— Вот, стоило тебе сказать, и опять начинается.
Она вскочила, подошла к двери и стала тереться спиной о косяк. Радостный испуг пронизал Станислауса. Вот оно — это все его сосредоточенная воля. Он загипнотизировал Софи, и ей мерещатся тараканы на спине.
— Ты не знаешь, почему тараканов называют тараканами? — спросила Софи. — Может, потому, что они таращатся и у них глаза по бокам?
— Я знаю, как избавить тебя от тараканов.
— Хорошо бы, если б ты и вправду знал, только не вздумай опять болтать про свой чай.
— Садись и смотри на меня, — приказал Станислаус.
Софи послушно села на табуретку.
— Смотри на меня, Софи.
Перезрелая девица доверчиво смотрела в глаза мальчика.
— Тараканы удирают, — сказал Станислаус глухим голосом.
Софи прислушивалась.
— И правда, они ползут вниз, вот уже под юбкой, теперь по ногам, в туфлях. Удирают! Правда! — радостно закричала Софи.
Станислаус подошел к ней и погладил ее по плечам. Из мальчишеского любопытства он провел руками по ее груди.
— Теперь будет все меньше и меньше тараканов. Все меньше. Они совсем пропали, а ты хочешь спать.
— И правда, спать хочу.
Станислаус провел рукою по лбу Софи, потом по глазам. Толстая девушка закрыла глаза. Веки у нее были в красных жилках и с короткими ресницами. Края век покраснели от слез одиночества.
— А теперь тебе так легко, Софи! Твои руки слабеют и опускаются. Ты теперь легкая, как пушинка, как тополиный пух, ты летишь, как летают ангелы в небе. А теперь ты сочетаешься браком с… — Станислаус вытащил из-под передника книжонку. Нужно было найти позабытое слово. Очень трудное слово. Он поспешно листал. Нельзя же было его пропустить. Гипноз требовал порядка.
— Ты сочетаешься с Нирваной…
Софи вздохнула и заулыбалась. Наконец-то она хоть с кем-то сочетается браком!
— Поправь цилиндр, Теодор, он у тебя совсем набок съехал, так я не пойду с тобой венчаться, — Софи говорила, сюсюкая, как маленькая.
Станислаус решительно возразил.
— Нирвана — это индийский господин. Он не носит никаких цилиндров. Он носит тюрбан, Софи.
— Да-да-да, — бормотала Софи. Ей было все равно, что у жениха на голове. Главное — был бы жених.
— Ты больше не в силах говорить, Софи.
Софи кивнула. У Станислауса горели щеки.
— Скамейка под тобою нагревается, Софи.
Софи сморщилась.
— Скамья все горячей и горячей. Она раскалилась.
Софи вскочила.
— А теперь говори, Софи, — приказал Станислаус.
— Ой-ой, — закричала Софи, — горячая церковная скамья обожгла меня!
— А теперь жжет все меньше, еще меньше, ты уже почти не чувствуешь ожога. Вот боль прошла, Софи.
Софи блаженно улыбнулась.
— Садись, Софи.
Хотя глаза у Софи были закрыты, она нашла табуретку.
Станислауса лихорадило от возбуждения. Значит, его сосредоточенная воля отлично действует! Софи спала. Ее руки бессильно свисали. Станислаус опять перелистал несколько страниц своей книжки.
— Расскажи о своей жизни, Софи. Но только чистую правду!
Софи вздохнула и начала рассказывать.
— Это чистая правда, что я так хотела выйти за него, за Теодора. У меня никого не было, кроме него, а у него были еще и другие. Он был господский кучер. Очень красивый кучер, с серебряными галунами. И фуражка с лакированным козырьком. Я была очень грешная. Я пустила его в свою каморку. И в свою постель.
У Станислауса перехватило дыхание.
— Это было так хорошо. Он был настоящий мужчина. Так сладко было. Наверное, вот так и бывает на небе… Там я его опять увижу… Он приходил ко мне по ночам еще много раз, с каждым разом было все слаще. А потом он уже не приходил.
Станислаус хотел знать больше.
— Что же там было такого сладкого?
Софи попыталась широко развести руки, но они не повиновались ей.
— А мы любили друг друга, любили и любили; и это было сладко.
— Почему же он перестал приходить?
— Он не приходил. Одну ночь не пришел. Потом на другую не пришел и на третью. Я вся горела. Точно раскаленная, лежала я одна в постели. Я прокралась через темный за́мок к нему в кучерскую. Каждую ночь пробиралась к его комнате. Потом потихоньку царапала ногтем по двери. Тогда он вышел и сказал: «Ты как похотливая сука». Он больше не приходил, потому что я была как сука. Бог наказал меня. Кому нужна такая девка? И еще… у меня должен был родиться ребенок. Настоящий ребенок, с розовым тельцем и пушистыми волосиками. Но наша барышня не держала таких горничных, которые рожают детей. И что же мне было делать? Куда деваться? Я стала еще хуже, чем сука: я дала убить своего ребенка прямо у себя в теле. Старуха Грабеляйт сказала: я, мол, помогу тебе, Софи. И я согласилась, чтобы она помогла. Она топтала меня, мое тело, так, будто грядку вытаптывала. Так и затоптала мой цветочек, моего ребеночка. Вот какая я была плохая! А старуха Грабеляйт была ведьма.
