Гитара Мэтта стонет и ревет, Отто со свирепой точностью грохочет в барабаны, и, несмотря на то что в списке этой песни не было, осветитель не растерялся: сцену заливает жутковатый желтый свет. Музыка трепещет, как флаг на ветру, становится громче с каждым аккордом, пульсирует страстью, а Норм истуканом застыл на стуле, ошеломленный и парализованный накатывающими на него волнами звука, и хотя происходящее потрясает меня до глубины души — то, как Мэтт изливает со сцены свою боль, а отец впитывает, — я не могу отделаться от мысли, что для этого, по сути, и нужна музыка, а у Мэтта, черт побери, настоящий талант.
В песне есть еще один куплет, но Мэтт его не поет. Вместо этого исполняет забойный проигрыш, изгибаясь всем телом, извлекает из «гибсона» все более и более высокие ноты и, наконец, на пике соло перестает играть, отпускает висящую на бедрах гитару и обеими руками сжимает микрофон. Сэм продолжает свою партию, Отто барабанит тише, а Мэтт с закрытыми глазами затягивает куплет по новой, на этот раз медленнее, и в его голосе сквозит злоба. Допев, отступает из луча прожектора на шаг назад, в тень, а Сэм и Отто плавно доигрывают песню. Музыка смолкает, в зале на мгновение наступает полная тишина, как бывает, когда слушатели еще не успели опомниться, и кажется, будто весь клуб оцепенел. Наконец зал взрывается аплодисментами; волна хлопков и криков вздымается, отражаясь от стен клуба, точно громовые раскаты. И на гребне этой волны — Норм, который вскочил на ноги, кричит и бьет в ладоши так усердно, что даже смешно, и машет руками, как будто пытается привлечь внимание Мэтта (разумеется, так оно и есть). Я гадаю, понял ли он вообще, о чем песня, или настолько твердолобый, что, нимало не смутившись, пропустил текст мимо ушей, но тут вращающиеся прожекторы светят со сцены в зал, и я замечаю: несмотря на то что Норм хлопает и кричит, по щекам у него текут, не унимаясь, слезы. И только увидев это, осознаю, что и сам плачу; слезы обжигают покрасневшее лицо.
Аплодисменты не смолкают добрую минуту, после чего Мэтт начинает играть «Приводи сестру» — забойную быструю песню о влюбленных подростках, которую в прошлом году даже крутили на каких-то университетских радиостанциях. Слушатели вскакивают на ноги, хлопают, пританцовывают, размахивают «козами» и кулаками в такт музыке. Мэтт даже не смотрит в нашу сторону, и спустя некоторое время Норм, кивнув самому себе, вытирает лицо рукавом и поворачивается, чтобы уйти.
— Увидимся, Зак, — прощается он, стараясь перекричать музыку.
— Уже уходишь? — спрашиваю я.
Глядя на него, я впервые замечаю, что немногочисленные оставшиеся пряди располагаются у него на голове ровными рядами, как у куклы, — явный признак неудачной пересадки волос. Меня не удивило, что Норм пошел на крайние меры в борьбе с облысением. Меня потрясло, что я могу сверху взглянуть на его лысину. Я раньше не замечал, что выше отца ростом. Интересно, сколько мне было лет, когда я его перерос.
— Пожалуй, я увидел то, ради чего пришел, — признается Норм.
— Он злится на тебя, — поясняю я, провожая его до дверей. Я недоволен собой и чувствую, что должен объяснить или оправдать поведение Мэтта. — Ты должен был догадаться, что он будет злиться. Как и все мы.
— Я это понимал, — отвечает Норм.
Он еще не оправился от оглушительной звуковой атаки и поглядывает на выход, как утопающий на далекий берег. Пройдя несколько шагов, Норм оборачивается к сцене. Огни пляшут на его мокрых щеках, глаза сквозь слезы многозначительно смотрят на меня.
— Мэтт очень талантлив, правда? — говорит он.
Я киваю.
— Правда.
— Вот уж не думал, — Норм удивленно качает головой. — Ну а в целом как у него дела?
Я задумываюсь над вопросом, решая, как лучше ответить, что ему можно знать и хочу ли я своими словами причинить ему боль.
— А в целом, — говорю я, — жизнь Мэтта — полное дерьмо.
Норм грустно кивает, и мы выходим из клуба на улицу.
— Что ж, скажи ему, что сегодня вечером я им гордился, ладно? Что я никогда не испытывал большей гордости.
— Не уверен, что он хочет это услышать.
— Просто передай это от меня, — просит Норм. — Хорошо?
Наши взгляды встречаются.
— Конечно, — обещаю я.
— Спасибо, Зак.
