Подарки выбраны так, чтобы подошли любому.
– А что такого есть в мире, что подойдет любому?
– Вот увидите. Он нам скажет. Не сомневайтесь. В глубине души он ведь человек очень чуткий.
Мы сели за стол. На этот раз я был посажен между миссис Монтгомери и Ричардом Дином, а напротив были Бельмон и мистер Кипс. Дивизионный сидел напротив хозяина. Набор бокалов был внушительный, а меню сообщало, что будут поданы «Мерсо» 1971 года, «Мутон-Ротшильд» 1969-го, а вот года закладки портвейна «Кокберн» я не запомнил. Тут, подумалось мне, я смогу по крайней мере упиться и забыть обо всем без помощи аспирина. Бутылка финской водки, поданная к икре (на этот раз икрой оделили нас всех), была заморожена в цельной глыбе льда вместе с лепестками оранжерейных цветов. Я снял пальто и повесил его на спинку стула, чтобы предохранить себя от жара костра, горевшего сзади. Два садовника ходили взад и вперед, как часовые, подбрасывая в огонь поленья, но шаги их не были слышны на глубоком снежном ковре. Зрелище было до странности нереальным – столько жара и столько снега, хотя снег под нашими стульями уже начал таять от тепла, которое шло от костров. Я подумал, что скоро ноги наши будут мокнуть в талой воде.
Икрой в большой вазе обнесли нас дважды, и все, кроме меня и доктора Фишера, положили ее себе по второму разу.
– Она так полезна, – объяснила миссис Монтгомери. – В ней столько витамина С.
– Могу пить финскую водку с чистой совестью, – сказал нам Бельмон, позволяя налить себе третью рюмку.
– Они провели настоящую кампанию зимой тридцать девятого, – заметил Дивизионный. – Если бы французы поступили так в сороковом…
Ричард Дин спросил меня: – Вам довелось видеть меня в «Пляжах Дюнкерка»?
– Нет. Я в Дюнкерке не был.
– Я говорю о фильме.
– Нет. Боюсь, что не довелось. А что?
– Да просто так. По-моему, это мой самый лучший фильм.
К «Мутон-Ротшильду» было подано roti de boeuf [жаркое из говядины (франц.)]. Мясо зажарили в тонком слое теста, что сохранило все его соки. Прекрасное блюдо, что и говорить, но на минуту мне стало дурно от вида крови: я снова стоял у подножия фуникулера.
– Альберт, – сказал доктор Фишер, – нарежьте мистеру Джонсу мясо. У него покалечена рука.
– Бедненький мистер Джонс, – сказала миссис Монтгомери. – Давайте я вам нарежу. Вы любите мясо маленькими кусочками?
– Сострадание, вечно сострадание, – сказал доктор Фишер. – Вам надо бы написать Библию заново. «Пожалей ближнего своего, как ты жалеешь себя». У женщин чересчур развито чувство сострадания. Моя дочь унаследовала это от матери. Может, она и замуж вышла за вас, Джонс, из жалости. Уверен, что миссис Монтгомери выйдет за вас, если вы ей предложите. Но жалость – чувство нестойкое, оно быстро проходит, когда объект не маячит перед глазами.
– А какое чувство стойкое? – спросил Дин.
– Любовь, – поспешно ответила миссис Монтгомери.
– Я никогда не мог спать с какой-нибудь женщиной больше трех месяцев кряду, – сказал Дин. – Это превращается в поденщину.
– Тогда это не настоящая любовь.
– А вы долго были замужем, миссис Монтгомери?
– Двадцать лет.
– Я вам должен пояснить. Дин, – сказал доктор Фишер, – что мистер Монтгомери был очень богат. Большой счет в банке помогает любви длиться дольше. Но почему вы не едите, Джонс? Мясо недостаточно нежное или миссис Монтгомери слишком крупно его нарезала?