Станислаус плакал. Этого только недоставало. Бравый гипнотизер — и вдруг реветь!
— Молчи! — приказал он. — Все забыто, все стерто. — Он взмахнул рукой так, словно стирал с классной доски решенную задачу.
— Спой лучше песню, чтобы весело стало.
Софи пискливо откашлялась и запела ломким, дрожащим голосом:
Все вишни давно уж алеют
И яблок полно на ветвях,
Брожу я в тенистых аллеях,
Ищу мое дитя.
Не скрылся ли ты за листвою?
Не твой ли смех слышу, сынок?
Гляди, я дрожащей рукою
Несу для тебя пирожок.
Вот беда, Софи все не могла отвязаться от мыслей о своем ребенке.
— Спой веселую песню, Софи. Слышишь, веселую!
Софи прислушалась, потом пронзительно засмеялась и запела:
Индюк спросил индюшку:
«А где же наш малыш?» —
«Он там в кустах играет с ветром,
Смеется и шалит».
Курлы-курлы-курлы.
Стал раздуваться красный зоб —
Все больше, толще… Вдруг
Фонтаном перья, пух летит,
Так лопнул наш индюк.
Курлы-курлы-курлы.
Софи вскочила и начала отплясывать вокруг кухонного стола. Она напыжилась, приподняла юбки и старалась выступать изящными мелкими шажками. «Курлы-курлы-курлы».
Дверь отворилась. В кухню вошел хозяин. Его лицо побагровело, залитое пивным румянцем. Стоячий воротник промок от пота. Хозяйка оттеснила его в сторону. Она таращилась из-под воскресной шляпки, словно это был стальной шлем. Короткое платье открывало ее жирные колени, огромные, как у бегемота. Станислаус вспотел.
— Садись, Софи, немедленно садись!
Софи послушно плюхнулась на стул. Хозяйка заорала:
— Неужели у тебя ни капли совести не осталось, глупая девка?
Софи кивнула.
— Ты ради этого мальчишки уже задрала юбку?
Софи отрицательно покачала головой. Хозяин вцепился в посудный шкаф. Ему, видно, хотелось избавиться от тесных башмаков, но никак это не удавалось.
— Это… это у них т-т-тут орга… орга… органия. — Он отрыгнул и широко открыл глаза. — А дрожжи приготовлены? А опару ты замесил? Слышишь, деревенщина?
— Все сделано, хозяин! — Станислаус не был больше гипнотизером. Его «центральный взгляд» не достигал осоловелых глаз хозяина.
— Так чего ж вы еще тут расселись и жжете дорогой свет?
Софи, вся расслабленная, сидела на табуретке. Глаза у нее были закрыты, она чему-то улыбалась. Хозяйка трясла ее, но Софи спала. Ее усыпил Станислаус и, видимо, только он и мог ее разбудить. Но как же в присутствии хозяев достать заветную книжку? Не зная, что делать, он беспомощно сказал хозяйке:
— Софи очень устает. Она часто так засыпает сразу же после ужина.
Хозяйка попыталась вытащить стул из-под Софи. Софи сидела грузно и неподвижно. Спинка стула затрещала, но Софи не шевельнулась.
Станислаус помчался в пекарню. Он притащил два железных листа. Ударил листом о лист и прокричал:
— Софи, проснись, путь свободен!
И, гляди-ка, Софи потянулась. Протерла глаза, зевнула, широко развела руки.
— Ах, какой мне хороший сон приснился, — сказала она мечтательно.
— Пошли спать, парень. — Она подняла глаза и увидела хозяйку в коротком платье. — Что, разве пора вставать, хозяйка? Неужто я проспала?
— Бесстыжая дура!
Хозяйка сняла шляпу. Коротко, «под мальчика» остриженные волосы торчали во все стороны. А хозяин хохотал не унимаясь.
— Видала, как он — бах-бах-тра-ра-рам! — Он попытался ухватить Станислауса за ухо своими жирными пальцами. Но Станислаус вывернулся. — А ты не забыл посыпать мукой кислое тесто, а, колдун?
— Много муки насыпал, хозяин.
В эту ночь Станислаус не мог заснуть. Он весь горел. Он раскалялся в пламени своего воображения, как железный прут в кузнечном горне. Ему удалось загипнотизировать Софи!