Я провожаю глазами Норма, который шагает по улице, понурив голову и ссутулившись от холода, и чувствую, что внутри у меня все дрожит. Пока что непонятные чувства, смешавшись с моей кровью, вливаются в поток сознания, сбивая меня с толку. День выдался долгим; кажется, будто прошла неделя с тех пор, как я проснулся и помочился с кровью. Я чувствую, как тают последние запасы сил, но, глядя, как отца поглощает темнота Вилиджа, как он ежится от холода в пиджаке, понимаю одно: хоть я в последнее время и не могу разобраться в собственных чувствах, мне все-таки жаль, что он ушел.
Только забравшись в такси, вспоминаю: я забыл сказать Мэтту, что меня стошнило в фургоне. Я достаю мобильный, звоню Джеду, но если его телефон и включен, все равно он в клубе не услышит звонка. Срабатывает автоответчик, и я вешаю трубку. Моя голосовая почта мигает, и я проверяю сообщения. Там всего одно, от Хоуп: «Зак, привет. Прости, что не смогла позвонить раньше. До девяти была на встречах. Я тебе днем звонила на работу и домой. Куда ты пропал? Обычно до тебя легко дозвониться. Я знаю, что ты сейчас на концерте у Мэтта. Перезвони, когда поедешь домой. Я не стану выключать звук, так что даже если лягу спать, смогу пожелать тебе спокойной ночи. Я тебя люблю, милый. Пока».
Ее голос открывает шлюзы, и чувство вины приливной волной затапливает меня. Что со мной не так, черт возьми? Что заставляет меня рисковать отношениями с этой красивой, умной, сексуальной девушкой, которая каким-то непостижимым образом влюбилась в меня? Несколько лет назад я был обычным средним холостяком, пресыщенным рядовым пехоты Верхнего Вест-Сайда, захаживал в бары в компании двух-трех приятелей, чтобы оглядеться, оценить обстановку и при случае пойти в атаку. Чаще всего я нацеливался на женщин с легкими изъянами внешности — ширококостных или пухлых, с маленькой грудью или плохой кожей. В общем, на достаточно симпатичных женщин, в чьих глазах не читалась усталость красавиц, к которым слишком часто пристают. Если красивые женщины не хотят, чтобы на них обращали внимание, зачем тогда ходят в бары? Вывод напрашивается сам собой: чтобы с кем-то познакомиться. Но внутренний голос подсказывал мне, что этот кто-то — не я. Если женщина была слишком красива, мне начинало казаться, что мои намерения чересчур очевидны, и начни я открыто за ней ухаживать, тут же получу от ворот поворот. И пусть мне было нечего терять, все равно я патологически боялся отказа и прятал интерес под маской безразличия. Это всегда срабатывало. Вот только с сексом была напряженка.
Хоуп же — удача, которая бывает только раз в жизни. Она — воплощенное совершенство, одна из тех красавиц, на которых я всегда с сожалением любовался издалека: в самом лучшем случае они соглашались со мной дружить и рассказывали мне про своих парней. И я принимал такое непредумышленное унижение, потому что у парней вроде меня свои представления о любви: мы идем на односторонние отношения, потому что либо слепые оптимисты, либо полные идиоты, которым позарез необходимо быть рядом с этой женщиной, пусть даже платонически, мы взращиваем в себе уродливое извращенное чувство своеобразного внутреннего горбуна на колокольне, готового наслаждаться красотой в том виде, в каком ему будет позволено. Теперь же моя мечта сбылась, я прыгнул выше головы и заполучил красавицу, которая вдобавок любит меня. И надо быть полным идиотом, чтобы этим рисковать.
Я всегда знал, что неверность у меня в крови, вплетена в нити ДНК, и всю жизнь сознательно (хоть я и не люблю в этом признаваться) старался ни в чем не походить на Норма. И вот чем все кончилось: помолвлен с одной, схожу с ума по другой и по причинам, непонятным даже мне самому, развлекаюсь в фургоне со студенткой. Как будто в присутствии Норма включается генетическая обреченность, с которой я всю жизнь борюсь.
Я звоню по мобильному Хоуп.
— Привет, — хриплым со сна голосом говорит она, и я живо представляю, как она в прозрачной дорогой ночной рубашке лежит на своей высокой кровати с балдахином, завернувшись в одеяло в цветах; свежие прохладные простыни пахнут сиренью, чистое лицо цвета слоновой кости обработано скрабом, рыжеватые волосы собраны в свободный хвост, гладкие ноги намазаны увлажняющим лосьоном, и вся она теплая со сна. Я чувствую, как возбуждаюсь при мысли об этом.
— Привет, — отвечаю я.
— Я по тебе соскучилась, — бормочет она. — Ты где?
— В такси.
Она зевает, потягивается, и я вижу кошачий изгиб ее спины.
— М-м-м-м, — тянет Хоуп, — как бы я хотела, чтобы ты сейчас был здесь, со мной.