– Мясо превосходное, но у меня нет аппетита. – Я налил себе еще бокал «Мутон-Ротшильда»; я пил вино не из-за букета – небо мое потеряло всякую чувствительность, – а из-за того, что оно сулило забытье.
– При обычных обстоятельствах вы бы не получили подарка, потому что не едите, – сказал доктор Фишер, – но за этим нашим последним ужином никто не лишится подарка, если сам этого не пожелает.
– Да разве кто-нибудь откажется от вашего подарка, доктор Фишер? – спросила миссис Монтгомери.
– Вот через несколько минут это и будет мне интересно выяснить.
– Вы же Знаете, щедрый вы человек, что этого никогда быть не может!
– Никогда – сильное слово. Я не уверен, что сегодня… Альберт, вы забываете разливать вино. Смотрите, у мистера Дина бокал почти пустой, да и у мсье Бельмона тоже.
Лишь когда мы приступили к портвейну (поданному, по английскому обычаю, в конце трапезы – к сыру), он объявил, что он имел в виду, когда не кончил фразы. Как всегда, завела разговор миссис Монтгомери.
– У меня руки так и чешутся, – сказала она, – добраться до этого пирога из отрубей.
– Там одни хлопушки, – сказал доктор Фишер. – Мистер Кипс, вы только не вздумайте заснуть, пока не вытащите вашу хлопушку. Дин, не задерживайте у себя портвейн. Нет. Не туда. Где вы воспитывались? По часовой стрелке.
– Одни хлопушки? – сказала миссис Монтгомери. – Ах вы глупенький. Будто мы не знаем. Важно то, что спрятано в хлопушке.
– Шесть хлопушек, – сказал доктор Фишер, – и в пяти из них одинаковые бумажки.
– Бумажки? – воскликнул Бельмон, а мистер Кипс попытался повернуть голову к доктору Фишеру.
– Изречения, – объяснила миссис Монтгомери. – Во все хорошие хлопушки кладут изречения.
– Да, но что еще? – спросил Бельмон.
– Там нет никаких изречений, – сказал доктор Фишер. – На этих бумажках напечатано название и адрес: «Швейцарский кредитный банк, Берн».
– Неужели чеки? – спросил мистер Кипс.
– Чеки, мистер Кипс, и выписаны на одну и ту же сумму, чтобы никому не было завидно.
– Мне не очень-то нравится, когда друзья дарят друг другу чеки, – сказал Бельмон. – Я знаю, доктор Фишер, вы делаете это от доброго сердца, и мы все были вам очень благодарны за те маленькие подарки, которыми вы оделяли нас в конце ужина, но чеки… это… как бы сказать… не слишком уважительно, не говоря уже о связанных с ними налогах!
– Я вам всем даю выходное пособие – вот в чем дело.
– Но, черт возьми, мы у вас не служим! – сказал Ричард Дин.
– Вы в этом уверены? Разве все вы не играли свои роли для моего развлечения и своей прибыли? К примеру, вы, Дин, охотно выполняли мои приказания. Я был одним из режиссеров, снабжающих вас талантом, которого сами вы лишены.
– Я могу и не взять ваш проклятый чек!
– Можете, Дин, но возьмете. Да вы даже согласитесь сыграть в «Питере Пене» мистера Дарлинга и посидеть в собачьей будке, если чек будет достаточно крупным.
– Мы прекрасно поужинали, – сказал Бельмон, – и всегда будем вспоминать об этом с благодарностью. Не надо так нервничать. Я могу понять точку зрения Дина, но думаю, что он сгущает краски.
– Вы, конечно, если хотите, можете отказаться от моих маленьких прощальных подарков. Я скажу Альберту, чтобы он убрал бочку с отрубями. Альберт, вы слышали? Отнесите бочку на кухню – нет, погодите минутку. Прежде чем решать, вам, по-моему, надо знать, что написано на этих бумажках: два миллиона франков на каждой.
